Оперативный дежурный чуть помедлил, видимо, не доверяя городскому телефону, но все же сказал:
— Сильный взрыв в носовой части…»
Старший лейтенант К. И. Жилин:
«Во время войны в Туапсе взрывом авиабомбы меня завалило в укрытии. На всю жизнь запомнил запах сгоревшего тротила. Едва втянул в себя каютный воздух, как сразу почуял знакомую гарь. Самого взрыва я не слышал, только грохот упавшей связки реек, а вот носом, чутьем понял — случилось что-то страшное… Наверное, артдозор что-то нарушил! Сейчас рванет, расплющит о броню… На секунду зажмурился…»
Капитан-лейтенант В. В. Марченко:
«Я настолько был уверен, что у нас в погребах все нормально, что первое, о чем подумал: «Бензоцистерна взорвалась!» Однако для бензина взрыв слишком сильный. Бросился к первой башне. Она ближе всех оказалась к месту взрыва и потому вся была облеплена илом. Прямо перед дульными срезами орудий — кратер развороченной палубы, шпили — на сторону…
Вода уже заливала люки зарядовых и снарядовых погребов. Открывать их нельзя. Но из башни через специальный жаропрочный иллюминатор можно было заглянуть в погреба, что я и сделал. Все снаряды стояли в укладках. У меня отлегло от сердца — с боезапасом порядок! Проверил и вторую башню. Тоже все в норме. Я был не один — захватил с собой старшин башен и дежурных по башням…
Почему я так подробно об этом говорю? Да потому, что первое, что всем приходило в голову, — взрыв боезапаса. Накануне мы выгружали часть боекомплекта, и у всех осела в памяти опасность этой работы. Тем более, что пороха в зарядах были старые, еще итальянские… Тут и аналогия с «Императрицей Марией» сработала (там ведь именно погреба рванули). Так начальству и доложили, так и в Москву пошло, так и Хрущеву сообщили… Тот распорядился: «Виновных — под суд!»
Самое страшное на флоте — это передоклад. Начальство не любит, когда подчиненные берут свои слова обратно: «Ах, извините, мы ошиблись!»
Короче говоря, меня назначили виновником взрыва».
Положение Марченко было преотчаянным: из огня взрыва он попал в полымя допросов. Ему не верили, его не хотели слушать, ему подсовывали протоколы с его переиначенными показаниями. Марченко их не подписывал. В десятый, а может, в сотый раз его спрашивали: «Как вы могли допустить взрыв боезапаса?» — «Боезапас цел!» — «Ну, это еще надо доказать…»
Доказать это можно было, лишь подняв линкор. На подъем должно было уйти не меньше года. Следователи не могли столько ждать. Виновник сидел перед ними. Да и что могло так взорваться, как не артпогреба главного калибра?!
«Итак, расскажите нам, как вы допустили взрыв боезапаса?»
Этот же вопрос ему задали во время беседы с членами Правительственной комиссии по расследованию причин гибели линкора.
Капитан-лейтенант В. В. Марченко:
«Я сидел на стуле посреди большой комнаты. Кажется, это был кабинет командующего флотом… Я рассказал все, что видел, и все, что делал в ту страшную ночь. Рассказал, как со старшинами башен обследовал погреба… Вижу по лицам — не верят… Вдруг на подоконнике зазвонил полевой телефон. Трубку снял Малышев, председатель Правительственной комиссии.
— Что? Воронка? Радиус десять метров? Листы обшивки вогнуты внутрь?..
Это звонили водолазные специалисты. Они обследовали грунт в районе якорной бочки и пришли к бесспорному выводу — взрыв был внешний…
Малышев подошел ко мне и пожал руку:
— От имени правительства СССР выношу вам благодарность за грамотные действия…
— Служу Советскому Союзу!
Лечу вниз по лестнице, как на крыльях. У выхода меня поджидал капитан-лейтенант. И снова я — в особом отделе флота. Следователь по особо важным делам — подполковник — кладет передо мной лист бумаги: «Напишите, как вы могли допустить взрыв боезапаса… Взорвался не взорвался, Никите Сергеевичу уже доложено… Ваше дело — сознаться».
Меня охватил ужас. Не так страшно было там, на гибнущем корабле, как здесь, в этой комнате.
Спасение пришло снова из телефонной трубки. Кто-то позвонил, и меня отпустили…»
«Ребятки, спокойно… Спокойно, ребятки!»
В половине второго ночи (1 час 25 минут) линкор «Новороссийск» вздрогнул от подводного удара. Взрыв сверхмощной силы пробил восемь палуб — из них три броневых — и огненным форсом взметнулся перед дульными срезами первой — трехорудийной — башни главного калибра…
Об этом больно писать… Взрыв пришелся на самую людную часть корабля.
Командир артиллерийской боевой части капитан 3 ранга (ныне капитан 1 ранга в отставке) Ф. И. Тресковский:
«Как нарочно, за несколько часов до взрыва на корабль прибыло пополнение — двести человек. Это были бывшие солдаты из Киевского военного округа, многие еще в армейских сапогах. Конечно, корабля они не знали и сразу же попали в такую переделку, из которой и бывалому моряку не просто выйти…
Мы накормили их ужином, хотя у них и продаттестатов еще не было. Сербулов, помощник командира, добрая душа, сумел всех накормить… Для многих этот ужин оказался последним. На ночь новичков разместили в шпилевом помещении, это в носовой части корабля… Как раз именно там и рванул взрыв. Большинство солдат-полуматросов было кавказскими горцами. Плавать они не умели…»
Старшина 1-й статьи Л. И. Бакши:
«Столб взрыва прошелся через наш кубрик, метрах в трех от моей койки… Когда я очнулся — тьма кромешная, рев воды, крики, — первое, что увидел: лунный свет, лившийся через огромную рваную пробоину, которая, как шахта, уходила вверх…
Я собрал все силы и закричал тем, кто остался в живых:
— Покинуть кубрик!
