инфаркта не оказалось, то вы ни при чем, так как вы ничего ему об инфаркте
не говорили, и усиливать физические нагрузки не мешали. Не мешали ему
умереть. А теперь, когда он умер, вы этим заявлением себе сраку-то и
прикрываете. Я правильно вас понял?
Хрущёв понял все правильно, так как Тимашук, перепугано пялясь
на него, сползла со стула на колени и запричитала.
- Товарищ Хрущёв!! Пожалейте! Дура баба, дура. Не сообразила!
Пожалейте, век бога буду за вас молить. Дура я, дура!!
«Да не такая уж ты и дура, раз фотокопии всех заявлений сделала
и где-то спрятала», - подумал Хрущёв, но ласково предложил.
- Да вы садитесь, Лидия Федосеевна, садитесь. Но это один
вопрос, с которым я разберусь и сообщу вам решение, наверное, тогда, когда
буду узнавать у вас заключение консилиума по своей ЭКГ.
Второй вопрос. Это вопрос о том, что вы тут давно работаете, а вас
не ценят. Над этим вопросом я тоже поработаю, - Хрущёв поднялся, довольный произведенным эффектом. - До свидания, Лидия Федосеевна, успокойтесь, не расстраивайтесь…, - Хрущёв сделал паузу и с нажимом
продолжил, - если будете вести себя правильно, то все будет хорошо.
8 сентября 1950 года,
Кабинет Абакумова на Лубянке,
Вторая половина дня.
398
Хрущёв и Абакумов вошли в пустой кабинет Абакумова, и
Хрущёв жестом показал плотно прикрыть дверь, после чего подошел к окну.
Абакумов продолжал еще в коридоре начатый разговор:
- Так что ленинградское дело полностью подготовлено и может
быть рассмотрено судом хоть завтра…, но удивленно замолчал, остановленный новым жестом Хрущева.
- Сегодня разговаривал с женщиной, которая в свое время
написала много заявлений, зовут Тимашук.
- И чего же она хочет? – напрягся и жестко спросил Абакумов.
- Хочет еще одно заявление сделать.
- Это лишнее. Ленинградское дело затянется и примет очень
нежелательный оборот, - заметил Абакумов.
- В том-то и дело.
- Видимо нужно срочно что-то сделать.
- Не дури, - остановил Хрущёв, правильно поняв это «что-то», - не
будь таким дураком, как ленинградцы. У нее копии заявлений неизвестно
где, а у тебя, небось, оригиналы. Если с ней что-то случится, то эти копии
попадут туда, - показал пальцем вверх, - а оригиналы у тебя найдут. При
наличии этих копий и свидетелей оригиналы не уничтожишь. Что будет, понимаешь?
- С нами?
- С тобой – это уж точно! …Ну, и у меня забот прибавится, отрицать не буду.
- Так что же делать?
- Ее заявления в адрес Кузнецова можно уничтожить – о них
никто, кроме нее, не знает. А вот первое заявление уничтожать бесполезно –
о нем знают десятки человек. Сейчас я ее запугал, но на сколько этого хватит
– не знаю. Поведение бабы предсказать трудно, а это еще и хитрая, или
думает, что хитрая, а это еще хуже.
В общем так. Чтобы завтра же из Лечсанупра в Президиум
Верховного Совета поступило представление ее к ордену.
- За что?
- Ну, она в Лечсанупре уже 24-й год работает.
- Не круглая дата, внимание обратят.
- А вы к Ордену Ленина не представляйте, - раздраженно ответил
Хрущёв, - утешим бабу орденом «Знак Почета». Завтра же!
10 сентября 1950 года,
Кабинет Абакумова на Лубянке,
Вторая половина дня.
Из своего кабинета Хрущёв по телефону соединился с Тимашук.
- Ну что там, Лидия Федосеевна, сказал консилиум по моей
кардиограмме? … Очень хорошо. Кстати, по первому вопросу я все
проверил, никаких ваших дополнительных действий не требуется, -
подчеркнул голосом. - Никаких! А по второму вопросу хочу вас обрадовать –
399
принято решение о награждении вас орденом «Знак Почета»… Не стоит
благодарности. Запомните, Лидия Федосеевна, партия ценит не болтунов, а
преданные партии кадры, - слова «болтунов» и «преданные кадры» Хрущев
снова выделил голосом.
30 октября 1950 года,
кабинет Сталина,
поздний вечер.
Вечером 30 октября проходило заседание Политбюро, которое
Маленков специально назначил на позднее время из-за необходимости
принять оперативное решение по важному делу. Но пока вопрос, ради
которого, собственно, и было созвано совещание, еще не подоспел, члены
Политбюро решали текущие вопросы. За столом для заседаний в торце стола
сидел Сталин, возле него Маленков и Молотов, далее остальные: Берия, Микоян, Хрущёв, Каганович, Андреев и Шверник. Маленков зачитывал
Политбюро вопросы, требующие решения.
