щаются — по три сотни пробоин, на честном слове тянут, а возвращаются!
Конструктор покачал головой, ничего не сказал тогда. И вот прошло время — прислал письмо: официальное разрешение увеличить полетный вес его самолета.
«Удивительный человек! — думал о нем Голованов. — Другой сделает на грош, а раззвонит повсюду на пятак! Он да Туполев у нас, пожалуй, самые сильные».
Туполев тоже недавно приезжал.
— Александр Евгеньевич, как его к вам, со «свечами» или без?
— Почему со свечами? — спросил Голованов, забыв, что так называли охранников.
— Он заключенный…
Андрей Николаевич, удивительный оптимист, вошел, улыбаясь. Он привез проект нового самолета, одноместного бомбардировщика. Голованов попросил сделать кабину на двух летчиков — полеты в АДД долгие, да и мало ли что случится с одним пилотом! А сам подумал: «Надо обязательно поговорить о Туполеве».
Телефонный звонок резанул по этой мысли. Голованов снял трубку, продолжая в другой руке держать письмо от Ильюшина, но тут же отложил его. Неторопливый голос на дальнем конце провода произнес:
— Товарищ Голованов, вас ждут в Ставке.
— У меня к вам вопрос, — начал разговор Сталин, едва Голованов переступил порог кабинета. — Что вы надумали предпринять для расширения действий дальней авиации?
Голованов сел было в кресло, попытался встать, но Сталин жестом остановил его:
— Сидите.
— Мы значительно увеличиваем диапазон наших действий, товарищ Сталин. Для ударов по переднему краю противника расширяем взаимодействия с наземными войсками.
— А что вы бомбите сегодня?
— Берлин, товарищ Сталин.
— Когда упадут первые бомбы?
Голованов посмотрел на наручные часы:
— Должны были минут пятнадцать назад.
— Спросим у разведчиков, — сказал Сталин, достал из кармана старинные серебряные часы «Павел Буре» с двумя крышками, посмотрел время, подошел к телефону, снял трубку.
Голованову был слышен весь разговор. На другом конце сообщили, что с неба над Берлином получена радиограмма: первые бомбы упали на фашистскую столицу.
— А что у вас ко мне, товарищ Голованов?
Сталин почувствовал: собеседник не договаривает.
По тону вопроса Александр Евгеньевич понял, что разговор близится к концу. Но все же решился спросить:
— Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?
— Говорят, что он не то немецкий, не то английский шпион… — В голосе не было прежней твердости.
— А вы в это верите, товарищ Сталин?
— А ты веришь? — перейдя на «ты», быстро спросил Сталин.
— Я — нет.
— Ты знаешь, и я не верю, — сказал Сталин.
На следующий день Андрей Николаевич был на свободе.
…Голованов спросил по телефону, вернулись ли на базу самолеты, и если да, то сколько. Оказалось, не сели два экипажа — пропали на обратном пути.
— Сколько у них горючего? — спросил Сталин.
Голованов взглянул на часы:
— Кончилось горючее.
— Давайте подождем, может быть, вернутся эти экипажи, — сказал Сталин, вставая из-за стола.
Через полчаса им сообщили, что один самолет, сильно поврежденный, дотянул до запасного аэродрома. Два члена экипажа ранены.
— Кто командир второго самолета? — спросил Сталин.
— Майор Жигунов.
— Это не тот Жигунов, которому за его художества не присвоили звание Героя Советского Союза?
— Тот самый, товарищ Сталин.
— Подождем еще немного, — сказал Сталин и достал свои часы «Павел Буре».
…Самолет тряхнуло. Отказал один мотор, забарахлил другой. Стало ясно: садиться надо немедленно. Как перемахнул он присыпанное снежком картофельное поле, как лег на брюхо — сам не знает, второй раз заставь — не сумел бы так. Поле было узкое, с оврагом посредине. Машина плюхнулась в серый бурьян за полем, уткнув нос в начинающийся невысокий лесок.
Вылезли, осмотрели самолет. Винты погнуты, да и не взлететь отсюда. Сориентировались по карте, взяли пистолеты, компасы, шоколад. Кота тоже жаль бросать — его засунул за пазуху куртки Квант. Плеснули бензином на машину.
— Послужила ты нам, старушка, прощай, — сказал Жигунов и бросил на плоскость подожженную былинку.
Они кинулись в лес. Бежали долго, до тех пор, пока не стало видно ни пламени, ни дыма. Они знали, что до линии фронта километров двести пятьдесят, а то и все триста. Зенитка зацепила их на обратном пути, когда они снизились, чтоб не попасть в грозовой фронт, летели еще около часа, но не смогли дотянуть.
— Вот что, — сказал Жигунов, когда они остановились, — вчетвером нам идти не резон, — засекут, и сразу будет ясно, кто мы такие. Я думаю так, Иван, — обратился он ко второму пилоту, — ты пойдешь с Давидом, а я — со штурманом. Дуйте через лес, а мы попробуем в село. Все, ребята, до встречи на базе!
Они обнялись. Из-за куртки Давида мудро и тревожно поглядывал кот.
Второй пилот Иван Крутых и стрелок-радист Давид Кванталиани на вторые сутки после полудня вышли к избушке лесника. Лесник, пожилой, с бородкой, остроносый, как дятел, сперва вроде напугался, однако пришел в себя быстро:
— Вы, хлопцы, лягайте спать, я пиду до дому у сэло, до снохи та внучки, пошукаю шось повечерять. Зараз у сэло вам нэ трэба, нимцив богато, на ничь пидэтэ. Так шо лягайте!
