ложить взрывчатку. Наконец, вставив в одну из шашек детонатор с бикфордовым шнуром, поджег его.
Едва партизаны отбежали от моста, как содрогнулась земля: 400 килограммов тола сделали свое дело.
Мост был выведен из строя почти на месяц. Этим взрывом Брянский лес салютовал мужественным воинам — защитникам Сталинграда. Командование фронта объявило благодарность всем партизанам, принимавшим участие в подрыве моста.
Вскоре к партизанам переправили «Правду» за 2 сентября 1942 года. В ней был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР.
«За отвагу и геройство, проявленные в партизанской борьбе в тылу против немецких захватчиков, — говорилось в этом документе, — присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» А. И. Ижукину…»
А в передовой статье «Правды» подчеркивалось:
«Ижукин знаменит своими дерзкими взрывами мостов на вражеских коммуникациях, безумно храброй организацией крушений воинских эшелонов…»
29 декабря 1942 года А. И. Ижукина пригласил начальник штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования П. К. Пономаренко. М. И. Калинин вручил ему орден Ленина я медаль «Золотая Звезда», поздравил с высокой наградой Родины.
Состоялась встреча и с первым секретарем ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайловым. Затем посланец Брянских лесов побывал на московском заводе «Серп и молот» и швейной фабрике. И всюду его подолгу расспрашивали о партизанских делах.
— Мне легче эшелон взорвать, чем отвечать на тысячи вопросов, — отшучивался Алексей Иванович.
Да, он лично пустил под откос 11 вражеских поездов, взорвал девять железнодорожных мостов, несколько складов с боеприпасами. Но заслуга его не только в этом. Алексей Иванович обучил и воспитал более трехсот партизан-подрывников. И у каждого из его учеников свой боевой счет.
О бесстрашном подрывнике пел частушки Брянский лес:
Партизанская работа —
Фрицам горе да забота.
Алексеем под уклон
Пущен новый эшелон!
Куда только не бросала судьба этого «негероического» с виду человека после войны? Был председателем Стародубского райисполкома. Окончил курсы ЦК партии, работал секретарем райкома в Калужской области. Потом избрали секретарем родного ему Навлинского райкома партии. Затем получил «боевое задание» — поднимать колхоз имени Тельмана…
И в те же годы занимается другим, не менее важным делом — выступает перед молодежью в школах, профтехучилищах, на слетах. И хотя не слишком говорлив, слушают его ребята с интересом. Еще бы: «Тот самый Ижукин!».
Григорий ЖучковГОЛЫЙ МЫС
К подножию Голого мыса в излучине Десны, прихрамывая и тяжело опираясь на палку, подошел солдат. Вслушался в звенящий зной тишины. Потом спустился к землянке, врытой в южном склоне обрыва, постучал. Ответа не было.
— Есть кто?
И снова молчание.
Отошел к большому плоскому валуну, наполовину вросшему в землю, сбросил с плеч тощий вещмешок и увидел свернувшуюся на камне змею. Она, приподняв голову и развернув пружинистые кольца радужного тела, скользнула под камень. Солдат сбросил вещмешок, пилоткой смахнул пот с бледного лица с запавшими серыми глазами, сел. Свертывая цигарку, сказал:
— Вот так-то лучше.
Положив в изголовье шинель, он улегся на горячий от солнца камень. Глубоко затянулся дымком моршанской махорки.
…В зоревое утро двадцать первого года в подвале заброшенного особняка «ночевку» беспризорников взяли московские чекисты. В распределителе он увидел себя в большом зеркале: грязный от босых ног до лохматой головы, в обвисшей и рваной, с чужого плеча, одежонке. Подпрыгнул козленком и застыл, заметив в зеркале стройного и высокого человека в военной форме, Не оборачиваясь, спросил:
— Сам Чека?
Военный, с небольшой бородкой на овальном лице, смотрел на беспризорника пристально и озабоченно.
— Допустим… А тебя как зовут?.. Он повернулся и, робея, ответил:
— Звали Тимохой, а теперь Рыжим.
— Сколько же тебе годков?
— Мамка казала, семь зим от роду.
— Где же она?
— Померла. Я — сиротный.
С того утра Тимофей Сиротный и помнит себя: учеба в детдоме, работа на заводе, военная служба рядовым, а затем командиром орудия. Уволился в запас и остался вольнонаемным шофером.
Там, на Буге, Тимофей и встретил первое утро войны. Он выскочил из дома в синей сатиновой косоворотке, простоволосый, в галифе и сапогах, следом жена Люся, в ситцевом платьице с голубыми цветочками и в туфельках на босу ногу. Небо гудело, под ногами сотрясалась земля, в смутном страхе метались люди, на станции тревожно перекликались паровозы.
Тимофей с Люсей бросились в часть. Там слышалась стрельба и разрывы бомб. Минуя курившуюся воронку с убитым у входа часовым, они юркнули в узкую незапертую дверь и минуту спустя на автомашине выскочили из пылавшего гаража. На складе загрузились снарядами и направились к артиллеристам. На дороге они увидели охваченные огнем танки и убитых танкистов. «Юнкерсы» уходили строем, а «мессеры» летали на низкой высоте, расстреливали появившихся на дорогах беженцев. Люся в суете еще плохо осознанной беды, по своей простоте и наивности вопрошала:
— Что делается?
