Мы с Мухиным спустились в нижние помещения на батарейной и нижней палубах. Шпилевое отделение, носовые кубрики до 3-го, а на броневой палубе до 15-го кубрика уже были затоплены. У носовых переборок матросы крепили аварийный лес. Работали они дружно, слаженно. Мы подошли ближе, и вот тут-то убедились, что из себя представляли облегченные итальянские переборки — под напором воды они прогибались, как фанерные, в них появлялись трещины, через которые начинала фонтанировать вода.
По броневой палубе прошли в пост энергетики и живучести. Там на своих местах находились исполнявший обязанности командира электромеханической боевой части Ефим Матусевич и командир дивизиона живучести капитан-лейтенант Городецкий. Обстановка в посту была внешне спокойная и деловая — матросы, стоявшие на связи, принимали доклады, передавали приказания. Я попросил ознакомить меня с обстановкой на корабле. Докладывал Городецкий, Матусевич только дополнял и уточнял некоторые обстоятельства.
— На мой вопрос: «Где боевая документация?» — ответили, что она находилась в делопроизводстве и после взрыва оказалась затопленной.
Обстановка выглядела примерно так: в результате взрыва оказались затопленными носовые помещения до 3-го кубрика на батарейной палубе, до 15-го на броневой, шпилевое отделение и носовые дизельгенераторы. Матросы на своих боевых постах, ведут борьбу с распространением воды. В действии находятся котел № 1 и носовые турбогенераторы. На корабль в помощь экипажу «Новороссийска» прибыли аварийные партии с трех крейсеров — «Кутузов», «Молотов» и «Фрунзе». Сразу после взрыва создался крен в полтора-два градуса на правый борт, но перекачкой мазута его выровняли.
Выслушав доклад, уточнив некоторые детали, я направился на ют корабля, где, как мне сказали, находилось все командование флота во главе с вице-адмиралом Пархоменко. Еще на подходе к юту я увидел своего командира контр-адмирала Лобова. К нему я и направился с докладом. Но меня перехватил начальник технического управления флота инженер-капитан 1 ранга Иванов. Он попросил ознакомить его с обстановкой на месте. Прошли с ним по тому же маршруту, по которому ходили с Мухиным. Но обстановка изменилась к худшему — в 3-м и 15-м кубриках уже по колено стояла вода. В посту энергетики и живучести Матусевич и Городецкий доложили об обстановке на корабле.
После обмена мнениями Иванов дал указание Матусевичу перейти на работу котла № 8 в корме и кормового турбогенератора.
Поскольку вода продолжала затапливать носовые помещения, стали советоваться, какие меры принимать дальше. В это время уже появился небольшой крен на левый борт. Но больше всего нас беспокоил все увеличивавшийся дифферент на нос. Стали рассматривать возможности его выравнивания.
Предложение о затоплении кормовых помещений (для этого могли быть использованы кормовые погреба боезапаса) было сразу же отклонено, так как система принудительного, быстрого затопления на корабле отсутствовала, а медленное затопление помещений с большими свободными поверхностями могло только ухудшить положение корабля. Пришли к выводу, что при глубине места якорной стоянки 18 метров при дальнейшем затоплении и постановке на грунт часть корабля будет возвышаться на поверхности. В самом деле, осадка корабля до затопления была примерно 10 метров, высота надводного борта в носу — 12 метров, в корме — 8 метров. Ширина корабля — 28 метров. При затоплении он либо сядет килем на грунт, либо повалится на левый борт, при этом его правая половина останется незатопленной. Так мы представляли дальнейшие последствия затопления корабля. К великой печали, мы ошиблись в своих предположениях.
Дело осложнялось и тем, что под рукой не оказалось таблицы непотопляемости. Таблицы хранились в делопроизводстве, куда нам уже было не попасть. Впоследствии этот горький опыт был учтен».
Генерал-майор медицинской службы Н. В. Квасненко:
«Почти сразу же после разбудившего меня взрыва затрезвонил телефон. Звонил оперативный дежурный штаба флота:
— Николай Васильевич, приготовьте — пятьсот.
— Понял — пятьсот.
Речь шла о предполагаемом числе раненых. Я еще не знал, где и что. Но просьба приготовиться к приему пятисот раненых говорила о многом.
Немедленно оделся и — на гору. Сосед меня подвез на машине — прямо к зданию медицинской службы флота. В моем кабинете временно жил специалист по лечебным вопросам подполковник Романов. Он уже все знал. Увидев меня, взмолился:
— Николай Васильевич, будьте любезны, отпустите меня на линкор! Мое место сейчас там!
Я его отпустил. Больше мы не виделись. Романов погиб, спасая коллегу…
Я позвонил своему заместителю полковнику медслужбы Александру Ефимовичу Пестову:
— Немедленно отправляйтесь на линкор «Новороссийск». Там почти весь военный совет флота. Проследите за эвакуацией раненых. И ни на шаг не отходите от командующего флотом. Он тяжело болен.
Затем стал звонить главным врачам городских больниц. Не вдаваясь в подробности, выяснял, кто сколько может предоставить нам коек. Вдруг новое сообщение от оперативного дежурного. Вместо ожидавшихся пятисот, раненых оказалось всего лишь полсотни. Все они свезены с корабля и размещены в морском госпитале.
