звали бы подвигом любви и милосердия. А для нее то была обыденная жизнь, которая и по сю пору такой остается…
Когда-то бывший сельский кузнец Иван Кичкарюк подковывал самых норовистых лошадей, отбивал косы, выделывал шкворни, болты, скобы… Теперь же его правая не то что молот — молоток удерживала с трудом. Кому он нужен такой в деревне? Не захотел возвращаться домой инвалидом. Остался при госпитале, нашлась ему в подсобном хозяйстве работенка — что-то вроде плотницкой: вешалку прибить, тумбочку починить…
Пенсию ему положили в 260 тогдашних рублей, то есть в 26 нынешних. Однако начальник горсобеса товарищ Громов, узнав, что Кичкарюк работает, урезал и без того невеликую сумму вполовину, чтобы не разбазаривать государственные средства. Каждый год вызывали бывшего старшину во ВТЭК на переосвидетельствование. В результате перестал Кичкарюк и тринадцатирублевый пенсион получать. Пришел Иван домой и сказал:
— Все. Больше никуда ходить не буду. Не выдержу, ударю кого — посадят.
Было отчего прийти в отчаяние: из госпиталя Кичкарюка выжил новый завхоз, которому нужен был полноценный плотник. Подыскал было Иван Иваныч другую работу, не взяли — плохо слышит. И остался он и без зарплаты, и без пенсии. И это в год, когда родила Маша девчушку, Тамарой назвали. Вот тогда-то махнул рукой Иван на свои недуги и немочи и нанялся боцманом на портовый водолазный бот. А жена, Мария Петровна, рук не опустила, в одиночку повела войну с начальником горсобеса товарищем Громовым, который целых два года экономил на беспалом боцмане государственные средства. Справка об увечьях, полученных при прохождении воинской службы, — ох, с каким трудом выхлопотала ее Мария Петровна — исчезла в бумажных недрах горсобеса.
— Куда ни напишу, все в собес возвращается. Товарищ Громов говорит: «Хоть вагон бумаги испиши, все равно мы будем решать». Вот так два года решал… Пошла я к депутату… Опять мои бумаги к Громову вернулись. Тогда взяла и написала министру обороны товарищу Малиновскому. Тут закрутилось колесо. Горздравотдел занялся. В общем, восстановили: 13 рублей в месяц стали приходить… Все-таки облегчение. Жили мы в казенном домике при госпитале.
Как жили, жаловаться она не стала. Тут и так все видно, стоит только окинуть глазом неказистое строение под железнодорожной насыпью, не на улице даже — на Госпитальном спуске. Во второй половине их жилья — продсклад, поэтому всякая подпольная живность нередко объявляется и на кухне Марии Петровны. Дочь матроса, жена матроса, она давно привыкла ко всяким житейским неудобствам. Вот только за Ивана обида берет — кровь пролил, здоровья лишился, кругом прав, а постоять за себя не может. Зато в ходовой рубке морского буксира бывало так: шторм, качка валит всех с ног, и тогда хромой и беспалый старшина с «Новороссийска» по многу часов кряду не отходит от штурвала. А на буксире «Дмитрий Донской» в штормовом переходе из Одессы в Севастополь и вовсе больным — с температурой под сорок — нес рулевую вахту.
Нет у Ивана Кичкарюка ни наград, ни регалий. Один только значок с силуэтом линкора «Новороссийск» под Военно-морским флагом с траурной лентой. Раз в году — в последнее воскресенье октября — прикалывает он его к пиджаку и приходит на Приморский бульвар, туда, где собираются уцелевшие товарищи по экипажу линкора. Здесь-то я и познакомился с Иваном Ивановичем. Потом вместе шли на «морском трамвайчике», выхлопотанном Ямпольским, к достопамятной якорной бочке, бросали цветы в непроглядную воду бухты. Там, в многометровом слое ила, огромная железная заноза — срезанная водолазами фок-мачта «Новороссийска». Ее не удалось вытащить из грунта, она ушла слишком глубоко. В ее задраенных рубках, словно в стальных склепах, лежат кости моряков, не покинувших боевые посты. Мы проходили над безымянной, никому не известной подводной братской могилой, последним, что осталось от поднятого, разрезанного на лом, бесследно исчезнувшего в мартенах «Запорожстали» корабля.
Цветы качались, кружились в быстрых воронках кильватерной струи.
Иван Иванович, глотая слезы, бросал в воду георгин за георгином. И контр-адмирал Карл Иванович Жилин бросал, и старшина 1-й статьи в отставке Леонид Иосифович Бакши, и бывший замполит Григорий Моисеевич Шестак, и вдовы офицеров из БЧ-5, и многие еще бывшие офицеры, мичманы, старшины и матросы «Новороссийска».
Теплоходик «Омега», не сбавляя хода и не приспуская, как положено в таких случаях, флага, поспешно, будто чураясь горя этих людей, понесся на Северную сторону, где маячила пирамидальная часовня Братского кладбища. Потом мы долго, растянувшись на добрую версту, поднимались в гору, шли мимо старинных саркофагов героев Севастопольской обороны 1854—1855 годов, пока не взобрались почти к самой часовне, а оттуда по заросшей неприметной тропе взошли, наконец, к подножию мемориала «новороссийцам» — к стопам Скорбящего матроса. Сгрудились, постояли с фуражками и шляпками в руках, сказали короткие речи, а потом отошли в сторону, к часовне, и там, на забытых реставраторами лесах, разложили прихваченную из дома снедь. Помянули.
