Как партийный работник, скажу со всей ответственностью: люди держались стойко — никто не устрашился ни вида ран и крови, ни трупов… Действовали, как в бою, хотя молодежь войну видела только в кино.
Удар пришелся на кубрики, где спали матросы электротехнического дивизиона, боцманской и музыкальной команд, а также прибывшее пополнение.
Я поручил начальнику клуба заняться отправкой раненых. Благо госпиталь был рядом, а барказы уже стояли под бортом.
Снова поднялся на главный командный пост. Дали с Сербуловым открытым текстом в штаб флота радиограмму: «Взрыв в носовой части. Начата борьба за живучесть».
Зосим Григорьевич попросил меня сбегать в пост энергетики и живучести, узнать обстановку на местах.
Нырнул под броневую палубу, добрался до ПЭЖа. Там шла нормальная работа. Командир электротехнического дивизиона Матусевич доложил, что вода, несмотря на принятые меры, продолжает поступать. Рядом был и командир дивизиона живучести Юра Городецкий. Даже предположить тогда не мог, что вижу их в последний раз. Правда, дней за десять до взрыва вышел у нас с Городецким такой разговор: «Хорошо, — заметил он, — артиллеристам. Отстрелялись — и к стенке. А мы, механики, что бы ни случилось, должны оставаться на месте».
Пожурил я его тогда за упаднические настроения. А ведь он прав оказался…
Я поднялся наверх, на главный командный пост. Доклад мой Сербулова особенно не обеспокоил. Он был человеком выдержанным, неторопливым, рассудительным. Приказал разводить пары и спустить за борт водолаза для осмотра пробоины. Спустили матроса в легком снаряжении. Его сразу же потянуло в пробоину. Опасно! Решили спустить тяжелого водолаза. Тот доложил: «Пробоина такая, что грузовик въедет!» Я отправился в низы, где сдерживали напор воды аварийные партии… Потом флотский поэт написал об этом так:
Они с водой боролись,
Кто как мог,
Откачивая море из-под ног.
Вода все шла,
Ломала,
Проползала,
Хоть люди согласиться не могли,
Что в эту ночь им счастье отказало,
Что это — все.
И больше нет земли.
Люди работали рьяно, истово… Работали — не то слово, они боролись врукопашную с морем, ставили раздвижные упоры, подпирали выгибающиеся от напора переборки деревянными брусьями, конопатили двери, перекрывали клинкеты, заглушали трубы…
Не помню, сколько прошло времени, кажется, не больше часа, когда по громкой трансляции мне передали из поста энергетики и живучести распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политуправления флота контр-адмирал Калачев.
Доложил контр-адмиралу обстановку.
— Что у вас тут могло взорваться?
— Ничего. Все погреба в норме.
— Ваши предположения?
— Взрыв забортный, товарищ адмирал… Предположений пока не имею.
Мы спустились с ним к раненым. Затем Калачев отправился с ранеными на барказе, чтобы проведать тех, кто уже находился в госпитале. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры. Его обвинили в трусости, разжаловали. Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул «Новороссийск», линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его не было.
Сразу же после съезда Калачева к трапу подошел катер врио командующего Черноморским флотом вице-адмирала Пархоменко. Вместе с ним на корабль прибыли член военного совета флота вице-адмирал Кулаков, начальник штаба врио командира соединения контр-адмирал Никольский (командир соединения контр-адмирал Уваров находился в отпуске).
Сербулов встречал комфлота, а я докладывал обстановку Кулакову.
Тот долго слушать не стал.
— Ладно, веди меня в низы. Разберемся на месте.
Спустились по трапам. Матросы конопатили дверь. Но вода прорывалась снизу. Аварийными работами в кубрике руководил старшина 1-й статьи. Фамилию не помню. Офицер, начальник аварийной партии, был на берегу. Но старшина справлялся.
На средней палубе матросы задраивали вторую броневую дверь.
Кулаков приободрил их:
— Молодцы!
Словом, все шло как надо. Мы поднялись наверх. К тому времени на корабль прибыли из города старший помощник капитан 2 ранга Хуршудов и штатный наш замполит капитан 2 ранга Шестак. Я сдал ему обязанности».
Заместитель командира линкора по политической части капитан 2 ранга (ныне капитан 1 ранга в отставке) Г. М. Шестак:
«Ночью в городе, у себя дома, услышал взрыв. Прибежал на Графскую пристань, оттуда катером — на «Новороссийск».
Линкор был полностью укомплектован личным составом — 1620 человек. Накануне прибыло пополнение и курсанты. Всего вместе с аварийными партиями соседних крейсеров на «Новороссийске» было около двух тысяч человек.
