— Товарищ командир, разрешите мне взять винтовку?
— Куда же ты один с винтовкой-то? — спросил я красноармейца.
— А я не один, я в цепь.
— Ну хорошо, беги.
Я видел, как он схватил с земли винтовку, выпавшую из рук убитого красноармейца, и с криком «За Советскую власть, ура!» бросился в атаку, увлек за собой бойцов.
Приходилось сражаться в тесноте узеньких улиц, заваленных обломками стен, и на открытых, очень опасных, насквозь простреливаемых площадках, преследовать противника на крышах и чердаках. Но, пожалуй, самые трудные бои шли в центре, где был расположен гарем. Он представлял собой небольшую крепость, обнесенную глинобитной стеной, сообщался с подвалами других зданий.
Отряды, сражавшиеся в узких переулках, выработали определенную тактику. Впереди, как правило, шли пулеметчики и длинными очередями обстреливали окна, чердаки зданий, где засел враг, затем стрелки забрасывали помещения гранатами и после этого бросались на штурм. Иногда перед атакующим как будто из-под земли вырастал противник. Схватки были короткими. В узких петляющих проходах беспорядочно нагроможденных построек гремели выстрелы, рвались гранаты, раздавались хриплые крики умирающих и стоны раненых.
Весь день 1 сентября прошел в ожесточенных схватках за овладение крепостью. Бойцы переутомились. От наступления отказались, на ночь закрепились на занятых позициях.
Противник снова отвел воду из головных арыков. В городе начались пожары. Пылали склады хлопка, подожженные муллами и купцами. Нужно было срочно разыскать центральную магистраль головных арыков. Местные жители этой магистрали не знали. Посланная разведка ничего не нашла. Оставалось одно: разыскать техников или инженеров, заведующих водоснабжением в Бухаре. В конце концов главный чиновник водного управления был найден и взят под стражу. Он рассказал о том, где находится центральная магистраль головных арыков. Вскоре вода была пущена, но огонь продолжал бушевать по всему городу. В помощь бойцам с железнодорожной станции прибыли пожарные команды, в тушении огня приняло активное участие и население Бухары.
Сплошной дым ел глаза, перехватывал дыхание, от жары трескались губы. Для тех, кто сражался в кварталах, охваченных пламенем, огонь стал страшнее снарядов и пулеметных очередей. Бойцы несли большие потери, но не дрогнули, не отступили. Крепко держали то, что захватили, и даже потеснили противника с нескольких улиц и переулков. К концу дня бой достиг своего наивысшего предела.
Противник начал с боями отступать по направлению Сатара — Махаса (дворец эмира), прикрывая свой отход артиллерийским и пулеметным огнем. Долго шел бой за огромное каменное здание.
Навстречу наступающим частям Красной Армии стало подходить население. Тысячи мужчин, женщин, подростков, стариков с красными лентами на груди, на рукавах и на головных уборах, во главе с выборными руководителями, с красным флагом на древке двигались к нам по улицам города.
В 10 часов 2 сентября 10-й стрелковый полк занял последний оплот эмира — его дворец. На высоких стенах укрепленной твердыни был водружен Красный флаг. Во дворце был взят в плен председатель Совета Министров Бухары Кушбаш, визирь Ушман-Бек, являвшийся заместителем эмира бухарского.
На митинге с трибуны собравшемуся народу было объявлено: «…Эмир и его правительство низложены. Отныне власть эмира в Бухаре не существует. Бухарский народ свободен и будет управляться избранным Бухарским революционным комитетом».
Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята. Наши части перешли к преследованию врага в направлении Сатара — Махаса.
Остатки эмиро-бухарской армии отступали, в панике бросая на пути снаряжение и вооружение. Нами была захвачена в городе и в окрестностях Старой Бухары вся материальная часть артиллерии со складами оружия, пять слонов, присланных эмиру накануне бухарской революции из Афганистана с вооружениями и огнеприпасами.
Командиру 4-го отдельного кавалерийского полка Лопатину с двумя батареями было приказано перекрыть пути отхода группы Алим-хана на Ганд-Дуван, пленить ее. Не случайно поставлена была столь дерзкая задача Лопатину. Мы знали его как смелого и отважного командира. Молодой и крепкий собой, с острым глазом, он не раз вступал в неравные схватки, скрещивал клинки с врагом и своей ловкостью, силой умело разил его. Лихо повторив приказ, Лопатин легко взлетел на коня, крикнул: «За мной!» — и пустился в степь.
Несмотря на поздний час и прохладу, которой тянуло из ущелья, мы с замиранием сердца слушали рассказ о боях за Бухару, боясь проронить слово, упустить что-то важное.
— Удалось Лопатину отрезать Алим-хана? — спросил я Клементьева.
Клементьев улыбнулся:
— Да! Удалось! Я, правда, очень переживал, ожидая его возвращения. Полк появился только поздним вечером. Утомленные и пропыленные, бойцы были охвачены радостным возбуждением: группу Алим-хана захватили. Полк Лопатина догнал бежавших в горы, врезался в их ряды и, не дав им опомниться, обезоружил. Солдаты побросали оружие, сдались в плен, бежала лишь небольшая часть. В этой короткой схватке лопатинцы уничтожили двенадцать белогвардейских офицеров, захватили более ста породистых лошадей, много ценностей, часть золота и около сорока жен и невольниц, которых уводил с собой Алим-хан. Но сам Алим-хан исчез в глухой безбрежной пустыне.
