— Я никуда не уйду, — ответил Малышев. — Буду держать оборону.
А в штаб армии пришла новая радиограмма от прокурора:
«Почему не арестовали Малышева? Примите меры. Препроводите в штаб фронта».
Прочитав радиограмму, дивизионный комиссар внутренне возмутился: «Не терпится расправиться с полковником». Он тут же дал ответ:
«Малышев ранен, остался в боевых порядках, командует подразделением на берегу Днепра».
И все же из штаба фронта за Малышевым прибыл самолет…
Каким бы крутым не было тяжелое время наших военных неудач, какие бы крутые меры (иногда и поспешные) не применялись, но чаще все же справедливость брала верх над скорым и порой необъективным судом. В мае сорок второго полковник Малышев снова вернулся в 16-ю армию, уже командиром 217-й стрелковой дивизии, еще через год стал заместителем командующего армией, а затем командующим 4-й ударной армией, генерал-лейтенантом.
Но все это будет позже. А в тот дымный рассвет 16 июля сорок первого на берегу Днепра генералы Лукин, Прохоров, дивизионный комиссар Лобачев, стоя среди развалин, встревоженные рискованным поступком полковника Малышева, мучительно искали возможность защитить, отстоять северную часть Смоленска, не пустить гитлеровцев на правый берег реки.
Командарм понимал, что короткое ночное затишье оборвется с первыми лучами солнца… Гитлеровцы наведут переправы через не такой уж широкий в этом месте Днепр. Всеми оставшимися силами надо укрепить правый берег.
— Где люди? — спросил Лукин Нестерова.
— Люди измотаны до предела. Спят.
Пошли по уцелевшим домам. Как ни жалко было будить бойцов, измученных нечеловеческой усталостью, но будили.
Лукин понимал, что эти подразделения не смогут долго оказывать сопротивления врагу в его попытках переправиться через Днепр. Но нужно было выиграть время, чтобы обдумать положение и принять меры. Командарм отдал приказ срочно занять по берегу реки дома и постройки и вести стрельбу. Надо было показать противнику, что здесь — крупная часть.
Организовав оборону, а фактически — ее видимость, командарм поехал в район аэродрома.
У развилки дороги Москва — Минск ехавший впереди машин броневичок свернул с дороги в сосновую посадку. Из него вышел старший лейтенант Клыков, новый адъютант командарма, сменивший погибшего Прозоровского. Притормозил и автомобиль Лукина, остановились машины Лобачева и Прохорова.
— В чем дело? — спросил генерал водителя.
— Клыков приглашает к завтраку, — ответил Петр Смурыгин.
— Нашел время, — нахмурился Лукин.
— Другого не будет, товарищ командующий, — сворачивая в лесок, отвечал Смурыгин. — Без заправки и машина с места не сдвинется, а у вас такая работа, что…
— Сговорились, черти полосатые, — беззлобно проговорил Лукин.
Машины рассредоточили, укрыли под деревьями. Пока адъютанты готовили немудреный завтрак, присели на бугорок. Молча закурили. Каждый думал о своем. Но это «свое» было общее.
Что же делать дальше? Они все отвечали за обстановку, создавшуюся в Смоленске сейчас, к пяти часам утра, и за ту, которая создастся через час, через день… Каждый отвечал за свой участок, а командарм в ответе за все участки, за всю оборону Смоленска, да и за каждого сидящего рядом с ним на выжженной солнцем придорожной траве. Поэтому и поглядывали на командарма с надеждой, не решаясь нарушить его мысли.
Тяжелые мысли были у Лукина. Где взять хотя бы один стрелковый полк? 46-я стрелковая дивизия ведет тяжелые бои у Демидова. У нее взять нельзя — она прикрывает важное направление, 152-я стрелковая дивизия также связана. Полковник Чернышев доносит, что противник на Днепре, в районе Красного Бора, готовит переправу. В резерве нет ничего. Штаб армии и тыл? Но из них уже сформирован отряд и отправлен под Ярцево, где противник перерезал коммуникации.
Получилось как в сказке, когда в нужное время вдруг появляется спасение. Лукин поднял опущенную голову и увидел перед собой стройного, выше среднего роста, красивого генерала.
— Кто вы?
— Командир сто двадцать девятой стрелковой дивизии девятнадцатой армии генерал-майор Городнянский, — четко доложил высокий красавец.
— Где ваша дивизия?
— Вон в том лесу, в километре отсюда, — генерал указал рукой в сторону от дороги. Лукин невольно повернул голову, не веря в услышанное. А генерал тем же спокойным тоном продолжал: — К великому сожалению, в полках наберется не больше трех батальонов и двух артиллерийских дивизионов. Не бог весть какая, но все же сила.
— Конечно, сила! — обрадовался Лукин.
— На подходе еще артиллерийский полк, — продолжал радовать командарма Городнянский.
— Прекрасно! Какая задача дивизии?
Городнянский пожал плечами, тихо ответил:
— Отступаем…
— Согласно приказу военного совета фронта все части в полосе шестнадцатой армии подчинены мне, — проговорил Лукин.
— Ясно, товарищ генерал-лейтенант, приказывайте!
