Я долго плакала в платье Дженны, она не противилась, и только позже, отстраняясь от меня, заметила:
– Это еще не все.
Я потрясла головой. Слезы лились еще сильнее, когда я рассказывала, как отец посоветовал пользоваться подругой и ее родителями, пока не надоем им. Из горла вырвался безобразный всхлип, который, на удивление, на пару с рассерженным вздохом Дженны разнесся эхом по кабинке.
– Ох, господи, Амелия. Так вот в чем дело? Из-за этого я каталась по грязному полу уборной?
Дженна оторвала туалетную бумагу из диспенсера и небрежно промокнула мои глаза и нос. А вытирая мне лицо, бормотала что-то вроде «смехотворно», «абсурдно» и «настоящая мелодрама».
Едва закончила, подруга посмотрела мне прямо в глаза и объявила:
– Амелия Гриффин, настоящим я утверждаю, что ты будешь моей худшей и самой обременительной обузой на веки вечные. А теперь мы можем пойти поужинать? Пожалуйста?
– Но как? Как ты можешь быть в этом уверенной? – спросила я, едва ворочая языком и из-за этого звуча грустно и даже плаксиво.
Дженна закатила глаза и вытянула руку, отставив мизинец.
– Даю обещание на мизинце, ладно? Хорошо? Хорошо. А теперь заканчивай плакать. Было бы из-за чего реветь. Я подумала, что тебе придется переехать к нему и его ужасным волосам во Флориду. Вот из-за этого стоило бы плакать.
Я беззаботно смеялась на протяжении оставшегося вечера, потому что осознавала, что если и была обузой, то по крайней мере не одинокой.
Когда я захожу в книжный магазин, Валери обучает игре на фортепиано взрослого человека. Спешу взбежать по лестнице и незаметно спрятаться в одолженной комнате, но она выходит из-за инструмента и направляется ко мне.
– Амелия, так быстро вернулась? Где тот парень?
– Все еще в крепости, – отвечаю, стараясь говорить уверенно.
Она смотрит на меня поверх очков, в задумчивости сжимая губы.
– Он нагрубил тебе?
– Нет, – лгу я, не собираясь доносить на него, – нет, он был занят, так что я ушла.
Валери щурится.
– Я уверена, что это выдумка. Ладно, разберусь с ним после занятия. А пока чувствуй себя как дома. Будь я тобой, дорогая, то провела бы остаток дня в магазине. Грядет сильный ураган, и лучше бы тебе в него не попасть.
Я слишком взвинчена, чтобы с помощью воображаемых сил остановить грядущий дождь; слишком устала, чтобы гадать, где же теперь мне место. Так что спешу наверх и растерянно прошу у мистера Ларсона порцию томатного супа и жареного сыра. Присев на потертый диван, я наблюдаю, как стремительно темнеет небо над окружающей магазин рощей и, абсолютная глупость, ощущаю себя слегка виноватой в том, что стала причиной грозы.
Раскат грома сотрясает стены, когда я подношу первую ложку супа ко рту. А когда доедаю сэндвич, пропадает электричество, и магазин пугающе затихает, ведь большинство покупателей убежали в безопасность собственных жилищ.
Я решаю подняться в комнату и поспать под звук дождя, бьющегося о крышу, но клянусь могилой Дженны, слышу доносящийся издалека крик.
– Помогите!
– Валери? – неуверенно зову я. – Мистер Ларсон? Вы слышали это?
Из кафе доносится только позвякивание посуды и глухой голос мистера Ларсона.
– Что слышали?
Поднявшаяся по лестнице на второй этаж Валери пугает меня, вздохнув в непосредственной близости.
– Ничего не слышала, – заявляет она.
– Мне показалось, что кто-то звал на помощь.
– Это всего лишь ураган. Так шутит ветер. Поможешь мне собрать фонарики?
– Конечно, – соглашаюсь я, раздираемая противоречиями.
Я точно слышала крик о помощи, переносимый разумным ветром. Поэтому колеблюсь между удаляющимся телом Валери и лестницей, между реальностью и другим королевством, в котором практически невозможно отличить воображение от действительности.
– Кто-нибудь? – Голос становится громче. Будто он прямо над моим ухом.
Я не поняла, когда умерла Дженна. Не ощутила нарушения природного баланса, у меня не появилось предчувствия, за что я ненавижу себя.
– Помогите!
– Амелия, ты идешь? – зовет Валери.
Не ответив, я просто убегаю.
Несусь вниз по лестнице и миную входную дверь, в хлюпающей грязи с моих ног слетают изношенные балетки, но я не обращаю на это внимания. Если я не ошиблась? Вдруг кому-то нужна помощь?
Я никогда не была спортивной, но сейчас сильные и уверенные ноги переносят меня через две полосы опустевшей дороги к склону холма у пляжа, который утром был переполнен детьми, переходящими вброд мелководье. Меня тянет вперед какой-то внутренний зов, волнение, похожее на смесь интуиции и осознания неизбежного конца, как в главах до финального момента. Зов направляет меня. Где-то вдали за струями дождя и за высокими неспокойными волнами мигает фонарь на маяке.
«Иду! Держись. Я близко!»
Я не открываю рот, но ветру каким-то образом удастся перенести слова в нужное место.