Захваченных пленных и невольниц из гарема командир полка А. И. Лопатин доставил в крепость Бухары. Невольницы — испуганные, молчаливые — стояли в сторонке от солдат и офицеров. Молчали и плененные солдаты, ожидая решения своей судьбы.
Но вот юная узбечка отделилась от группы, направилась ко мне и на чистом русском языке сказала:
— Неужели кончилась проклятая жизнь в гареме? Неужели настало наше освобождение?
С надеждой она смотрела на меня, ждала ответа. Но я не знал, что с ними делать: вроде как невольницы и в то же время — жены Алим-хана.
Клементьев умолк, охваченный воспоминаниями. Мы ждали, боясь нарушить молчание, затем один из курсантов спросил, как все же решили поступить с невольницами.
— Мы поместили их в общежитие, — промолвил Клементьев, — устроили на курсы машинисток, библиотекарей, счетоводов. Алим-хан не раз пытался организовать нападение, но каждый раз его отряды едва уносили ноги. Потом остатки его войск превратились в бандитские шайки, которые были ликвидированы.
Жители-бедняки восторженно приветствовали нас. Когда я ехал на коне, ко мне тянулись тысячи рук, чтобы прикоснуться, засвидетельствовать благодарность и почтение за освобождение их от ненавистных угнетателей. К нам с радостью бросались не только дети, но и женщины, забыв древний обычай закрывать свои лица паранджой.
Я обратился к собравшимся:
— Братья-узбеки! Теперь вы на деле видите, что защитник трудового народа — это Красная Армия, ее бойцы и командиры, — и указал на красноармейцев, стоявших вокруг меня.
Затем выступил комиссар Шарапов. Он заверил, что русские рабочие и крестьяне помогут всем трудовым узбекам освободиться от бай-манапского гнета. Он разъяснял собравшимся, что делают для трудящихся большевистская партия, Ленин, Советская власть.
— Русский рабочий класс, российское крестьянство — ваши друзья, — говорил он, — приверженцы хана и белогвардейцы — ваши враги. Красная Армия — армия рабочих и крестьян — освободительница народов, и трудовые люди помогают ей оберегать завоевания Октября.
Переводчик повторил его слова на узбекском языке. Шарапов видел, с каким вниманием слушали речь собравшиеся, как блестят устремленные на него глаза.
Клементьев молча обвел нас взглядом, как бы давая понять, какая великая ответственность ложится на нас, будущих командиров.
— Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята, — повторил начальник школы. — В хоромах и подвалах дворца Алим-хана оказались склады ценностей. Вблизи от дворца в погребе было обнаружено большое количество пороха. Так как возник пожар, угрожающий взрывом погребов, некоторые воинские подразделения были выделены для тушения огня и вывоза ценностей в запасные хранилища.
Красноармеец 4-й Туркестанской бригады Мельников спустился вниз в глубокий подвал, разбил дверь. Там оказались люди.
— Выходите! — подал он команду арестованным. Но никто из них не сдвинулся с места, как сидели на земляном полу, так и остались.
— Революция в Бухаре, — как можно торжественнее произнес Мельников. — Власть эмира свергнута. Вы — свободные граждане!
Только после этого арестанты медленно, с оглядкой, поднялись, стали выходить из тюрьмы. Тут же слесарь Киселев из автобронеотряда расковал мучеников. Повар Блинов поставил на стол плов с бараниной, кишмиш, урюк. Многие от радости плакали.
7 сентября 1920 года состоялся парад частей — участников освобождения Бухары. Принимал парад командующий Туркестанским фронтом Михаил Васильевич Фрунзе. Тогда же состоялось и награждение отличившихся в боях красноармейцев и командиров. Командующий фронтом вручил мне орден Красного Знамени и бриллиантовую саблю.
Клинок ее из настоящей дамасской стали. Ножны, искусно черненные золотом высокой пробы общим весом более семисот граммов, украшены ста десятью бриллиантами и тремя крупными алмазами… Вот какая эта сабля.
А история ее такова. Эмир бухарский, один из богатейших деспотов Востока, выписал в Бухару из Дагестана кубачинских мастеров, которые издавна славились ювелирным искусством. Особенно высокого мастерства они достигли в художественной отделке шашек и кинжалов. Вот они и изготовили эмиру несколько таких драгоценных шашек. Одну из них Алим-хан собирался подарить русскому царю Николаю. Помешала революция.
Так закончил свой волнующий рассказ тогда, в далеком 1926 году, у костра наш любимый начальник школы Василий Григорьевич Клементьев. Я часто с благодарностью вспоминаю этого мудрого наставника, умного воспитателя, храброго генерала, который всю свою жизнь посвятил делу защиты Советской Отчизны. Многое довелось мне узнать о нем из архивных документов, из воспоминаний его боевых товарищей.