— Оборонять правый берег Днепра, — поставил задачу командарм. — Особое внимание — подходам к взорванным мостам. Не дать противнику восстановить мосты и организовать переправу. Подчините себе все отдельные группы, обороняющие северную часть города.
Дав распоряжение генералу Городнянскому, командарм со своими помощниками поспешил на командный пункт армии. Предстоял нелегкий разговор со штабом фронта. Надо было докладывать о захвате врагом южной части Смоленска, о взорванных мостах.
Весь день 16 июля гитлеровцы пытались переправиться через Днепр и захватить северную часть Смоленска. Кроме незначительных подразделений 129-й дивизии Городнянского, регулярных частей на берегу Днепра в черте города и западнее его не было. Здесь оборону держали смоленские ополченцы.
17 июля командарм получил приказ главкома Западного направления. Собственно, в нем излагался приказ Государственного Комитета Обороны.
Горько было читать Лукину слова упрека. В приказе говорилось о том, что командный состав частей Западного фронта проникнут эвакуационными настроениями и легко относится к вопросу об отходе войск от Смоленска и к сдаче Смоленска врагу. Если эти настроения существуют в действительности, то подобные настроения среди командного состава Государственный Комитет Обороны считает преступлением, граничащим с прямой изменой Родине, и приказывает пресечь железной рукой.
Итак, город Смоленск сдавать нельзя. А половина города уже у врага. И оставили эту половину соединения 16-й армии. Выходит, что прежде всего Лукин, Лобачев, Шалин легко относятся к вопросу об отходе войск от Смоленска. Кто совершает преступление, граничащее с прямой изменой Родине? Чернышев, героически сражающийся под Демидовом? Городнянский, насмерть стоящий на правом берегу Днепра? Или Мишулин, который не только держится, но и бьет врага под Красным и сам, тяжело раненный, продолжает командовать остатками дивизии?
Лукину страшны были не угрозы. И он сам, и его боевые помощники — вовсе не из робкого десятка. Но чем, какими силами выбить врага из южной части города?
Над Смоленском стояло зарево пожарищ. Городские кварталы неоднократно переходили из рук в руки. Нашим бойцам еще не приходилось сражаться на улицах города. Опыта таких боев не было. Дивизионные газеты срочно отпечатали памятку об уличном бое. Свежие, еще пахнущие краской оттиски прямо с печатной машины увозили в подразделения.
Для ведения уличных боев в дивизиях были созданы истребительные группы, вооруженные гранатами и бутылками с горючей смесью. Генерал Лукин решил этими группами не давать покоя гитлеровцам, навязывать им ночные бои и пытаться восстановить положение.
А из штаба фронта шли телеграммы одна строже другой. Видя, что угрозы не помогают, а войска армии не только самоотверженно обороняются, но и сами непрерывно контратакуют левый берег реки, военный совет Западного направления сменил гнев на милость.
Едва Михаил Федорович вернулся с передовой и вошел в штаб, как полковник Шалин вручил ему телеграмму за подписью Тимошенко и Булганина:
«Военный совет Западного направления представляет вас к высоким правительственным наградам в надежде, что это поможет вам взять Смоленск».
Прочитав телеграмму, Лукин нахмурился.
— Лобачев знает о телеграмме? — спросил он Шалина.
— Знает, и не может понять, к чему бы это?
— А что думаешь ты?
— Не могу понять, зачем эти посулы? Разве сейчас дело в наградах?
— Вот именно, — согласился Лукин. — Чернышев и Городнянский никак не зацепятся за левый берег Днепра, танкисты Мишулина бьют немцев последними снарядами. Выходит, мнение у нас едино. Орденами пушку не зарядишь — металла маловато, — горько усмехнулся Лукин. — Давай ответ: «Ни угрозы предания нас суду, ни представление к награде не помогут нам так, как помогли бы снаряды, живая сила и техника».
Конечно, Лукин понимал, что раздраженный тон ответной телеграммы может вызвать немилость у Тимошенко. Но обстановка вынуждала меньше думать о деликатности, а больше — о деле. Да и Тимошенко с Булганиным знали, в каком тяжелом положении находится армия.
При разговоре с маршалом после обмена этими телеграммами Лукин ни разу не почувствовал в тоне Тимошенко какого-либо намека на них или недовольства. Очевидно, маршал понимал, что дело не в Лукине, Лобачеве или Шалине, и не напомнил больше о недавних грозных требованиях. Он внимательно выслушивал Лукина, вникал в детали обстановки, подбадривал, давал советы, обещал помочь танками и авиацией…
В который раз командарм слышал эти обещания! Но ни людей, ни боеприпасов, ни, тем более, танков и авиации армия не получала. Все это, видимо, было нужнее на других участках фронта.
Бои в Смоленске не затихали ни на один день. Враг увяз в городе и никак не мог прорваться к магистрали Москва — Смоленск. Геббельсовская пропаганда поспешила оповестить мир о падении Смоленска и разгроме защитников города, в том числе и 16-й армии. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, выступая в палате общин, опроверг это хвастливое заявление и привел сообщение советского командования о том, что северная часть Смоленска находится в руках советских войск и ведутся бои на левобережье Днепра. Гитлер вступил с премьером Великобритании в полемику.