Мне стало не по себе от этих слов. Видимо, он знал, что перед выездом на охоту я подавал рапорт об отчислении меня из школы. Учеба мне давалась тяжело. Родился я в семье лесника, в которой было тринадцать детей. Учиться пришлось в сельской школе и одновременно выполнять немало домашних дел. Летом обрабатывал свою душевую землю, пас коров. В пятнадцать лет зимой работал в лесу, пилил доски и шпалы. Казалось, что лучше жизни, чем в лесу, нет, это рай — родной мой лес.
— В ваши неспособности мы не верим, дорогой товарищ Шатилов, — сказал мне командир роты Мельберг. — На первых порах поможем, а потом и сами поднимитесь, первым курсантом станете.
И вот теперь, словно читая мои мысли, Клементьев поведал о своей жизни, о том тернистом пути, который он преодолел с неимоверными трудностями. Новая родная власть вела его к свету, к знаниям. В беседе у костра я узнал много об удивительном упорстве нашего начальника, благодаря которому из него выковался отличный красный командир.
Василий Григорьевич Клементьев родился 4 марта 1883 года на саратовской земле в семье бедного крестьянина. Уже с четырнадцати лет он батрачил у кулаков, а через семь лет был призван в царскую армию.
Как ни трудна была армейская жизнь, но деревенскому парню, вырвавшемуся из-под кулацкого гнета, она нравилась. Клементьев жадно тянулся к знаниям, продолжал закалять себя физически. Это сделало его сильным и выносливым, способным переносить любые невзгоды.
В старой русской армии Клементьев окончил полковую учебную команду, потом школу прапорщиков, Киевские инженерные курсы. После гражданской войны — Высшие академические курсы, позже — Курсы усовершенствования высшего командного состава при Военной академии имени М. В. Фрунзе.
Трудной была и служебная лестница нашего начальника школы. В девятнадцатом году, когда враги рвались задушить молодую Советскую республику, Клементьев стал начальником отряда особого назначения. Этот отряд представлял собой крупную боевую единицу. Он состоял из стрелкового и кавалерийского полков, артиллерийского дивизиона, автоброневого отряда, авиазвена и ряда отдельных специальных подразделений. Перед ним ставились чрезвычайно важные задачи.
Из Самары отряд был переброшен в Ташкент. Он вошел в состав Туркестанского фронта и был предназначен для ликвидации различных банд и кулацких восстаний, Андижанского и Верненского мятежей и групп басмачей. Примерно через год отряд вырос в значительное войсковое соединение и стал называться Каганской группой.
Так Клементьев оказался в круговороте бурных событий, разыгравшихся в двадцатые годы в Средней Азии. Летом Алим-хан — владыка Бухарского эмирата начал открыто готовиться к войне с Советской Россией. Усилилось басмаческое движение. В Бухаре скопились значительные силы белогвардейцев, бежавших в Среднюю Азию. Они обучали войска Алим-хана не только тактике боя, но и умению владеть иностранным оружием, которое в огромном количестве поступало из Англии. А на сахарском направлении скапливались английские войска, намеревавшиеся захватить молодые Закаспийские советские республики.
Затаилась и опасная для молодой Советской республики группировка враждебных войск к югу от крепости Кушка.
Словом, обстановка была напряженной, вражеские силы обкладывали молодые республики со всех сторон и со дня на день могли нанести удар.
Много мы узнали тогда у костра о Клементьеве, его юношеских стремлениях. Еще мальчишкой он полюбил верховую езду, с охотой пошел в конницу.
— Всегда в движении, в силе, — говорил Василий Григорьевич. — Эти качества необходимы военному. Быть здоровым и ловким, владеть саблей — значит наполовину победить врага.
Как только он это сказал, мы спросили про бриллиантовую саблю, откуда она у него? Клементьев оживился, весело сверкнув глазами. Он не прямо ответил на наш вопрос, а начал рассказывать снова более обстоятельно об Алим-хане.
— В Бухаре в то время царствовал последний ее владыка — эмир Сеид Алим-хан. — Василий Григорьевич уселся у костра по-азиатски, сложив ноги калачиком. — Перевалило эмиру за сорок лет. Здоровый, коренастый узбек был грозой для трудящихся. Он выделялся своим коварством, жестокостью в расправе с непокорными.
Как только умер его отец, Алим-хан распустил старый гарем и создал новый, собрал в него молоденьких узбечек, таджичек и девочек других национальностей, проживающих в Туркестане. Власть у него была неограниченная. Он пользовался поддержкой царского правительства и прежде всего самого царя Николая Второго. Алим-хан поставлял императорскому двору золото, каракуль, хлопок, другие ценные товары. А население Бухары держал в нищете и голоде: в его руках было все, а главное, арыки; значит, в любую минуту мог оставить людей без воды, на погибель от жажды. Короче говоря, туго затянул Алим-хан петлю на шее народа.
Клементьев говорил не спеша, картины рисовал яркие, сочные. Мы, курсанты, слушали его затаив дыхание, удивляясь его глубоким знаниям истории Азии, а также нравов и обычаев ее народов.