— Внучке-то сколько лет? — спросил Крутых.
— Пьять рокив.
— Давид, дай ему шоколадку!
— Бэри! Дети любят! Очень! — улыбнулся Квант, протягивая плитку шоколада.
— О цэ дякуемо! — Лесник взял шоколад, трижды в знак благодарности клюнул носом над ним и удалился.
До внучки дедушка не дошел, потому что очень спешил.
— Герр комендант, там до мэнэ незвани гости прыйшли, мабуть, з литака червоного, я их у сэбэ сховав, спять зараз. А сам скориш до вас, герр комендант. — Лесник перевел дух и продолжил, вытягивая бородку: — Один, кацап, дужэ здоровый, як вы, герр комендант, ни трохы мэньше, а другый, як я, тикэ чернявый з вусами, Давидом звуть, мабуть, жид, або ще ктось…
Немцы и полицаи пришли перед сумерками, бросились на спящих. Но Давид, то ли во сне, то ли, внезапно проснувшись, закричал. Иван вскочил, отшвырнул двух полицаев и выстрелил в застрявшего в дверях немца. Давид успел пальнуть в полицая, но второй ударил его прикладом. Крутых отстреливался до последнего патрона, отбивался руками и ногами и живым не дался — его всего искололи штыками. Лесник напоследок плюнул ему в выколотый глаз и все сокрушался, что проклятый кацап перевернул ему тут все вверх дном да еще сломал лавку о полицая…
Квант пришел в себя у побеленной стены, когда его, связанного, ударил сапогом раненый полицай, и тыча в него пальцем, кричал:
— Юде!
Рядом стоял герр комендант и внимательно разглядывал лежащего на полу Давида.
— Нет, это не юде. Это хуже, это Сталин.
Стоящий рядом фельдфебель вылупился на Кванта и почему-то мгновенно вытянулся по стойке «смирно».
— Он грузинец, как Сталин, — пояснил герр комендант. — Надо немножко говорить с ним, господа полицаи, чтобы он сказал нам все.
Жигунов и штурман Куликов направились на юго-восток и вышли к небольшому селу. Засели в кустах. Немцев не было видно, летчики дождались сумерок и лишь тогда несильно постучали в окошко крайней хаты.
Там оказались дед с бабкой. Жигунов сказал, что они летчики, идут к своим. Те посадили их за стол, поговорили о том, о сем. Потом дед снова спрашивает:
— Так хто ж вы будэтэ?
— Летчики, отец, — ответил командир.
— А дэ ж ваш литак?
— Сбили.
— Чого ж воны вас, а нэ вы их?
— Не повезло. Но мы, отец, больше бомбим, мы по этой части, — сказал Жигунов.
— Мы головановские летчики, батя, — добавил юный Костя Куликов, длинный, белобрысый, подстриженный «под ежик».
— А шо це таке — головановськи? — спросил дед.
— Дальнебомбардировочная авиация. Голованов — наш командующий, — ответил Жигунов.
Бабка молча глядела то на Жигунова, то на Костю, уголком платка вытерла глаза и быстро заговорила:
— А колы ж до нас червони прыйдуть бо я ку вам у нас те ж сынок наш Олэсь у Червоной Армии такый же завбильшки як ты Костик. — Старуха говорила без знаков препинания и такой скороговоркой, как будто читала. — А дочку нашу, — старуха окончательно расплакалась, — угналы у нимэтчину.
— Теперь недолго осталось, ненько, — сказал Жигунов, назвав старуху мамой по-украински. — Когда мы улетали, слышали по радио, что наши взяли еще восемь населенных пунктов.
— Та це шо ж, — сказал дед, — воны у нас города бралы, а вы у их тилькэ населенни пункты?
— А под Сталинградом как вломили! — радостно воскликнул Костя.
— Тоди пора и Кыив брать, — спокойно отреагировал дед. — Ты дывы, — повернулся он к старухе, — то я чую, Грыцько, полицай наш, — объяснил он летчикам, — учора брэхав про спрямление линии хронту! Ось шо, соколы, давайте будем спочивать, утро вечера мудренишэ.
Костя уснул сразу. Дед с бабкой шептались. Командир спал плохо, урывками. Ему виделось, что он не дотягивает до полосы, тянет ручку на себя, но машина не задирает нос, а падает в бездну… На рассвете он вышел из хаты, протер глаза и увидел деда и бабку. Они сидели на завалинке, прижавшись друг к дружке, маленькие, тихие. Дед в ветхом кожушке и тряпичной шапке, бабка в облезлом бархатном жакете, повязанная большим серым платком. Видно было, что они не спали всю ночь и порядком озябли.
— Что не спится? — спросил, потягиваясь, Жигунов.
— Та ось мы як повэчерялы, со старым побалакалы, — затараторила бабка, — та я й ку як бы Грыцька, сто чортив ему в печинку, скаженна нэ принесла за горилкой! Одна надия шо вин дурный як сто свиней та вчора мабуть дуже напывся. Воны з Опанасом издылы на бричке у Кавуны до коменданта когось шукаты чи спиймать…
Жигунов не знал, что в селе Кавуны, в сарае за комендатурой, охраняемый полицаем Опанасом, валялся на соломе избитый и раненый Квант, а в лесу, в овраге, лицом в крапиву, засыпанный ветками, лежал любимец полка богатырь Ваня Крутых, и ему уже не было больно… В избе в углу сидел кот и зелеными немигающими глазами смотрел на суетящегося лесника…