Фельдмаршал изучающе смотрел на пленного.
— Вы коммунист?
— Пока нет.
— А когда вступите?
— Когда буду достоин этой чести. У нас в партию принимают лучших, проверенных людей.
Уловив в диалоге паузу, генерал Блюментрит, обращаясь к переводчику, сказал:
— Спросите его, где он живет в Москве.
Переводчик, поправив указательным пальцем то и дело сползающие на нос очки, перевел вопрос генерала.
— На Ордынке, в Замоскворечье, — ответил Богров. — Там, где жил и ваш переводчик, по-нашему — предатель и немецкий холуй. Он учился в нашей школе. — И резко повернув голову в сторону переводчика, зло проговорил: — Если бы мы могли тогда знать, кем ты станешь, — тебя бы здесь не было. Тебя бы расстреляли из рогаток. Я бы первый бил по толстым стеклам твоих очков!
Видя, что пленный чем-то разгневан и не может остановить приступ подступившей злости, фельдмаршал дал знак, чтобы тот замолк. И снова повернулся к переводчику.
— Вы знали друг друга раньше?
— Мы учились в одной школе, — объяснил переводчик.
— Где эта школа находится в Москве?
— На Ордынке… Это в трехстах метрах от Кремля.
Фельдмаршал помолчал, словно что-то прикидывая в уме.
— Насколько я знаю топографию Москвы, то холм, на котором возвышается Кремль, окружен со всех сторон низиной, которую после ливневых дождей заливает, как в наводнение. Это так? — Фельдмаршал вопросительно посмотрел на пленного.
— Может быть, вы и правы, — ответил Богров, когда вопрос фельдмаршала был переведен на русский. — Балчуг, Ордынку и Пятницкую после больших ливней иногда часа на два затопляет.
— У вас есть вопросы? — обратился фельдмаршал к Блюментриту.
Тот словно ожидал этого момента.
— Хочу сообщить вам, но не как пленному, а как москвичу. — Блюментрит, склонив на бок голову и пристально глядя на пленного, полагал, что то, о чем он скажет ему в следующую минуту, вызовет в душе русского тревогу, которая не сможет не отразиться на его лице. — Москва, по воле фюрера, будет затоплена. Там, где почти восемь веков стояла русская столица, будет море. А самым глубоким местом в этом море будет ваше Замоскворечье и ваша Ордынка. Как вам это нравится?
На губах Богрова появилась ироничная улыбка.
— Что же вы молчите? — спросил Блюментрит.
— Москва непотопляема! — Вслед за словами в сторону генерала был брошен такой полный ненависти и дерзости взгляд, что Блюментрит, крепко сжав подлокотники кресла, ознобно поежился.
Старик, прижав верхний обод ведра к отдушине в печке, осторожно, так, чтобы не насорить на пол, выгребал из нее правой рукой сажу, а сам нет-нет да и поглядывал то на пленного, то на переводчика. А когда услышал слова Блюментрита, не удержался и сказал:
— А зачем же ее топить-то? Восемь веков стояла, и топить. Зачем добро-то губить? Ей цены нет, Москве-то… К примеру — Наполеон… Чего он выиграл, когда сжег Москву? Повертелся, покрутился на головешках и назад — в свою Францию. Нет, топить Москву нет резона.
Уловив из слов перемазанного сажей старика слова «Москва» и «Наполеон», фельдмаршал спросил у переводчика:
— В какой связи он упомянул Наполеона?
— Говорит, что нет резона затоплять Москву, ее строили восемь веков, и что если бы Наполеон не сжег Москву, не превратил ее в головешки, то у него не было бы нужды бежать из нее.
— Мудрый старик, — проговорил фон Клюге, переглянувшись с Блюментритом, и приказал: — Передайте ему, что его совет не затоплять Москву мы обязательно передадим фюреру. Может, он с ним и согласится.
Переводчик встал, подошел к старику, похлопал его по спине ладонью.
— Дед! Господин фельдмаршал сказал, что ты — мудрый старик, что твой совет не затоплять Москву он обязательно передаст Гитлеру.
— А что?.. Пусть передает… — проворчал старик. — Мне терять нечего. Свое прожил.
— Успокойся, дед, господин фельдмаршал пошутил. Работай. Только больше не суй нос не в свои дела.
Когда переводчик вернулся и сел за стол рядом с писарем, ведущим протокол допроса, фельдмаршал усталым взглядом окинул всех, кто находился в комнате, кроме старика, словно тот был не в счет, и задал пленному очередной вопрос:
— Как вы очутились на территории, занятой противником?
— Мы заблудились.
— Куда вы держали путь?
— За горячей пищей.
— Но у вас не было ни термосов, ни рюкзаков для продуктов?
— Эти вещи у нас находятся на пункте питания.
— Зачем же вы направлялись в тыл до зубов вооруженные? Противотанковая граната, пистолет с тремя обоймами патронов и даже финский нож? Насколько нам известно, финские ножи в вашей армии выдаются только разведчикам. Не так ли?
— Судите как угодно, если вам известно, кого и чем вооружают в нашей армии.
— Сколько вас было?
— Трое.
— Что стало с остальными?
— Они погибли при перестрелке, когда мы попали под перекрестный огонь ваших солдат.
— Вы сдались без борьбы?