— Старая Бухара, — продолжал он, — в те времена снаружи была обнесена крепостной глинобитной стеной высотой одиннадцать метров и очень толстой у подошвы — до восьми метров. Стена эта имела много полукруглых выступов вроде полубашен и одиннадцать пар кирпичных башен у ворот. В верхней ее части находились бойницы, над въездом они были расположены в два-три яруса. Ворота в крепости были деревянные, двухстворчатые, окованные железом. Все эти старые крепостные укрепления местами совсем одряхлели. Эмир, лихорадочно вооружаясь, подновил и приспособил Бухару для долговременной обороны.
Внутри города сложным лабиринтом пролегали мелкие кривые улицы, большей частью без названия, настолько узкие, что не могли разъехаться две арбы. Все постройки скрывались за мрачными глинобитными дувалами-заборами. Не было ни канализации, ни водопровода, ни уличного освещения. Вода в искусственных водоемах — хаузах, вырытых в центре жилой территории, была зеленоватой и теплой. В ней мыли ноги и черпали воду для питья. В центре города находились медресе — здания духовных училищ со множеством небольших окон, где стекла заменяли затейливые деревянные переплеты. Высилось много мечетей. В тесных проходах крытых базаров ремесленники продавали свои изделия.
Начальник школы взял палочку, расчистил площадку перед костром и стал чертить схему дворца, который занимал Алим-хан. Мы склонились над его рисунком.
— Здесь вот находился сам дворец, — указывая на середину своего чертежа, говорил Клементьев. — Со всех сторон обнесенный дувалом, он стоял на природном холме и господствовал над городом и окрестностями. Срытые почти отвесно склоны холма и глинобитная стена достигали примерно двадцати пяти метров в высоту и производили впечатление неприступности. Общая длина стены — метров шестьсот пятьдесят — семьсот. У единственных ворот, ведущих в крепость, стояли две башни. Длинный, прорытый в толще холма проход вел вверх, к дворцу. По бокам его в многочисленных нишах стоял караул, в вырытых наподобие пещер темных землянках с низкими потолками помещалась охрана.
На вершине холма, кроме дворца эмира и помещения для небольшой части его гарема, имелись здания для приема гостей, мечеть, квартира Кушбеги (первого министра), монетный двор, подвалы со складами ценностей, пороховой погреб, разные секретные службы. Все это выглядело скученно, тесно, голо, без зелени. Только возле самого дворца шумели арыки, чистой водой светились бассейны, густые лозы виноградника и ветви персиков образовали темные аллеи, плакучие ивы создавали уют и покой, всюду благоухали цветы, на лужочках разгуливали павлины.
В этот райский уголок не проникал ни один глаз со стороны. Все это было только для эмир-хана. Гарем, обнесенный высоким забором, охранялся евнухами. Сотни молодых жен проводили здесь всю свою жизнь — они купались в целебном источнике «силы и красоты», гуляли по аллеям буйной зелени. А их хозяин, одетый в халат, усыпанный жемчугом и бриллиантами, наблюдал за ними, блаженно развалившись в золотом троне.
— Вы, товарищ начальник, так рассказываете, словно были там, — восхитился один из курсантов.
Клементьев, польщенный замечанием, хитро буркнул:
— А может, и был. Что, не похоже разве?
— Как же не похоже! С такими подробностями…
— То-то. Так вот, перед мировой войной к Алим-хану в гости собирался сам Николай Второй. Эмир готовил для него пышную встречу. Во дворце поставили второй трон, коврами устлали аллею. Для развлечения царя выделили самую красивую девушку, для нее готовились особые наряды и особые духи.
Октябрь перечеркнул планы царя и эмира. Революционная волна вскоре докатилась и на далекую окраину страны. Алим-хан метался во дворце, всеми мерами пытался отсрочить свою гибель. Но его власть с каждым днем теряла силу, и богатство грозило выскользнуть из рук.
Бухара, хотя и была отрезана пустыней и горными цепями от России, все равно тяготела к ней. Население, измученное угнетением и деспотизмом неограниченной власти эмира, жаждало сбросить с себя цепи насилия, преодолеть вековую отсталость. Труженики Средней Азии видели, как русские шли им навстречу — в Бухаре строилась железная дорога, устанавливались дружеские доверительные отношения между народами.
Василий Григорьевич перевел дыхание, подбросил в костер хвороста. Огонь вспыхнул как порох, осветил его чисто выбритое волевое лицо с тщательно расчесанными усами и спадавшим на лоб чубом густых волос.
Воспользовавшись паузой, я попросил рассказать о жизни населения в самой Бухаре.
— Я уже говорил, что дворец Алим-хана был своеобразным райским уголком, — ответил он. — А сам город — это темные улочки с высокими дувалами, которые скрывали от мира жилища, там текла своя замкнутая жизнь. Из более богатых баев Алим-хан формировал отряды головорезов, белогвардейские офицеры и английские инструкторы обучали их военному делу. Эти отряды щедро снабжались оружием, снаряжением и обмундированием, получаемым от Антанты.