Я вызвал машину и помчался на Корабельную сторону. Решил пробраться на линкор и попытаться снять с корабля своего вчерашнего пациента, то есть Виктора Александровича Пархоменко».
Вице-адмирал В. А. Пархоменко:
«Еще с борта катера в глаза сразу бросилось, что нижняя площадка линкоровского трапа поднялась над водой непривычно высоко. Нос «Новороссийска» ушел в море по самые клюзы, корма поднялась, а вместе с ней и трап. «Да-а… — думаю, — какие уж тут бензиновые пары». Все мои недуги как рукой сняло. Стресс, как сейчас принято говорить, и лечит и калечит. Меня он тогда излечил мгновенно.
Принял доклады, прошел на бак. Форштевень весь погрузился. Что же взорвалось? Никто точно не знает. Обратил внимание, что вся верхняя палуба густо заляпана илом. Откуда?
Приказал развести пары в кормовом эшелоне. Носовой — дежурный — котел заглушили, и вовремя. Вода уже проникла в котельное отделение.
Осмотрел район взрыва: все деформировано, смято, исковеркано… Прибыл водолаз, доложил: «Огромная пробоина уходит под днище. Никакого пластыря не хватит, чтобы закрыть».
Очередной катер с Графской пристани доставил на борт «Новороссийска» начальника технического управления флота инженер-капитана 1 ранга Иванова, врио командира соединения контр-адмирала Никольского…
Иванов, флотский инженер с большим опытом, заверил меня:
— Мы без сомнения оставим корабль на плаву. Это же не шлюпка — линкор!
Стали прибывать аварийные партии с соседних крейсеров. Включались в работу…
Завели с кормы конец на буксир, и тот потащил «Новороссийск» к Госпитальной стенке. Но якоря разворачивали и держали линкор на прежнем месте…
Я спустился вниз. Посмотрел, как идут аварийные работы. Вода била сквозь переборки ключами, как в родниках.
Иванов еще раз меня обнадежил:
— Не беспокойтесь. Борьбу за живучесть ведем всеми средствами».
«Плыть к берегу!»
Взрыв под килем был лишь начальным звеном цепи трагических событий. В 4 часа 15 минут случилось непредвиденное, случилось самое страшное — линкор качнулся с борта на борт и быстро — за секунды — опрокинулся через левое плечо. Там, куда били прожекторы с соседних крейсеров, — на темной поверхности ночного осеннего моря — колыхнулось тяжко и застыло днище перевернувшегося корабля — широкое, темное, в мокрых бликах, словно спина громадного чудища. Чудище накрыло собой сотни людей, ссыпавшихся с накренившейся палубы, оно унесло в своей стальной утробе сотни моряков, не успевших покинуть задраенные по боевой тревоге помещения.
Вице-адмирал В. А. Пархоменко:
«Когда положение линкора ухудшилось, но крена на левый борт еще не было, я каким-то шестым чувством, инстинктом, почувствовал, что всю не занятую борьбой за живучесть команду надо вызвать наверх. Надо свезти лишних людей с корабля. Дал приказ — всем свободным от аварийных работ построиться на юте для посадки в плавсредства.
Матросы строились в каре. Я стоял на юте у кормового флагштока, как вдруг линкор качнулся на правый борт, потом на левый и пошел, пошел, пошел… До последней секунды была мысль: ну вот сейчас, вот сейчас остановится, задержится, ну хотя бы ляжет на борт…
«Новороссийск» опрокинулся стремительно…»
Капитан 2 ранга Г. М. Шестак:
«Когда линии обороны стало прорывать одну за другой, мы с Хуршудовым обратились к командующему флотом с предложением эвакуировать часть команды. Пархоменко ответил: «Не будем разводить панику!»
И все же немного позднее он сам пришел к выводу о необходимости эвакуировать людей. На юте по правому борту в шесть рядов были выстроены все, в ком не нуждался линкор для своего спасения. Трудно сказать, сколько их было. Но фронт строя равнялся 38 метрам.
Вдруг у всей этой массы стала уходить из-под ног палуба. Но люди не рассыпались, не разбежались. Никакой паники! Передние ряды сползали, их держали задние… Те, кто упал в воду, снова карабкались на борт. Никто не хотел покидать корабль.
Я крикнул:
— Плыть к берегу!
И тут мы все поехали вниз.
К счастью, волна пошла от корабля, и людей в пучину не затягивало. Но многих накрыло палубой, и они, так же как и я, сразу же оказались на большой глубине. Я пришел в себя от боли в ушах под перевернувшимся линкором…»
Капитан-лейтенант В. В. Марченко:
«Матросы стояли на юте, когда линкор начал крениться.
К Пархоменко подбежал флагманский механик Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу — 23 градусам. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз — в пост энергетики и живучести и остался там навсегда…
Я влез на крышу четвертой (кормовой) башни вместе с флагманским артиллеристом, который притащил с собой небольшой сейф и пенал с картами. Успел подумать: «Как хорошо, что приказал поставить башни на стопора. Иначе бы они развернулись при крене, наделали новых бед».