Каганович.
- Товарищ Сталин, как ни тяжело об этом говорить, но то
Положение о выдвижении кандидатов в депутаты, которое мы через час
предложим Пленуму, выносить на Пленум нельзя. Я глубоко уверен, если мы
будем настаивать на внесении в бюллетени на выборах в Советы нескольких
кандидатов, если мы снимем партийный контроль за процессом выдвижения
кандидатов, то Пленум не за это положение проголосует, а переизберет
состав Политбюро и Секретариата партии, то есть, переизберет нас...
Члены ЦК безмерно уважают вас, товарищ Сталин, уважают нас, но
страх секретарей обкомов, что их на выборах в декабре не изберут в Советы, таков, что он пересилит и это уважение. Не буду говорить о том, каких
ярлыков на нас налепят, но это Положение об альтернативности на выборах в
Советы, все равно не пройдет.
- И это, скорее всего, факт, - подтвердил Молотов.
Сталин несколько минут думает, думает, опустив голову на руки и
упершись взглядом в поверхность стола, остальные рассаживаются за столом
для совещаний.
108
- Вызывайте Мехлиса и остальную редакционную комиссию, -
наконец принял решение Сталин. - Будем переделывать Положение –
восстановим партийное руководство выдвижением кандидатов и оставим в
бюллетене одного кандидата.
-. Есть хорошая формула для замены альтернативности выборов –
«блок коммунистов и беспартийных»…, радостно и торопливо предложил
Микоян. Но практичный Молотов обратил внимание на другой момент.
- Мы не успеем переделать Положение – у нас осталось полчаса до
открытия Пленума!
- Тогда давайте перенесем открытие Пленума на сутки – на завтра
на 7 часов вечера, - предложил очевидное Сталин.
Молотов и Каганович глубоко и облегченно вздохнули.
- Есть кто-то, кто против переноса времени начала Пленума? – тут
же спросил Молотов, оценив, что присутствуют почти все члены Политбюро.
- Принято. Товарищ Микоян, сообщите об этом членам ЦК, извинитесь от
имени Политбюро.
Закипела работа по переделке Положения о выборах, всё крутилось
вокруг кабинета Сталина до второго часа ночи, когда последние посетители
вышли из кабинета, и Сталин с Молотовым остались одни. Молотов
понимал, что творилось в душе Сталина, вынужденного наступить на горло
собственной песне, и он попытался успокоить его.
- Не переживай, Коба! Это не поражение, это временное
отступление. Главное, что теперь у нас есть Великая Сталинская
конституция.
- Без положения о свободе выдвижения на выборы неограниченного
числа кандидатов, это Великая Кастрированная конституция, - упрямо не
согласился Сталин.
- Нам бы Гитлера пережить, а власть Советам мы еще передадим! –
теперь уже возразил Молотов, хотя понимал, что и Сталин это понимает.
- Когда-то мы с тобой по просьбе Ленина начали создавать
партийный аппарат партии, - сменил тему Сталин. - Потом подключился
Каганович. Мы выдумали всех этих секретарей обкомов, завотделами. А
сейчас этот аппарат живет своей жизнью, своими интересами…
- …и мы не можем с ним совладать, - в тон Сталину продолжил
Молотов, радуясь, что Сталин успокаивается.
И Сталин действительно как-то спокойно начал.
- Ну, что же. Раз этот аппарат не хочет очищаться на свободных
выборах, то очищать его будем мы, - и неожиданно бьёт кулаком по столу и
выплескивает накопившиеся за день эмоции. - Контроль, жесткий контроль, невзирая на лица и заслуги!! Народный, партийный, государственный
контроль, контроль, контроль!! Пролез в аппарат, а служишь не народу, а
себе?! Значит пролез во власть, чтобы специально компрометировать и
подрывать Советскую власть! Значит, враг народа! К стенке!!
17 декабря 1937 года,
109
кабинет Сталина,
вторая половина дня.
Сталин, прохаживаясь вдоль стола для совещаний, разговаривал с
сидящим за столом Мехлисом.
- Когда-то партия потребовала от вас уйти с поста комиссара и стать
скромным канцелярским работником. Потом партия потребовала от вас стать
главным редактором главной партийной газеты. И куда бы вас партия не
послала, вы отлично справлялись с порученной работой, не жалея ни сил, ни
здоровья. То, что вы не жалели здоровья, это плохо, но это характеризует вас, Лев Захарович. Теперь партия требует от вас вернуться в армию и стать
главным комиссаром всей Красной Армии – стать начальником ее Главного
Политического Управления.
