А заместитель командира взвода думал о том, что при иных обстоятельствах, наверное, можно было бы и помягче обойтись с молодым солдатом, постараться объяснить ему: именно в таком поиске, какой предстоит разведчикам, бывает особенно тяжело. Потому готовиться, настраивать себя надо тщательно. Только вот не хочет Разгуляев понять этого. Больно много у него гонора. Да и разве объяснишь молодому солдату на пальцах, что лежать в снегу, ощущая каждой своей клеткой, как холод постепенно пробирает тело, лежать столько, сколько требует дело, и ждать, ждать, это куда труднее, чем коротким броском «снять» часового или, скажем, нарушить в тылу «противника» линии связи. Он, командир, может приказать Разгуляеву устранить недостатки в подготовке к поиску и, если потребуется, заставить его выполнить все необходимое. Приказать же понять ответственность и сложность выпавшей на их долю задачи нельзя. Это солдат должен сам прочувствовать и осознать. Через такое проходит каждый. Другого пути в армейской службе просто нет. «Но помаяться с ним, видимо, придется, — глядя на заканчивающего подготовку к поиску Разгуляева и ставя точку в своих рассуждениях, подумал Абушев. — Наверняка придется».
Группа отправилась в путь. Гвардии лейтенант Низов сразу же задал далеко не прогулочный темп. Но Разгуляев был неплохим лыжником, и потому поначалу шел даже в охотку. Постепенно километры, оставленные за спиной, начали давать о себе знать. Тяжелее, чем раньше, показались автомат и вещмешок, ноги становились ватными, непослушными, и лыжи скользили уже не так ладно. Разгуляев понял: он выдыхается. Солдат старался не показать вида, шел вперед из последних сил. И вдруг…
Раздавшийся в тишине треск был неожиданным, словно выстрел в спину. Низов быстро обернулся и увидел, что Разгуляев лежит на снегу, как-то неловко завалившись на бок, задрав вверх почти наполовину обломанную лыжу. «Этого только не хватало», — командир почувствовал, как в нем закипает злость на все сразу: на танки, которые, будто растворились, исчезли в бесчисленных рощах и перелесках, на неосторожного солдата да и на себя, пока не знающего толком, что теперь делать.
Низов подъехал к лежащему Разгуляеву, негромко, но требовательно сказал:
— Вставайте, отдыхать будем потом.
— Не могу, товарищ гвардии лейтенант, — глухо отозвался солдат. — Больше нет сил.
— Вставайте, надо идти! — повторил Низов, повысив голос.
Разгуляев молчал. «Пусть кричит, наказывает, пусть делает все, что хочет, — думал он. — Но встать я не могу».
Командир склонился над разведчиком, увидел запавшие с обледеневшими ресницами глаза. Их взгляд не выражал ничего. «Сломался, — понял Низов. — Строгость или уговоры не помогут».
— Послушайте, Разгуляев, здесь под снегом — болото, — спокойно заметил Низов. — Смотрите, вода уже проступает.
Солдат стал медленно подниматься. Низов поддержал его, помог опереться на палки. Стоявший рядом Литовченко не удержался, прыснул в рукавицу. Командир жестом показал ему: сейчас не до шуток. Подошел Абушев и быстро расстегнул крепление на своей лыже, снял ее.
— Давай, Валера, надевай быстрее. А я как-нибудь и на твоем обломке.
У Разгуляева не хватило сил отказаться от помощи. И вдруг до него дошло: Абушев — самый строгий сержант в роте, назвал его по имени!
А Низов, глядя на заместителя командира взвода, почувствовал, как у него теплеет на душе. И когда снова двинулись вперед, он не раз замечал, как пересиливая усталость, довольно споро идет Разгуляев, с трудом, отталкиваясь палками на сломанной лыже, поспевает и Абушев.
Танки они так и не нашли. На отдых расположились на опушке леса в старом глубоком капонире. Сняв лыжи, привалились спинами к промерзлой стене и сидели молча, в какой-то полудреме — ни разговаривать, ни двигаться не было сил.
Низов заставил себя очнуться от этого полузабытья, поднялся на непослушные после ходьбы ноги. Поежился — разгоряченная спина успела немного застыть. Потом осмотрелся. Седое, с дымкой утро обещало холодный день. Да и сейчас мороз закручивал все крепче.
Командир взглянул на часы. Приближалось время выхода на связь. «А сообщить практически нечего, — думал он. — В указанных для поиска квадратах танков не оказалось. И нашей вины здесь нет. Мы честно сделали свое дело. Тогда чья вина? Ничья. Но почему я об этом? Ведь можно доложить результаты разведки и спокойно ждать вечера, а потом вести группу обратно».
Еще ночью у Низова возникло сомнение в том, что в указанных квадратах могут быть танки. Он отогнал его и продолжал вести группу по намеченному маршруту. Потом Разгуляев сломал лыжу, и Низову стало не до сомнений.
И вот теперь, когда времени для раздумий хватало с избытком, он снова вернулся к тем мыслям. И то, что возникло подспудно, скорее как предчувствие, постепенно обретало четкость и конкретность. Ему даже не потребовалась карта, чтобы сверить свои соображения с данными обстановки. Низов помнил ее и так.