Мне бы тогда заприметить Ивана Ивановича, расспросить… Но держался он в тени, а рассказчиков — бойких, ярких, памятливых — было вокруг столько, что я порой терялся: кого слушать…
На другой день, коротая время перед поездом, я заглянул в Аполлоновку к знакомому фуражечнику и вдруг увидел на шлюпочном причале Кичкарюка. Вот тут-то мы с ним и поговорили. А потом перебрались в его домишко, благо он в двух шагах от старинного Лазаревского акведука, по которому бежала когда-то в госпиталь питьевая вода.
Во дворике Кичкарюков стояла детская коляска с семимесячным внуком.
— Вот еще один моряк, — счастливо улыбнулся дед, взяв мальца на руки. — Дочь вышла замуж за капитан-лейтенанта. Оба служат на Тихоокеанском флоте. Дочь — в матросском звании — на военной почте. Ну, а мальчонку врачи не посоветовали на острове держать. Климат не тот… Вот пока с нами живет. Бабка за нами смотрит — что за внуком, что за дедом. Обоих пестует. Нам без нее — пропасть…
Пока Мария Петровна наскоро собирала на стол, пока грелся чайник, рассматривали — вот уж не скучное занятие! — семейные фотографии. Бравый боцмаат[10] с броненосца «Орел» — отец Марии Петровны. Пережил Цусимское сражение, японский плен, гражданскую войну. Умер в сороковом… Вот линкор «Новороссийск», озорной матрос, забравшийся в тринадцатидюймовый ствол главного калибра и выглядывающий оттуда, чтобы показать, какие жерла у орудий линкора. Вот дочь Тамара в розовом свадебном платье, рядом стройный офицер в парадной морской форме…
В 1981 году Ивану Ивановичу Кичкарюку выдали удостоверение инвалида Великой Отечественной войны. Можно было бы порадоваться за него, если бы не омрачала радость одна мысль: четверть века понадобилось для того, чтобы справедливость восторжествовала.
С инвалидским удостоверением Иван Иванович ходил не долго. В одесском трамвае вытащили у него бумажник со всеми документами. Паспорт, правда, прислали по почте… И на том спасибо.
Знал бы тот ворюга, чьими льготами он собрался пользоваться.
Выдали Кичкарюку дубликат.
Красная книжечка пришлась как нельзя кстати. С ее помощью дед Иван трижды летал к дочери — помочь молодым обжиться на новом месте. А место ого-го какое — добраться в гарнизон или выбраться с него можно лишь пограничным катером, да и тот через узенький бурный проливчик часа два выгребает. Жизнь там лихая — то штормы по месяцу, то землетрясения, то цунами… Тамара не жалуется, как-никак внучка моряка, дочь моряка, жена моряка да и сама — морячка.
У семьи Кичкарюков — свое счастье, ни на чье не похожее, выстраданное, выхоженное, трудное… И все-таки счастье.
Вот попробуй тут не скажи: «Судьба». Огненный столб взрыва, искалечивший, но пощадивший матроса, будто повелел ему: «Живи здесь, подле страшного места, тут найдешь себе и суженую, и кров, и дело, и все, чем счастлив человек. Живи и помни!»
Иван Кичкарюк живет и помнит.
«Когда я должен был отдать приказ?..»
Правительственная комиссия, тщательно изучив все обстоятельства гибели линкора «Новороссийск», пришла к выводу, что экипаж корабля во взрыве не виновен, более того, матросы, мичманы, офицеры проявили подлинный героизм, спасая корабль, высочайшую верность воинскому долгу, самопожертвование.
Наиболее вероятной причиной взрыва эксперты признали немецкую донную мину с прибором кратности, приостановившим на время свою работу и заработавшим снова после того, как линкор задел мину якорем.
Не моряки-«новороссийцы» виноваты в том, что линкор после отчаянной двухсполовинночасовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля комиссия признала правильными и самоотверженными.
Опрокидывание было предопределено конструкцией корпуса линкора: вся нижняя часть до ватерлинии была сделана герметичной, верхняя же — надводная — была пронизана всеми основными и вспомогательными магистралями, так что вода затапливала корпус сверху. В итоге надводная часть заполнилась, утяжелилась, подводная же представляла гигантский воздушный резервуар. Возник, как говорят инженеры, опрокидывающий момент. Корабль погубили мощный взрыв, несовершенство системы непотопляемости, наконец, коварный грунт — двойное дно моря. Но это — причина гибели корабля. Вопрос в другом: почему не удалось спасти подорванный линкор от опрокидывания? Можно ли было предотвратить его? Почему спустя два с лишним часа после взрыва людей погибло вдвое больше, чем погубил их сам взрыв? Все эти вопросы стояли перед Правительственной комиссией и она строго спрашивала с тех, кто держал перед нею ответ.
Все должностные лица, в чьем ведении находился корабль, — от командира линкора до главнокомандующего Военно-Морскими Силами СССР понесли наказания из-за упущений по службе, которые так или иначе способствовали гибели «Новороссийска». Командир отвечает за все. Согласно этой суровой, но справедливой формуле был снят с должности и понижен в воинском звании командир «Новороссийска» капитан 1 ранга А. П. Кухта. Был снят со своего поста врио командующего Черноморским флотом и разжалован из вице-адмиралов в контр-адмиралы В. А. Пархоменко. Отстранен от руководства Военно-Морскими Силами СССР и понижен сразу на три ступени в звании — из Адмиралов Флота Советского Союза в вице-адмиралы — Н. Г. Кузнецов. И это несмотря на то, что под его главнокомандованием Военно-Морской Флот воевал — и как воевал! — четыре долгих года войны. Только в июле 1988 года Президиум Верховного Совета СССР восстановил вице-адмирала Николая Герасимовича Кузнецова в прежнем воинском звании Адмирала Флота Советского Союза, сняв с него посмертно вину за гибель «Новороссийска».