— Нет, меня контузило от разорвавшейся почти рядом мины.
— Если бы вас не контузило — вы защищались бы?
— До последнего патрона.
— В кого бы вы послали последнюю пулю — в немца или себе в висок? — задав вопрос, фельдмаршал взглядом словно вытягивал из души солдата правдивый ответ.
— Пожалуй, в немца.
— Но вы же фанатически выполняете приказ Сталина: «Лучше смерть, чем позорный плен!»
— Кроме автомата, гранаты и пистолета со мной был еще финский нож.
— Вы имеете в виду японское харакири?
— Нет, русскому солдату такой конец не годится. Мы не самоубийцы. Мы руководствуемся другим принципом.
— Каким? — Фельдмаршал не сводил пытливого взгляда с пленного.
— Биться до последней капли крови, пока рука держит оружие.
Фон Клюге встал и прошелся по комнате.
— Какой номер носит ваша дивизия?
— Этого я вам не скажу.
— Почему?
— Я принимал присягу.
— Кто командир вашей знаменитой Хасановской дивизии?
— Не знаю такой дивизии. На Хасане никогда не служил. Я доброволец июля сорок первого года.
— Кто вы по социальному положению?
— Рабочий.
— Потомственный?
— В пятом колене.
— На каком заводе работали до призыва в армию?
— На механическом заводе имени Владимира Ильича.
Фельдмаршал бросил взгляд на переводчика.
— Есть в Москве такой завод?
— В Замоскворечье. Недалеко от того места, где он живет, — ответил переводчик.
И снова серия вопросов через переводчика была адресована пленному.
— Ваша специальность?
— Ученик токаря.
— А отец — тоже рабочий?
— Да, и тоже токарь.
— На этом же заводе?
— Да.
— А кто командир вашего полка? Его фамилия, звание?
— Не знаю.
— А фамилия командира взвода?
— Лейтенант Иванов!
— А командира роты, если вы солдат стрелкового подразделения?
— Старший лейтенант Петров. — На вопросы переводчика Богров отвечал быстро, почти механически, словно заранее знал, что они будут обязательно заданы.
— Командир батальона?
— Капитан Сидоров.
Вопросы фельдмаршала и ответы пленного близоруко щурившийся писарь записывал быстро, почти стенографически.
— А фамилия командира полка? — повторил свой вопрос фельдмаршал.
— Я уже ответил — не знаю. Я всего-навсего — солдат.
Фельдмаршал взял со стола пистолет, как бы любуясь им, повертел в руках и, энергично вскинув перед собой и почти не целясь, выстрелил в одну из свечей в бронзовом напольном подсвечнике. Пуля срезала макушку свечи и ушла в штукатурку толстой кирпичной стены.
— Хорошие пистолеты делаете вы, русские.
Богров, склонив голову, молчал.
Фельдмаршал повернул ключ в замочной скважине стоявшего за его спиной сейфа, открыл дверцу. Положил в сейф пистолет, гранату, нож. На столе оставил только карту. Прикрыл дверцу сейфа, но запирать его на ключ почему-то не стал.
Блюментрит развернул карту, ладонью разгладил ее на столе и сухо бросил пленному:
— Подойдите к столу!
Богров поднялся со стула.
Фон Клюге и Блюментрит переглянулись.
— А русские командиры — не дураки. Каких богатырей отбирают в разведку! — тихо сказал фельдмаршал Блюментриту, склоняясь над картой. Лицо его тут же стало непроницаемо строгим. Похоже, все происходившее до этой минуты было лишь игрой кошки с мышкой перед тем, как ее съесть.
Богров уловил это сразу же. И приготовился ко всему: к побоям, пыткам, обещанным при допросе в штабе корпуса генерала Штумме.
— Покажите командный пункт вашей Хасановской дивизии.
Богров посмотрел в сторону старика, который, чистя печку, чутко прислушивался к разговору, хотя и делал вид, что все происходящее в комнате ему безразлично.
— Для ответа на этот вопрос не нужно лишних свидетелей.
— Вы правы, — понимающе улыбнулся фельдмаршал и распорядился через переводчика, чтобы старик прекратил свою работу.
Переводчик подошел к старику:
— Дед, отдыхай. Закончишь работу завтра или сегодня вечером. Понятно?
— Понятно, — ответил старик и слез с табуретки. — Да я уже, почитай, все закончил. Теперь — топи без передыха хоть двадцать лет — не будет дымить.
Фельдмаршал приказал адъютанту угостить старика шнапсом и дать ему плитку шоколада.
— Он хоть и малограмотный, а о Наполеоне судит правильно. Зря великий полководец сжег Москву.
Старику этой фразы не перевели, но по выражению лица фельдмаршала и по его тону он понял, что его за что-то похвалили.
Когда за стариком и адъютантом закрылась дверь, фельдмаршал пододвинул к себе карту можайского рубежа обороны, на которой линия фронта 4-й полевой немецко-фашистской армии и противостоящей ей 5-й армии советских войск была изображена черной и красной ломаными линиями. Правая сторона на карте была совершенно чиста. Левая сторона карты в некоторых местах имела карандашные пометки.
Фон Клюге жестом дал знать Блюментриту, что вопросы пока будет задавать он, на что генерал в знак согласия ответил кивком головы.