Площадь пробоины — уже потом, когда линкор подняли, — определили: 150 квадратных метров. Через эту гигантскую брешь в первые минуты в корпус корабля поступили сотни тонн забортной воды. Все службы на линкоре сработали четко: сразу же выставили семь линий обороны. Правда, постепенно их пришлось сдавать одну за другой. Пока затапливался один отсек, подкрепляли другой. Ни один человек не покинул свой пост без приказа. Сдавали переборки, а не люди. Если на наших отечественных линкорах толщина переборок превышала сантиметр, то итальянцы, стремясь облегчить корабль для увеличения скорости хода, делали их из листов в несколько раз тоньше. Благодаря героическим усилиям и умелым действиям экипажа линкор «Новороссийск» с такой огромной пробоиной продержался на ровном киле 2 часа 40 минут…»
Мичман И. М. Анжеуров:
«Едва пришел в себя после взрыва — бросился поднимать своих матросов. Хранилище секретных документов — в носу, неподалеку от места взрыва. Еще не успели дать свет, темень… Раздобыл где-то фонарь. Надо спасать документы! Их сотни. Вода уже по щиколотку. Тут дали свет. Я бросился в кубрик радиотехнической службы. Приказал морякам снять наматрасники и таскать в них документы в мою каюту. Вскоре она была завалена почти доверху. Однако спасти все документы мы не успели. Носовая часть линкора быстро погружалась. Там же в хранилище остались и таблицы непотопляемости корабля, которые были так нужны потом на посту энергетики и живучести…»
Главный боцман линкора мичман Ф. С. Степаненко:
«В ту ночь я бы точно погиб на корабле, останься в своей каюте. Она аккурат в районе взрыва располагалась. Первая от артпогреба. Но заболела старшая дочь. Ей неправильно сделали прививку от полиомиелита. Разбил паралич. Жена ее в больницу повезла, там и на ночь с ней осталась, а мне переслала со старшиной барказа записку: мол, так вот и так, надо бы с семилетним сынишкой дома посидеть. Отпросился я у своего непосредственного начальника — Зосимы Григорьевича Сербулова, и до хаты. Я тут недалеча — в Ушаковой балке — как жил, так и живу… Да… Ночью пригрелся подле меня сынишка. Разбудил нас взрыв. Что за ЧП? Оделся и бегом в Аполлоновку, на корабль. Может, война? На Госпитальной стенке два полураздетых матроса. Оба мокрые.
— В чем дело?
— «Новороссийск» наш взорвался.
— Вы что — пьяные?!
Да сам вижу — трезвее не бывает. Нашел яличника.
— Греби к линкору!
А уж издали вижу — беда. Нос просел, корма поднялась. Винты видать…
Эх!..»
Старший лейтенант К. И. Жилин:
«Я собрал личный состав своей батареи и разбил матросов на пятерки. Так удобнее было доставать людей из покореженных взрывом кубриков. Первым делом, конечно, стали выносить раненых. Одних отправляли сразу в госпиталь, других относили в баню… Трупы складывали на баке и накрывали их орудийными чехлами, бушлатами…
Потом, когда закончили эту печальную работу, отправил своих в башни — на боевые посты. Но так как меня из дежурных по низам не сменили, то я остался на верхней палубе руководить заводкой буксира. С левого борта носовой части к нам подошел мощный буксир. С него подали трос, и мы завели его за барбет носовой башни. Чтобы буксир смог подтащить нас к берегу, к Госпитальной стенке, надо было отрезать бридель носовой бочки, которая держала линкор на своем мертвом якоре. Но, увы, нос просел слишком глубоко. Буксир изо всех сил подтянул «Новороссийск» метров на двадцать, но якоря стащили линкор обратно.
Тогда кто-то скомандовал:
— Буксир в кормовую часть!
Я схватил мегафон и бросился на ют. Завели буксирный трос на корму, закрепили за кнехты. Буксир, отчаянно работая винтами, потащил нас к берегу. Но тут же увеличился крен на левый борт. Крен выровняли. Обрезали кормовой бридель. Корма пошла вверх, нос просел еще глубже. Буксир яростно взбивал воду винтами. Он уже не мог стащить нос линкора с грунта».
Инженер-капитан 1 ранга С. Г. Бабенко:
«Спросив у оперативного дежурного (чья шутка насчет того, что он разбудит меня ночью, так злосчастно сбылась), куда он выслал за мной катер, я быстро собрался и бегом кинулся на Графскую пристань. По дороге вспомнил, что командир электромеханической боевой части линкора «Новороссийск» Иван Резников сейчас в отпуске и уехал из Севастополя к себе на родину, в Тихорецк.
Катер быстро отошел от причала, подошел к линкору, стоявшему с сильным дифферентом на нос. Носовая часть корабля была уже погружена в воду до якорных клюзов. Было около трех часов ночи.
Поднялся на шкафут и там встретил инженер-механика крейсера «Кутузов» капитана 2 ранга Мухина. Он прибыл на линкор во главе аварийной партии своего корабля на помощь личному составу линкора. Прошли с ним на бак. Там верхняя палуба до самой второй башни главного калибра была обильно залита илом, а в районе между носовыми шпилями и первой башней зияло отверстие громадной пробоины. Здесь же я встретил помощника начальника штаба соединения капитана 2 ранга Соловьева и спросил его о глубине под килем. Он по телефону запросил мостики и сообщил мне, что глубина места якорной стоянки 18,2 метра. Возникла мысль срезать якорные цепи и бридель, чтобы освободить от них нос корабля. Соловьев пошел организовывать барказ, а я — автогенный аппарат и газорезчика. Но пока мы добывали газорезку, к бочке уже подошел барказ с крейсера «Молотов», и мы увидели искры от работы автогенного аппарата. Правда, резчику удалось срезать только бридель, якорные же цепи вместе с клюзами уже погрузились в воду.