Признаюсь, что дальнейший рассказ Дунько сначала показался мне сплошным нагнетанием ужасов — все мы невольно сгущаем краски, когда пытаемся пронять собеседника. Но я вспомнил спасательные работы под Новороссийском на пароходе «Адмирал Нахимов», вспомнил, как гибли водолазы, проникавшие в его подпалубные тесноты, и дослушал мичмана без особых скидок на моряцкую «травлю».
Мичман Н. С. Дунько:
Единственный путь, которым можно было добраться до Хабибулина и Семиошко, проходил через 28-й кубрик, расположенный под верхней палубой. Едва водолаз туда пролез, как его встретила стена трупов. Он их раздвигает, а они сдвигаются. Он их — в стороны, а они снова сходятся, путь закрывают. Где-то на пятом метре парень не выдержал — умер от разрыва сердца.
Пошел второй и тоже не смог пробиться сквозь тела мертвецов.
Третий — Попов — попросил стакан спирта. Пошел. Всех растолкал. Очистил вход в 31-й кубрик и всплыл в воздушной подушке. Он-то и спас Хабибулина и Семиошко.
Хабибулин потом рассказывал: «Сутки ждем, другие, третьи… Никого нет. Уже дышать трудно… Воздух портится… Вдруг вода внизу стала светлеть. Пятно от фонаря… Потом голова водолаза выныривает. «Живые кто есть?» — спрашивает. — «Есть!» — кричим. А вода уже к глоткам подступает. Водолаз доставил термос с горячим какао. Пили почти кипяток, не чуя температуры».
Водолаз принес кислородные изолирующие приборы — КИП-5. Матрос Семиошко был из электромеханической боевой части, они там худо-бедно, но легководолазную подготовку проходили. А Хабибулин — из башни, артиллерист. Семиошко обучил его наспех. Погрузился Хабибулин на три метра — стоп, дыхания нет. Вынырнули. Попробовали еще раз. Теперь ушли метров на двадцать, снова дыхание перехватило, но и пути назад нет. Так и вытащили Хабибулина без сознания. А все же живым. Очнулся он в барокамере. Оклемался, уехал на родину. Молодой же, Семиошко, остался на сверхсрочную. Слышал, хороший мичман из него получился».
Командир электротехнической группы БЧ-5 инженер-старший лейтенант В. И. Дергачев:
«Еще спаслись несколько человек из кормы. Спаслись благодаря одному старшине, который хорошо знал устройство трюмов. Он провел их в отсек, возле румпельного отделения, где междубортное пространство не заполнялось топливом, и вообще был лаз, правда, наглухо задраенный. Чтобы его открыть, надо было отдать тридцать гаек. Но открутить гайки они не смогли и стали стучать. Люк вырезали снаружи и их спасли».
«Это был прекрасный корабль!»
Я познакомил своих собеседников, моряков-«новороссийцев» с комментариями итальянского журнала. У одних они вызвали горькую улыбку, у других — непритворное возмущение, третьи — разложили свои контрдоводы, что называется, по полочкам.
Капитан 1 ранга запаса В. В. Марченко:
«По мнению журнала, на вооружение нашего флота был принят слишком старый, изношенный, ненадежный корабль, не представляющий никакой боевой ценности. Потому, мол, борьбу за его спасение было вести бессмысленно. Это не так. Линкор «Новороссийск», несмотря на свой солидный возраст, представлял собой весьма ценный корабль. Не случайно авторитетная техническая комиссия, которая в середине пятидесятых годов выбраковывала большие корабли довоенной постройки, определила как выслуживший свой век линкор «Севастополь», а «Новороссийску» (ровеснику «Севастополя») продлила срок службы до 1965 года, то есть до следующего переосвидетельствования.
Как артиллерист скажу, что линкор был великолепно вооружен. На всем нашем флоте не было другого такого корабля с подобными орудиями главного калибра — 320 миллиметров (на «Севастополе» — 305 миллиметров).
Восьмитонные башни вращались легко и быстро. Полуавтоматическое заряжание, электрическая тяга, весьма прогрессивная система управления огнем: четырнадцать вариантов! Скорострельность орудий главного калибра — два выстрела в минуту (у «Севастополя» — полтора). На самом полном ходу (29 узлов — без малого 60 километров в час) огромный линкор шел плавно, без вибрации. Дальномерщики на верхотуре корабля работали как в комнате — в окулярах ничего не дрожало, не прыгало.
Это был прекрасный корабль и за него стоило бороться. Он нужен был флоту, нашему народу…»
Бывший командир 6-й батареи линкора капитан 1 ранга запаса О. П. Бар-Бирюков:
«Заявления итальянской печати о нашей технической отсталости, о том, что мы не смогли освоить сложную иностранную технику, рассчитаны лишь на собственную публику, не осведомленную о том, что советские моряки приняли совершенно незнакомый им корабль практически без чертежей[11], без эксплуатационной документации, приняли в чужом порту и уже через несколько дней вывели его в море, совершили дальний переход из Валоны в Севастополь.
За считанные месяцы линкор был введен в строй боевых кораблей Черноморского флота. Это значит, что он мог не только развивать любые ходы и маневрировать, но и вести огонь на поражение любых целей».
