– Со мной случилось нечто подобное, – осторожно признается Нолан, не замечая мою задумчивость. – Но связано было с музыкой, а не с книгами.
Я сглатываю.
– Прошло?
– Со временем. Вернее, я справился с этим. Однажды решил послушать музыку, даже если в итоге умру от нее, чего не произошло. Так что мне удалось.
Над головами завывает ветер в вентиляции и обволакивает комнату шумом, еще одним защитным слоем, который мы свиваем вокруг себя.
– Но она другая, – говорит Нолан, – музыка не осталась прежней.
– В смысле другая?
Парень разворачивает мою ладонь и пробегает пальцами по линиям на ней, будто читает мое будущее.
– Тоску трудно игнорировать, – почти шепчет он. – Иногда прослушивая некогда любимые партии оркестра с постепенным нарастанием мелодии, мне становится грустно, а не радостно. Видимо, дело в эмоциональном спектре. Говорят же, что с возрастом, опытом и тому подобным начинаешь испытывать больше чувств; но мне кажется, что меньше, понимаешь? Ну, начинаем мы здесь, – он опускает мою руку и рядом помещает свою, – но чем больше с нами происходит, тем больше мы осознаем, насколько соотносятся наши эмоции. Они подпитываются друг другом. – Он подвигает ближе свою ладонь. – Даже хорошие события, значительные события наполняют тебя жизнью и проявляют в тебе эмоции только потому, что однажды ты прошел через плохое. Потому что ты понимаешь, что не будешь вечно на этой планете. Моя мысль не совсем мрачная, ведь больше нам ничего не остается; но и не совсем радостная, ведь ты мечтаешь всегда испытывать такие эмоции.
Наши ладони соприкасаются, и Нолан бросает на меня выжидающий взгляд. Я прячу улыбку.
– Из этого следует, что теперь в музыке больше грусти? Да уж, ты настоящий писатель, раз так долго объяснял такую простую вещь.
Впервые с нашей встречи Нолан заходится смехом, неожиданным хохотом, скачущим от полки к полке по круглой комнате.
Напряжение прошло, я поворачиваю ноги, чтобы удобнее устроить лодыжку. Между нами повисает приятная тишина, которую нарушает Нолан.
– Амелия?
– Да?
– Можно тебе почитать?
Месяц назад это стало бы исполнением заветного желания. Месяц назад я бы почку продала, чтобы вложиться в такую затею. В чудесном книжном магазине сесть рядом с Н. Е. Эндсли и слушать, как он читает, – сон наяву для каждого фаната.
Возможно, он прав о слиянии эмоций, ведь я думаю, что Дженна все еще мертва. И от нее не осталось ничего, кроме странного десятилетнего плана, который не включает сидящего рядом со мной Нолана Эндсли, пахнущего мылом и соснами. Это заставляет меня задуматься, приготовила ли нам жизнь что-то, о чем мы и не догадываемся. Даже Дженна.
– Спасибо, но я сама умею читать, – слова скрипуче вылетают из горла, и я изо всех сил стараюсь перевести все в шутку, – с пяти лет этим занимаюсь.
Он наклоняется вперед, медленно подвигая ко мне ноги до тех пор, пока они почти не касаются друг друга.
– Пожалуйста?
От его дыхания перед моими глазами колышутся несколько волосков, и я моргаю, чтобы отогнать их.
– Зачем?
– Чтобы расплатиться.
Он хочет, чтобы наши губы находились так близко?
– Ты ничего мне не должен, – шепчу я, – правда.
– Тогда считай это подарком.
Нолан не дожидается ответа. Он встает, трясет затекшими ногами и поворачивается к полкам. Нас, как теплое одеяло, укрывает темнота, а мир бодрствует только за дальним горизонтом, у которого водная гладь озера Мичиган встречается с небом. Я одновременно ощущаю себя и бессмертной и неуязвимой и безрассудной.
– Есть пожелания? – неожиданно интересуется Нолан.
В голове всплывает предупреждение Алекса, что ему нужны друзья вместо фанатов. Поэтому я сглатываю ответ, но, должно быть, желание написано у меня на лице, ведь парень тянется к одной из своих книг, покоящейся в укромном местечке на полке.
– Эту? – спрашивает он, осторожно наблюдая за мной. И, прежде чем у меня появляется возможность сказать, продолжает: – Ничего страшного, если хочешь ее.
– Ее, – шепчу я.
Он слюнявит пальцы – я питаю отвращение к такой привычке, но ему она подходит – и, пролистывая страницы, устраивается на полу.
Набирает в грудь воздуха перед чтением, но вдруг решает сделать отступление.
– Чтобы не было убого, предлагаю начать с середины, если ты не против. Раз уж мы это затеяли.
– Не против, – соглашаюсь я. В ушах звенит собственный слабый и испуганный голос. Слышит ли Нолан волнение, которое я ни за что не признаю? Что, если вокруг меня не возникнет и не раскинется целый мир? Что, если любовь к литературе навсегда покинула меня?
Я не противлюсь возникающим китам. Если они не помогут, то пусть смело затягивают меня на дно, где уже ничего не будет тревожить, даже отсутствие в жизни книг.