- Следующий вопрос: о выделении помощи английскому писателю
Джеймсу Олдриджу. Это прогрессивный писатель, очень хорошо о нас
пишет и отзывается, сочувствует коммунистам. За это его печатают в Англии
мало, и ему надо помочь деньгами…
В это время в комнату вошел секретарь и положил перед
Маленковым лист бумаги, забрал документы, по которым уже было принято
решение, и ушел. Маленков, пробежав глазами принесенный секретарем
документ, сообщил.
- Вот срочный вопрос, для решения которого мы и собрались так
поздно. Вы в курсе, что в Ленинграде идет судебный процесс по делу
антипартийной группы Кузнецова, Вознесенского и других. Специальное
присутствие Верховного Суда пришло к мнению, что Кузнецов, Вознесенский, Родионов Попков и Капустин заслуживаю высшей меры
наказания, но приговор пока не выносят и просят им сообщить, не считает ли
политическое руководство страны необходимым снизить наказание, поскольку оно исключительное.
Мы это дело за, считайте, полтора года уже изучили вдоль и
поперек, и, думаю, знаем его подробности лучше суда. Какие будут мнения?
Возникла пауза, никто не брался в таком вопросе высказать свое
мнение первым. Наконец начал Берия.
- Я, наверное, хуже всех знаком с этим делом, поскольку часто
отсутствовал в Москве, но по предвоенному опыту реабилитации жертв
ежовского произвола, скажу, что бывали случаи романтических, что ли, дураков. Вот сказал Троцкий, что Россию нужно сжечь, чтобы разгорелся
пожар мировой революции, и дуракам это очень нравилось. Очень хотелось
им сжечь СССР во имя победы коммунизма во всем мире. А на сталинский
ЦК, не соглашавшийся смотреть на советских людей, как на вязанку
хвороста, они смотрели, как на предателей в коммунистическом движении.
Конечно, оттого, что это не алчный враг, а глупый дурак, нам было не легче, 400
но все же… Может эти негодяи и в самом деле искренне были уверены, что
коммунистам России без своей компартии не обойтись? Стоит ли применять
к ним крайнюю меру?
Хрущёв решительно встал.
- Мне лучше стоя. Этот Кузнецов придумал умные слова: Хрущёв
мне друг, но истина дороже, - хотя он мне и никакой не друг. А Лаврентий
мне друг, и я скажу, что Берия мне друг, но истина дороже!
- Эти слова придумал не Кузнецов, их Аристотель сказал о своем
друге Платоне, - поправил Хрущёва Молотов.
- Это какой Аристотель? Лазарь Рувимович? – удивленно спросил
Хрущёв.
Сталин, спрятав в усах улыбку, сделал Молотову замечание: Не перебивай! – и кивнул Хрущёву. - Продолжайте товарищ
Хрущёв, товарищ Молотов потом вам расскажет, в какой парторганизации
состоит товарищ Аристотель.
Хрущёв простодушно улыбнулся.
- Я опять что-то не то сказал? Ну ладно, зато вот эти слова уж
точно сказал Вознесенский: лимит исчерпан! Как к нему в Госплан не
обратишься, а он: лимит исчерпан! И я тоже скажу: у партии лимит терпения
исчерпан!
Разве они хотели разорвать Советский Союз, чтобы людям жилось
хорошо и свободнее? Нет! Они его хотели разорвать, чтобы свои карманы
набить, чтобы советских людей обокрасть. А товарищ Сталин и сталинский
ЦК не дают им это делать.
Лаврентий мог этого и не читать, а Кузнецов показал на следствии
и такой случай, вы, наверное, его помните.
Есть такой Зальцман, директором танкового завода был, дарит он
секретарям ЦК подарки. Товарищу Сталину дарит сделанную умельцами
завода бронзовую чернильницу, наверное, товарищ Сталин ее в музей отдал, а Кузнецову дарит саблю в золоте и бриллиантах. Откуда на танковом заводе
золото и бриллианты? Значит украл! В войну наши женщины, вдовы
обручальные кольца добровольно сдавали в фонд победы, а этот украл! А
Кузнецов эту саблю принял, как юный буденовец. Он что – не понимал, что
золото и бриллианты краденные? Понимал, но саблю взял. Вот тут он весь. И
если мы таких начнем щадить, то, что с нашей партией будет? Я скажу: каков
поп, таков и приход!
Расстрелять и никакой пощады!!
Обычно члены Политбюро, не выказывая этого, не очень ценили
Хрущёва, но сейчас мысленно все согласились – лучше не скажешь! Других
мнений у членов Политбюро не было, но Сталин жестом попросил внимания.
- Товарищ Берия затронул важную мысль о восторженных
дураках. Нам не следует сообщать об истинной подоплеке заговора этих
негодяев, чтобы не плодить национальных дураков и потом их не наказывать.
401
Для их же блага, так сказать, идею создания российской компартии нужно
замолчать.