Из пробоины увидел — сверху смотрит Сербулов. Помощник командира. Он стоял над проломом, без фуражки, обхватив голову, и повторял:
— Ребятки, спокойно… Спокойно, ребятки!
Мы его любили, звали между собой «Покрышкин». Когда он появлялся на верхней палубе, кто-нибудь всегда давал знать: «Покрышкин в воздухе!» Сербулов был весьма строг по части корабельных правил и, если замечал, что кто-то сидит на крашеном железе, на кнехтах или трапе, шлепал по мягкому месту цепочкой от ключей. Он всегда покручивал ее вокруг пальца… У него это так по-домашнему выходило! Никто на него не обижался. Уважали очень за то, что корабль знает, как никто другой…
Я увидел его возле развороченных шпилей и сразу как-то успокоился. Уже потом в госпитале обнаружилось, что у меня изрезаны ладони и пробита черепная кость… А тогда… Из загнувшегося стального листа торчала чья-то голова, плечи… Я хотел помочь выбраться, потянул на себя и… вытащил половину торса.
Всех пострадавших перевели в кубрик № 28а — он в корме.
Мы были голые — с коек. Ночь. Октябрь. Холодно… Я провел перекличку и составил список. Тут открылась дверь, и вошел начальник штаба соединения контр-адмирал Никольский. Он нас подбодрил и велел выдать новые робы из корабельных запасов. Едва мы оделись, как бросились вниз помогать товарищам. Они подпирали брусьями переборки. Вода хлестала из всех щелей… Матросы работали споро, но спокойно. Никакой паники. Нам сказали, что мы здесь не нужны — там были только расписанные по тревоге.
Я отправился на свой боевой пост — мостик ПВО. Но что делать на верхотуре?! Я и мои дальномерщики Серега Сериков и Саня Боголюбов спустились вниз и отправились в коридор адмиральского салона, который числился за нами как объект приборки. Может, там дело найдется?»
Старший лейтенант К. И. Жилин:
«Когда я понял, что повторного взрыва не будет, то есть детонации не произойдет, стал тормошить Паторочина.
— Женька, вставай!
Он спал на верхней койке. Не отошел еще от дня рождения, от свидания с невестой.
— Что случилось?
— Взрыв на корабле!
— Какой взрыв?
— Понюхай!
От запаха тротила он сразу пришел в себя. Спрыгнул вниз.
Я натянул ботинки на резинках, китель уже набрасывал на ходу… Первый трап, второй трап. Верхняя палуба. Темно. Огляделся. Перед первой башней — вспученное корявое железо… Зажатый труп… Все забрызгано илом. Бросился на ют — к вахтенному офицеру. Якорную вахту стоял замполит комдива движения Витя Лаптев, Герой Советского Союза. Звезду получил в пехоте за форсирование Днепра. На месте его нет. Бегу снова в нос. Встретил дежурного по кораблю — штурмана Никитенко.
Надо объявлять тревогу. Но корабль обесточен. Все пакетники вырубились. Колокола громкого боя молчали. Отправили рассыльных с боцманскими дудками. Те засвистели. Потом переключили колокола на аварийную аккумуляторную батарею. Затрезвонили.
Дежурный мне говорит:
— Связи с берегом нет. Давай семафор оперативному флота.
— Как? Открытым текстом?!
— Шпарь открытым! Кричу снизу на грот-мачту:
— Сигнальщики! Срочно семафор оперативному дежурному флота: «На корабле произошел взрыв».
Сигнальщик замигал прожектором. Я побежал на свою батарею».
Парторг линкора капитан-лейтенант (ныне капитан 1 ранга в отставке) В. И. Ходов:
«Я оставался за замполита линкора. В час ночи приняли с Сербуловым последний барказ с матросами, прибывшими из увольнения. Отправился спать. Моя каюта в корме — последняя в офицерском коридоре.
Проснулся от сильного толчка — меня выбросило на бортик кровати. Звук взрыва ощутился в корме довольно глухо… Свет дали быстро. Оделся и побежал на главный командный пост. Вообще-то по боевой тревоге я был расписан на запасной командный пост. Но поскольку оставался за замполита, то отправился туда, где должен быть замполит, — на главный командный пост.
Вскоре поступил первый доклад с поста энергетики и живучести: «Взрыв в носу. Разбираемся. Пройти туда трудно». Потом сообщили: «Есть убитые и раненые».
Зосим Григорьевич Сербулов распорядился:
— Давай-ка, Володя, организуй баню под прием раненых. Да в нос сходи. Посмотри…
На баке увидел тела погибших. Приказал унести их под башню, накрыть одеялами.
Во время взрыва на баке — у гюйсштока — стоял часовой. Воздушной волной его выбросило в море. Чудом остался жив. Он сам подплыл к кораблю. Его подняли. Потом, после опрокидывания, матрос снова спасся. Вот уж кто в рубашке родился…