Слышу, как Нолан тщательно перелистывает страницы – шуршание читателя, писателя, погрузившегося в тщательный поиск единственной заблудшей овечки среди горной цепи слов. Он думает о чем-то конкретном, а мое любопытство сжигает чувство страха.
– Моя любимая часть, – шепчет он так тихо, что я задаюсь вопросом, хотел ли произнести это вслух. И вот он начинает читать.
«Они действительно потерялись. Эмелина ужасалась. Эйнсли же никогда в своей жизни не была так чему-то рада.
– Давай, – застонала Эйнсли, – это приключение.
– Самоубийство – вот что это, – возразила Эмелина, вытаскивая ногу из тягучего грязевого болота.
– Даже если и так, то что? Мы не знаем, грозит ли нам опасность. И мы, скорее всего, во сне, об этом ты не думала?
Эмелина протянула ладонь и больно ущипнула сестру за руку.
– Ой! Да что с тобой?! – Вечно манерная Эйнсли неистово терла руку, будто пыталась таким образом выгнать из нее боль.
– Не сон, – заявила Эмелина, и одним движением руки, которое до смерти будет приводить в замешательство ее сестру, девушка, которая отказывалась смотреть мультики про принцесс, потому что их спасали драконы, а дракона влекло за собой кровопролитие, схватила острый камень и медленно, но умышленно разрезала им ладонь. Землю пропитали три безупречные капли крови».
Голос Нолана превратился в грубый шепот. Мои веки взволнованно смыкаются, ведь за ними разворачивается сюжет, сердцебиение учащается, и каждая клеточка моего тела мечтает опуститься на лесную почву в Ормании и взглянуть на капли крови, с которых все началось.
Я медленно открываю глаза, чтобы посмотреть на него. Нолан продолжает читать и, фокусируя взгляд, я останавливаюсь на уголках его губ, виднеющихся из-за книги, представляю, что он окутывает нас волшебными чарами.
– Мне остановиться? – спрашивает Нолан, заметив мою рассеянность.
– Нет, продолжай.
Водоворот слов кружится вокруг меня с большей мощью, чем самый сильный вихрь. Я дрейфую на спокойной реке, состоящей из фраз, историй и чувств; ее подгоняет мягкий, но низкий голос Нолана, а впереди, вытянув руки, бегут герои, по которым я скучала. Я застреваю между сном и явью. Я могу быть кем угодно.
«Погрязнув в собственных мыслях, девушки не заметили рыцарей; однако если бы они обратили на них внимание, то с трудом нашли бы подходящие слова, чтобы описать их».
Я распластываюсь на полу, голос Нолана отзывается в моем сознании, а вокруг разворачивается новый мир.
«Три рыцаря по большей части были людьми, но в их венах текла частица древесной магии. Они обладали способностью сливаться с листвой, отчего человеческому глазу было неподвластно разглядеть их. Рыцари были высокими и натренированными женщинами (за редким исключением мужчинами) с небольшим чувством юмора и остроумием. Они охраняли лес, защищали его от других королевств и, проще говоря, наводили ужас.
Эйнсли первой заметила рыцаря; она ахнула и радостно развернула сестру, указывая трясущимся пальцем.
– Эм, смотри! Ты видишь? Видишь?
Прошло мгновение, когда Эмелина порезала ладонь, и вдруг она затрепетала от причины, совершенно не похожей на радость.
– К-кто эт-то?
Когда она заговорила, показалось, что ожил лес. Десятки женщин горделиво поднялись во весь свой рост из-за кустов, окружая Эйнсли и Эмелину. Самая высокая из рыцарей нагнулась, чтобы поклониться Эмелине.
– Ваше Величество, – ее голос напоминал бурю, воющую сквозь леса – завораживающий и холодный стон, – мы вас ждали.
Эйнсли ослабила хватку на Эмелине и ступила вперед, выпятив грудь.
– Мы с сестрой польщены знакомством с вами.
Рыцарь выждала, прежде чем ответить:
– Леди, я разговариваю с вашей сестрой. Ваше присутствие не было предсказано».
Вот так книги снова возвращаются ко мне. Они проникают в мои кости, кровь, даже кончики волос через сознание. Но они изменились, как и я. Сцены, которые раньше я пропускала, теперь кажутся невероятно важными; а сцены, которые казались мне крайне необходимыми, теперь таковыми не выглядят.
Я другая, но, как и книги, буду представлена многим прочтениям, даже если они радикально изменятся в моем после.
Я тянусь к руке Нолана и шепчу:
– Спасибо.
Парень замолкает. Я замечаю, как на его лицо набегает тень неуверенности, но он кладет ладонь на мои волосы и нежно убирает их с лица. От этого жеста я готова расколоться на куски. Его рука дрожит, когда он заправляет прядь за ухо, а я прикладываю ладонь Нолана к своей щеке, успокаивая дрожь.
Происходящее здесь напоминает одновременное прослушивание достойных и плохих музыкальных партий, впитывание наисчастливейших код[4] с самыми отвратительными интервалами.
Нолан возвращается к чтению, и я полностью растворяюсь в его голосе.
Глава 11
До пробуждения и осознания, кем являюсь и какие обещания на мизинце давала, я фотограф. В руках ощущается тяжесть камеры, а объектив находит кадр без помощи видоискателя. Не важно, что я фотографирую. Важно,