Дождь льет стеной, и когда я добираюсь до края озера, то промокаю насквозь. Волны не теряют своей мощи, которая сейчас сравнима с самыми взволнованными океанами. Сквозь капли дождя я чувствую их брызги. Волны с такой яростью бьются об основание маяка, что я не сомневаюсь: он обрушится в воду. Даже мне, заядлому наблюдателю за китами, не под силу вообразить торчащие на неровной поверхности воды спинные плавники.
Но в нескольких метрах от себя я замечаю Нолана. Он стоит перед вдающимся в маяк узким и каменистым выступом, нагнувшись вперед, будто кричит или его рвет, и волны практически омывают мыски его обуви. Парень закрывает уши сжатыми кулаками, а в зловещем ураганном сумраке кажется, что он тонет на земле.
– Нолан! – выкрикиваю я. – Нолан, что ты творишь?
Он резко поворачивает голову ко мне, и взгляд у него безумный.
– Уолли. – Он указывает на маяк. Я не слышу слова, только читаю по губам. – Я… не могу. Не могу сделать это.
Я щурюсь и в свете ударившей между волнами молнии замечаю пса, прижимающего свое длинное тело к двери маяка.
– Не могу, не могу, не могу, – причитает Нолан. Интересно, осознает ли он, что говорит.
Мысли возвращаются к Дженне, к оправданиям о случайной встрече с Эндсли на фестивале, которые я не хотела слышать. Она сказала, что у него случилась паническая атака, а я не поверила, хотела, чтобы она позвала меня.
Но при взгляде на Нолана, на его глаза, его беспокойство, я понимаю, что не смогла бы оставить его, даже если бы больше никогда не встретилась с Дженной. Мысль пугает, но, кажется, ветер, который сквозь ураган доставил до меня испуганный крик этого парня, теперь доносит фырканье подруги и на великолепную долю секунды ее уверенный голос.
«Амелия, не глупи. Теперь он твоя забота».
– Уолли! – кричу я. – Уолли, иди сюда!
Становится очевидно, что пес предпочтет умереть и наведываться призраком на маяк, чем поможет нам спасти его несчастную задницу. Я издаю стон.
– Отсюда не дотянуться! – кричу Нолану, хватаю его руку и тяну к маяку. – Не отпускай.
Когда я веду его вниз по неровной дорожке, Нолан начинает брыкаться и упирается пятками в песок.
– Не могу, – повторяет он, – не могу.
Я указываю на свои ноги.
– Я потеряла обувь. Одной мне слишком скользко идти. Я могу довести нас, но в качестве якоря мне нужен ты. Пойду первой и возьму его за ошейник, а ты не отпускай меня.
Взгляд Нолана мечется между мной и маяком, как загнанное в угол животное без возможности убежать.
– Я… не могу, – отрешенно бормочет он, – прости. Прости. Господи, прости. Прости, пожалуйста.
Его голос словно разбивается на миллионы острых осколков, парень переводит взгляд на волны, будто они затянут его в пучину и убьют… будто однажды такое произошло, а теперь его снова заставят тонуть. Его глаза застланы пеленой из слез и дождя, но в них виднеется и кое-что другое. Злость. Отчаянная злость. Она появляется только после долгих ночей, проведенных в горе, растерянности и сомнениях в том, как можно было поступить иначе, если бы было возможным спасти кого-то.
Я неожиданно догадываюсь: Нолан Эндсли тоже кого-то потерял. И могу поспорить, что это связано с водой.
Я сжимаю его ладонь, пытаясь привлечь внимание, но парень замер и не сводит глаз с озера, и мы теряем время. Я боюсь, что пес решит самостоятельно передвинуться, отчего его снесет потоком воды.
Нужно идти одной.
Ни в одной из прочитанных мною историй о крутых женщинах, приходящих на помощь, не было низкой, слабой и лишенной магических сил героини. И если подумать, то ни одна из них не рисковала жизнью для спасения дворняжки от гибели в пучине. Они были слишком умны для подобного.
Но я иду на это ради не Уолли. И вовсе не ради Эндсли.
Я иду на это ради парня, который снова сгорбился; который в момент, когда чудилось, что от горя разорвусь на части, показывал мне фотографии, пока паника не утихла.
Я иду на это ради Дженны. Потому что она первой пришла на помощь Нолану, а я должна закончить начатое ею.
Тело вибрирует после еще одного раската грома, а вокруг разносится завывание ветра. Я медленно продвигаюсь к маяку, ничего не говоря Нолану, но когда возникшая волна слегка ударяется об меня, не могу сдержать низкий звук, вырывающийся из гортани. Мне не за что ухватиться, нет возможности собраться с силами, так что остается думать о худшем и ждать, когда все прекратится.
Уолли лает, очевидно, от радости, что кто-то идет его спасать. Когда набегает следующая волна, замерев недалеко от дорожки, я цепляюсь пальцами ног за ее каменистую поверхность.
О мое плечо что-то ударяется, меня охватывает страх быть сброшенной вниз, но затем оно тянется к моей ладони.
Нолан зажмурился так, что веки превратились в щелки; видимо, если он не может полностью видеть ураган, то и тот не видит его.
– Не говори, что будем делать, – просит он сквозь сжатые зубы, – не надо.
По дорожке едва способен пройти один человек, так что с целью удержаться на ногах мы идем друг за другом. Каждый раз, когда нас задевает волна, Нолан вздрагивает, но не отпускает мою руку. Идти гораздо легче, когда рядом его крепкое тело, уравновешивающее мои покачивания.