«Вот боевые порядки обороняющихся, — рассуждал командир. — Один из стыков в них, казалось бы, неоправданно велик и при этом ничем не прикрыт. Он — как щель в кряже. Ударь сюда, и оборона развалится. Очень заманчиво. На том расчет и построен. Когда наступающие вклинятся на стыке, их внезапно контратакует танковый резерв. Мы и искали его на тех рубежах, откуда наиболее выгодно нанести удар. Но там ничего нет. Все верно. Пока и быть не должно. Танки сейчас где-то в другом районе, они ждут своего часа, а когда он пробьет, стремительно выдвинутся, пойдут в контратаку».
Все стало ясным и логичным. Но чтобы прийти к этому, понадобилась целая ночь трудного, изматывающего поиска. «А впереди другая…» Низов поймал себя на том, что подумал об этом, как о деле уже решенном. Впрочем, так оно и есть. Незачем играть в прятки с самим собой. Он принял решение продолжать разведку еще раньше, когда задал вопрос: сможет ли смириться с неудачей? А все последующие рассуждения оказались ничем иным, как поиском новой возможности выполнить задачу. Он принял такое решение, хотя знал, что его люди на пределе сил, и им предстоит пережить тяжелый день.
Низов посмотрел на дремавших разведчиков. Те сидели рядком, тесно прижавшись плечами друг к другу, и у каждого из-под нахлобученного капюшона маскхалата от дыхания вился парок. «Пора поднимать, а то замерзнут», — подумал командир.
Низов нагнулся и слегка потянул за плечо Абушева:
— Поднимайся, Володя, пора подхарчиться.
— Угу, — отозвался тот.
И тут же резко встал. Отгоняя дрему, передернул плечами, сказал:
— Пробирает морозец — спина, будто чужая.
— Давай, сообрази что-нибудь на завтрак, — распорядился Низов.
И он сам, и Абушев знали наверняка, консервы из сухого пайка, масло, вода во фляжках — все замерзло.
Пока Абушев доставал из вещмешка продукты, открывал банки, Низов растолкал двух других разведчиков. Они тоже успели порядком продрогнуть — зябко ежились.
— Николай, готовь радиостанцию к работе, — сказал командир. — А ты, Валера, помоги Абушеву.
Обычно он никогда не называл разведчиков по именам. Об этом в роте знали все. Но теперь был особый случай, и Низов решил нарушить свое правило. Ему хотелось, чтобы и Абушев, и Литовченко, и Разгуляев здесь, в полузанесенном снегом капонире, почувствовали сейчас особенную близость. Так им легче будет выдержать. И он очень надеялся, что подчиненные поймут: командир не фамильярничает, не заигрывает с ними, а старается хоть какой-то малостью поддержать их.
Низов подошел к Литовченко, который чуть в стороне от всех, ближе к выходу из капонира, склонился над рацией. Монотонно повторяя позывной старшего начальника, он время от времени плавно подкручивал ручки настройки.
Командир присел рядом на корточки, спросил: «Ну как?» Движением головы Литовченко показал: пока связи нет. «Этого следовало ожидать, — думал Низов. — Сейчас над всем полигоном эфир до предела забит помехами».
Продолжая сидеть около радиостанции, Низов невольно задержал взгляд на посиневших, со скрюченными от холода пальцами руках связиста. Было видно, что они уже плохо слушаются, но Литовченко, словно не замечая этого, продолжал работу. И только теперь командир обратил внимание: разведчик, прилаживая наушники и торопясь выйти на связь, даже забыл надеть шапку. На его макушке из-под дужки торчали смоляные, подернутые инеем вихры. «Да что же я раньше-то…» — спохватился Низов. Он схватил лежащую рядом шапку и надел на голову связиста.
— Командир, есть связь!
Низов продиктовал короткую радиограмму:
— «Чугунов» нет. Прошу разрешить продолжать поиск.
Литовченко передал текст и замолчал, ожидая ответ.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Низов, хотя и знал: так, сразу, никто не решит дальнейшую судьбу его группы.
— Быть на связи, ждать.
«Понятно, — подумал Низов, — прикидывают, взвешивают «за» и «против». А они есть. Если танки не будут обнаружены, наступать в глубине обороны придется, считай, вслепую. С другой стороны, разведчики останутся на морозе на вторые сутки. От этого просто так не отмахнешься. На учениях никто не вправе переступать грань, за которой возникает угроза безопасности людей».
Принимая решение искать танки и следующей ночью, Низов брал на себя ответственность за то, что его подчиненные выдержат такое испытание. И делал это не сгоряча, а обдуманно. Абушев и Литовченко? В них можно не сомневаться — лучшие разведчики в роте. Разгуляев? Да, многое говорило не в его пользу: молодой солдат, на учениях впервые и, наконец, уже проявил слабость. Но ведь смог преодолеть себя! Остаток пути шел молодцом.
Низов был уверен, что Разгуляев переживает из-за того, что произошло ночью. Наверняка ему стыдно. И даже не столько перед командиром, сколько перед товарищами. Потому, Низов знал это по себе, должно быть у него горячее желание как-то проявить себя, искупить свою вину. А на таком «горючем» он еще не одни сутки выдержит.
Все это Низов обстоятельно обдумал еще раньше, до выхода на связь. Но он знал: для тех, кто решает сейчас дальнейшую судьбу группы, его доводы, как таковые, просто не существуют. Есть только данные обстановки и короткое: «Прошу разрешить…» Раз просит, — значит, уверен и в подчиненных, и в том, что можно найти танки. Выходит, многое теперь зависит от того, чего стоит его уверенность.