их сановников и военных, от слепящих хрусталем и позолотой люстр и позолоченных колонн у парня зарябило в глазах. Он даже пошатнулся, но вовремя был подхвачен под руку предупредительным спутником, который, ободряюще взглянув на Дениса, уверенно сказал:
– Не тушуйтесь, господин Кульнев, держите себя увереннее, на вас смотрит весь Петроград. – И широко, по-дружески улыбнулся.
Когда они заняли свои места, занавес уже поднялся и на сцену выпорхнули гирлянды воздушных фей, которые словно невесомые бабочки кружили от кулисы к кулисе, исполняя свой незамысловатый танец. Изящная музыка, легкокрылое кружение танцорок, обнаженные и потому еще более прекрасные изгибы их рук и талий – все это так мало походило на танцы девушек в ночь на Ивана Купала, которые частенько снились Денису в его одиночестве, и вместе с тем все это навевало на него радужные картины будущего. С упоением слушая прекрасную музыку Чайковского, он представлял себе, как явится в дом своей горячо любимой Дуняши в таком же шикарном фраке, что и у господина хорошего, сидящего рядом с ним, с таким же, как у него, лорнетом и тросточкой.
«Мамзель, – скажет он, – при виде вас в моей груди, словно пойманная птичка, бьется сердце. На пороге своей юной жизни я сражен вашей несравненной красотой, моя белокрылая голубка». Он представил, как после этих слов бросится перед ней на колени и произнесет еще более значительные слова: «Прошу вашей руки и сердца!» Он представлял, как зардеет, словно маков цвет, лицо его любимой, как кинется она к нему…
– Господин Кульнев, вам плохо? – неожиданно оторвал Дениса от радужного видения Станислав Викентьевич. – Стонете уж больно жалостливо…
– Нет! Что вы! Мне здесь очень даже хорошо! – громким шепотом произнес Денис и, стряхнув остатки чудесного видения, с повышенным интересом начал наблюдать за происходящем на сцене.
Зажигательные танцы, сладкое звучание сказочной музыки, возбуждающе женские улыбки и, конечно же, впервые увиденный рабочим пареньком великолепный, ни с чем не сравнимый балет – все это отодвигало на задний план всю суетность довольно прозаического мира с его военными страхами, политическими воззваниями, забастовками и демонстрациями. Казалось, что он на счастливое мгновение смог погрузиться в неведомый ранее радужный мир фантазий и неизмеримого счастья. Денису так и хотелось воскликнуть: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» – но вместо этого он услышал прозаическое:
– Спектакль окончен! – воскликнул Борисов и, заметив на лице Дениса восхищенное недовольство, добавил: – Вы можете остаться в этом храме искусства еще, а я должен торопиться. Прощайте, мой юный балетоман!
Денис, все еще находясь под впечатлением увиденного, кивнул ему на прощание головой и, облокотившись на перила балкона, заглянул вниз, в партер. Великосветское общество, занятое обсуждением увиденного, не спешило расходиться. Под огромной хрустальной люстрой, золотом и серебром ослепительно сверкали погоны офицеров, аксельбанты адъютантов, эполеты генералов и позументы гражданских мундиров. Но все это мужское великолепие затмевали дамы, блиставшие мраморной белизной нежных плеч, вызывающе выглядывающих из просторных вырезов вечерних открытых платьев, ослепительным сиянием драгоценностей. Своими загадочными, многозначительными улыбками, привлекательностью своих пышных форм они скрашивали, смягчали кажущуюся резкость особенно выделяющихся на этом фоне мундиров и фраков.
«Вот бы и мне в офицерском мундире да с золотыми погонами предстать перед Дуняшей, – со сладостной истомой в сердце подумал Денис, направляясь к выходу, – уж тогда она ни за что на свете не смогла бы мне отказать!»
2
Через несколько дней, после непродолжительной командировки на испытательный полигон, инженер Борисов, встретив Дениса в мастерских, неожиданно поинтересовался:
– Что вам больше всего понравилось в театре?
– Все, – восхищенно ответил парень, – но больше всего публика. Я был просто ослеплен нарядами дам и кавалеров.
– Наверное, и вам хотелось бы быть похожим на них?
– Ну что вы, это же для меня недосягаемо, – смущенно ответил Денис.
– Если когда-нибудь в России воцарится демократия, то с вашим упорством и способностями можно многого достичь.
– А я не хочу ждать. Я хочу что-то делать, чтобы приблизить эту самую демократию, – с вызовом произнес Денис.
– Я слышу слова не мальчика, но мужа, – с легкой иронией произнес Станислав Викентьевич, внимательно присматриваясь к Денису, – что же, если у вас есть искреннее желание помочь мне, то я готов дать вам первое задание. Но прежде чем говорить об этом, я хотел бы спросить вас. Вы ничего от меня не скрываете? И не говорите «нет». В последнее время я заметил ваши кратковременные отлучки с рабочего места. А недавно приметил, что вы чем-то очень озабочены…
– Зильберман и его товарищи хотят, чтобы я организовал и возглавил здесь, в мастерских, ячейку…
– Это который Зильберман, инженер-путеец или недоучившийся студент? – насторожился Борисов.