Тимофей сердито кривил губы и зло ругался:
— Гитлер, гад! Подлюка! Думает внезапностью поставить нас на колени. А этого он не хотел, — и погрозил кулаком навстречу летевшему фашистскому самолету. — На-ко, выкуси!
На батарее, на открытом взгорке, стоял командир. Он вскидывал вверх руку и энергично опускал ее, словно рубил воздух:
— По фашистам — огонь! Огонь!
Люся глянула вверх, и ей показалось, что небо закрыто черной грохочущей тучей, из которой зримо сыпался смертоносный град бомб. И там, где артиллерист взмахом руки подавал команды, фонтанами взлетала земля. И Люсина наивность вмиг сменилась страхом, она с отчаянием и мольбой повернулась к мужу. Она увидела, как два самолета ринулись на автомашину с детьми из пионерлагеря. Страх и мысль о своей смерти отступили. Она закричала:
— Ай, мамочка! — И схватилась за ручку дверцы, пыталась открыть ее.
— Сиди! Не поможешь.
В ту же секунду автомашина с детьми вильнула, ткнулась в пологий кювет и загорелась. Тимофей бросился к машине. Увидев уткнувшегося в рулевую баранку окровавленного шофера, помог ребятам выбраться из кузова и отправил их по домам. А встретив людей из города, попросил помочь ему отнести убитых и раненых в безопасное место…
Вернулся к своей машине с почерневшим лицом, посмотрел в полные слез Люсины глаза и тихим, чужим голосом выдавил из себя:
— Не в твоем положении смотреть на это.
Ревущий косяк «юнкерсов», сбросив бомбы, потянулся обратно на запад.
Тимофей с Люсей подъехали к артиллеристам. Она, пододвигая ящики со снарядами к открытому борту, с досадой спросила:
— А где же наши соколики?
— А там, где нужнее… И ты, Люсенька, не робей, держись… Хотя у меня самого внутри все колотится, — сказал он спокойно, заметив дрожь ее губ.
Война определяет место каждому. Определила она и Тимофею с Люсей. С артдивизионом, которому доставили боеприпасы, они отходили на восток.
На пятый день войны автомашину Тимофея с боеприпасами поджег фашистский летчик. Случилось это около батареи, у крутой балки. Казалось, и времени было — только из кабины в овраг броситься, но тогда не уцелеть орудию с расчетом. Тимофей круто свернул в сторону оврага, машина запрыгала по корневищам.
Люся под кустом орешника только что перевязала раненого, увидев машину Тимофея, схватилась за голову:
— Тимоша! — И бросилась вслед, но споткнулась, упала.
Когда прогрохотал взрыв, она, открыв глаза, приподнялась на колени. Рядом сидел Тимофей.
— Ты же могла ушибиться, — он, помогая ей встать, прикоснулся рукой к ее животу. — Бьется-то как. Испугала…
— Ничего, главное, ты жив! А он, семимесячный, не понимает.
Тимофей подошел к командиру артдивизиона капитану Никанкину.
— Не говори, сам видел, — сказал капитан. Его худощавое лицо с широким лбом, сросшимися нахмуренными бровями, посветлело. — Повезло тебе, друг, с женой: она за тобой в огонь и в воду. А моя оставила ребят в пионерлагере, на юг укатила. Просил до отпуска подождать, где там!
Тимофей опустил взгляд, а Никанкин тяжело вздохнул, неведомо у кого спросил:
— Где они теперь и что с ними?
Он помолчал, разглядывая крепко сложенную фигуру Тимофея с рыжей щетиной волос на лице и, положив руку ему на плечо, по-дружески сказал:
— Хороший ты шофер, но мне нужнее командир орудия. Командуй!
— Есть…
— Да береги жену, она у тебя, кажется, в положении. — Капитан посмотрел в красные от бессонных ночей глаза Тимофея. — В тыл бы ее.
— Слушать не желает. Говорит, втроем повоюем. Да и где теперь тыл?
— В таком случае загляни к старшине Рябинину, пусть он вас с женой на все виды довольствия поставит и выдаст обмундирование.
— Спасибо, товарищ командир.
— Не спасибо, а — есть!
Капитан улыбнулся, слегка толкнул его в грудь:
— Выше голову! Мы еще повоюем!
Артдивизион Никанкина был оставлен для прикрытия своего полка. Отходил до тех пор, пока июльским душным вечером не очутился на Голом мысе, изрытом вдоль и поперек траншеями и окопами.
С мыса, как с птичьего полета, Никанкин видел раскинувшуюся за мостом пойменную луговину с наползавшим на нее белым туманом, справа у дороги — село, слева, за рекой, — терявшееся вдали белесое поле.
— Какая позиция! — сказал он, обращаясь к политруку Иванову. — Смотрите, какая ширь и даль! Фашисты будут как на ладони. Тут и дадим бой. Я, братец мой, этот «пупочек» русской земли, пока жив, никому не уступлю.
— Да, это верно. Позиция — лучше не придумаешь, — согласился политрук.
Капитан одернул гимнастерку под ремнем, повернулся к Сиротному.