Адмирал флота Н. И. Смирнов:
«Итальянский журнал лицемерно ужасается по поводу того, что трагедия, повлекшая столь большие жертвы, произошла в гавани, вблизи берега. Но при этом журнал умалчивает, что именно в итальянском порту Таранто в 1915 году точно так же, как «Новороссийск», перевернулся и затонул линкор «Леонардо да Винчи», а в 1945 году — линкор «Кавур». И если говорить о техническом авантюризме, то надо иметь в виду конструкторов итальянских линкоров, которые живучесть линкоров этого типа приносили в жертву другим боевым качествам».
Капитан 1 ранга в отставке В. И. Ходов:
«На линкоре «Новороссийск» был отличный экипаж, костяк которого составляли коммунисты, офицеры-фронтовики.
«Новороссийцы» гордились, своим кораблем. Наши гребцы всегда брали призы на шлюпочных гонках. Офицерская сборная команда гребцов была лучшей в соединении. А какой у нас был офицерский хор! На всех смотрах как грянем «Амурские волны» — первое место!
Все умели делать на отлично — и петь, и стрелять, и под парусом ходить, и канат в праздники перетягивать. Я потом, где бы ни служил, такого дружного коллектива не встречал. Как тут не помянуть добрым словом первого командира «Новороссийска» капитана 1 ранга Николая Васильевича Кошкарева. Это он заложил линкоровские традиции в жизни экипажа на долгие годы.
Только такой экипаж и мог стоять на своих боевых постах до конца, до смертного часа. Умирая, они пели «Варяг». Это слышали те, кому удалось спастись».
Нас не поймут
К 1 ноября перестали доноситься какие-либо стуки из корпуса перевернувшегося линкора. Признаки жизни в «Новороссийске» затихли. Севастополь гудел от горя, скорби, слухов…
Как всегда, состоялся ноябрьский парад. Но на парад матросы вышли не в белых, а черных перчатках.
Спустя десять лет после войны снова полетели по стране похоронки: «Ваш сын (муж, отец, брат) погиб при исполнении служебных обязанностей…» Как гром среди ясного неба… Гром среди мирной ночи… Остра боль нежданной потери, но и ее можно как-то смягчить — чутким словом, состраданием, тактом… Сколь велик тут душевный опыт нашего народа. Увы, горе пострадавших семей было оскорблено и умножено чиновным бездушием, если не сказать злее.
«Полтора года мы ждали, — пишет вдова офицера с «Новороссийска» Ольга Васильевна Матусевич, — когда поднимут линкор и торжественно похоронят тех, кто остался в корабле. А хоронили их на рассвете, сообщив о похоронах всего трем семьям, проживавшим в Севастополе».
Правда, было принято постановление Совмина СССР об оказании помощи семьям погибших при исполнении воинского долга и об увековечивании памяти моряков-«новороссийцев». И помощь была оказана, и мемориал на старинном Братском кладбище, где похоронены участники первой и второй обороны Севастополя, был воздвигнут достойный. Из бронзы одного из гребных винтов линкора отлили фигуру Скорбящего матроса с преклоненным знаменем[12]. На гранитных пропилеях барельефные панно рассказывают то, о чем молчат надписи, о чем умалчивают экскурсоводы и путеводители. В обрамлении силуэта опрокинувшегося корабля — эпизоды отчаянной и героической борьбы за спасение линкора: матросы, подпирающие дверь аварийным брусом; офицер, прижимающий к уху тяжелую трубку корабельного телефона; моряки, выносящие раненого товарища…
На пьедестале монумента горит золотом: «Родина — сыновьям». На мраморной плите, открывающей мемориал, выбито:
«Мужественным морякам линкора «Новороссийск», погибшим при исполнении воинского долга. Любовь к Родине и верность присяге были для них сильнее смерти».
Я много лет прихожу к этим камням, заботливо обсаженных вечной зеленью туи и можжевельника. И всякий раз вижу, как из газонной травы-муравы выглядывают фотографии молодых матросских лиц. Их оставляют здесь матери, приезжающие издалека на величественную, но, увы, безымянную могилу сыновей. Секут эти фото на самодельных подставках осенние дожди и весенние ливни, заносит их недолгим крымским снегом, коробятся они и желтеют, но не исчезают никогда.
Авторы мемориала предусмотрели место для имен погибших. Тридцать три года пустует мраморная гладь. Разве что рука юного подонка начертит здесь название любимой рок-группы. И чья-то другая рука сотрет следы кощунства.
Линкор «Новороссийск» — не жертва несчастного случая. Линкор «Новороссийск» — боевая потеря в ходе минной войны, начатой в июне сорок первого и, увы, продолжающейся поныне. Линкор «Новороссийск» — это наша народная трагедия и память о ней не должна быть поставлена в угоду ни чьим амбициям.
Иначе потомки нас не поймут.
Сергей ЛаврентьевЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ
На острие опасности
Регулировщик на контрольно-пропускном пункте показал жезлом, что путь открыт, и боевая разведывательная дозорная машина, набирая скорость, пересекла границу тридцатикилометровой зоны. Ничего не изменилось вокруг: убегающая под колеса бетонка все так же разрезала надвое густой сосняк, такие же, как и везде, стояли на своих постах дорожные знаки… Хотя нет. Вот и первый вестник случившейся на Чернобыльской атомной электростанции беды — небольшой щит с надписью «Выезд на обочину запрещен!».