– Студент, – ответил Денис и вопрошающе взглянул на инженера. – Вы его знаете?
– Да! Сталкивался несколько раз, – сморщился словно от зубной боли Станислав Викнетьевич, – однажды из-за него я чуть было в полицию не угодил.
– А мне он показался простым и отзывчивым малым, – признался Денис, – после того как я вступил в их организацию, Зильберман даже взял надо мной опеку. А второго дня он сказал мне, что организация планирует провести какую-то акцию. Что будет конкретно, он скажет лишь накануне…
– Не доверяют, – резюмировал инженер и, похлопав парня по плечу, предупредил: – Смотри, как бы не пришлось тебе сухари сушить.
– А как вы думаете, что они затевают? – не обратив внимания на предупреждение, полюбопытствовал Денис.
– Не знаю. Я в их дела не вмешиваюсь. А вам не рекомендую. Нехорошая молва об этой организации на заводе. Вроде и за рабочих они, но те, кто попадает под их влияние, долго на заводе не задерживаются, попадают или в участок, или на фронт. Подозрительно и то, что заводское начальство, несмотря ни на что, относится к им довольно благосклонно.
– Вы что-то говорили про прежнее знакомство с Зильберманом, – напомнил Денис.
– Да! Год с лишним назад я, поддавшись пламенным речам этого недоучившегося студентика, решил поучаствовать в маевке, которая проходила на одной из дач в пригороде Петербурга. Там, послушав выступления ораторов самых разных партий и движений, призывающих к свержению самодержавия и к бунту, я незаметно, ни с кем не попрощавшись, ушел. А наутро узнал, что все участники сборища были схвачены жандармами и ждут суда. И что самое интересное, через неделю Зильберман был освобожден из суда за недостаточностью улик, а двенадцать честных и активных рабочих получили по году каторги.
– А как же он опять попал на завод, ведь я знаю, что и за меньшие провинности рабочих увольняли без выходного пособия!
– Я же говорил, что администрация относится к этой «рабочей организации» довольно лояльно и за такие «грешки» не увольняет.
– Так этот Зильберман настоящий Иуда, предавший двенадцать праведников, – неожиданно прозрел Денис.
– Но его предательство не доказано, – пожал плечами инженер, – вот почему я прошу вас, пока не поздно, покончить счеты с этой организацией.
– Вот так сразу я не могу поступить! – с сожалением сказал Денис. – Я дал слово, что обязательно приму участие в акции. А своих обещаний я нарушать не привык.
– Что же, – задумчиво произнес Борисов, – я уважаю людей, которые держат свое слово. Но и не могу остаться в стороне от вашей судьбы, потому что вы мне симпатичны. А как насчет посещения рабочего клуба? Сегодня первое занятие.
– Зильберман сказал, что у каждого революционера имеется свой источник света и знаний, который без всяких лекций и наставлений укажет истинному борцу за рабочее дело единственный и верный путь!
– Да-а! – скептически промолвил инженер. – Со времени нашего последнего разговора вы с помощью Зильбермана продвинулись далеко. Да только в противоположную сторону.
– Я решил попробовать свои силы, – обиженно промолвил Денис, – и от своего решения не отступлюсь, хоть режь меня!
– Хорошо! – сдался Борисов. – Но тогда я прошу вас информировать меня о заданиях и поручениях, в которые вас посвятит Зильберман. Может быть, мне удастся вовремя предостеречь вас от необдуманного поступка. Вы мне верите?
– Если бы я вам не доверял, то уже давно бы закончил этот разговор, – резонно ответил Денис.
Прошла неделя, другая. Газеты пестрели неутешительными сведениями о гибели армии генерала Самсонова, об отступлении армии генерала Ренненкампфа. Все эти военные сводки постоянно обрастали слухами и домыслами о предательстве в среде генералитета, о шпионах, окопавшихся не только в штабах, но и при императорском дворе. В этих условиях считалось, что наиболее достоверную информацию о делах на фронтах Великой войны могли дать только ее непосредственные участники, раненые, которые тысячами начали прибывать в Петроград.
Посоветовавшись с мастером Афанасием Петровичем, Денис, прихватив своих верных друзей Петьку и Степку, ранним воскресным утром направился на трамвае к особняку Юсуповых, расположенному на Литейном проспекте, где с началом войны разместился военный госпиталь. На углу Невского и Литейного в вагон вошел раненый солдат и, начав пробираться вперед, нечаянно задел костылем дородного господина в пикейным жилете с округлым котелком на голове.
– Ты что, скотина, по сторонам не смотришь, меня своим костылем чуть не зашиб! – взвизгнул тот и что было сил толкнул раненого в спину. Солдат, не удержавшись на костылях, упал, громко застонав от боли. Все пассажиры искренне возмутились такому отношению к израненному воину. А два крепких мужика в рабочих блузах легонько подняли раненого и усадили его на свободное место. После этого, схватив за шкирку упирающегося пикейного господина, они вытряхнули его из трамвая прямо на улицу.
– Туда ему и дорога, – воскликнул вагоновожатый, закрыв двери перед самым носом незадачливого пассажира.