Учитывая, что на этом посту очень долго был изменник Гамарник, учитывая, что мы не уверены в том, сумели ли мы очистить Красную Армию
от предателей, вам предстоит большая работа, но партия не видит, кто бы
еще мог эту очищающую работу исполнить…
И партия, и я, Лев Захарович, на вас очень надеемся.
15 января 1938 года,
Пленум ЦК,
вторая половина дня.
Сидящий рядом с Молотовым за столом президиума Сталин, переждав аплодисменты очередному выступившему с похвальным словом
Ежову, обращается к Вышинскому.
- А Прокурор СССР товарищ Вышинский ничего не хочет сказать
по докладу товарища Ежова?
- Я хотел подождать, пока сделают свои замечания остальные
товарищи, поскольку у меня замечание принципиальное, - пояснил
Вышинский.
- Почему бы вам не выступить сейчас, поскольку все выступившие
товарищи хвалят НКВД, не давая никакой критики, и прения становятся уж
очень однообразными.
Вышинский встал и подошёл к трибуне.
- Соприкасаясь с работой НКВД в течение ряда лет сначала в
качестве заместителя прокурора Союза, а затем прокурора Союза ССР, должен сказать, что до сих пор сплошь и рядом чувствуется, что в
следственном производстве имеется целый ряд недостатков. Каких? Вот
каких. В большинстве случаев следствие на практике ограничивается тем, что главной своей задачей ставит получение собственного признания
обвиняемого. Следственный аппарат НКВД признание обвиняемого –
царицу доказательств, - превращает в единственное доказательство по делу.
Это представляет значительную опасность, во-первых, с точки
зрения риска обвинения невиновного, во-вторых, основать дело только на
признании обвиняемого, крайне неграмотно с юридической точки зрения.
110
Если такое дело рассматривается судом, и если обвиняемый на
самом процессе откажется от ранее принесенного признания, то дело
проваливается. Мы, прокуратура, оказываемся обезоруженными полностью, так как, ничем не подкрепив признание, не можем ничего противопоставить
отказу подсудимого в суде от ранее данного признания. Такая методика
ведения расследования, опирающаяся только на собственное признание, —
недооценка вещественных доказательств, недооценка экспертизы и т.д. — в
следственной практике продолжает иметь большое распространение.
В результате, у нас около 40% дел, а, по некоторым категориям дел
— около 50% дел, кончаются прекращением, отменой или изменением
приговоров. Против этой болезни Прокуратурой и была еще в 1933 году
направлена инструкция 8 мая, но, как говорится, воз и ныне там…
Чтобы понять недовольство Вышинского, нужно понимать, разницу
между нынешними судами России и судами в СССР. Различий много, но нам
в данном случае важны два – выборность судей и то, что в судах СССР
доказательством было только то, что получено в суде – что услышал
профессиональный судья и два народных заседателя.
Во-первых, сейчас в России судей нет в том смысле, который следует
из понятия «судья», сейчас судей никто не избирает, а некие люди (часто
преступники) устраивают своих дочек или сыновей (или знакомых девушек
за понятные заслуги) к денежной кормушке судьи. Во-вторых, то признание
своей вины, которое следователи выбьют из обвиняемого в ходе следствия, по закону является в суде доказательством, что еще больше упрощает судье
вопрос вынесения заведомо неправосудного приговора.
И вот эти, так сказать «судьи», и в моральном отношении люди
безнаказанно подлые, и малограмотные, поэтому тупо переносят в
приговоры то, что требуют обвинители. Отсюда в судебной системе России
начисто отсутствуют оправдательные приговоры.
В СССР всё было-по другому. Судей избирали каждые два года, причём, на одного профессионального судью избирали и 60 народных
заседателей, и собственно суд состоял из профессионального судьи в
качестве председателя, и двух народных заседателей, которых отпустили с
работы, чтобы они обеспечили правосудие. Причём, народные заседатели
имели все права судьи и своими двумя голосами могли вынести любой
приговор, невзирая на мнение профессионального судьи.
И если на такой суд следователи представляли дело, в котором была
только «царица доказательств» - признание подсудимого, и если подсудимый
отказывался в суде от признания, то никаких иных доказательств не
оставалось и подсудимого оправдывали. Вот об этом и говорит Вышинский –
о том, что Прокуратура СССР, следя за законностью, прекращала