- Еле нашел, - сообщает адъютант и помогает Октябрьскому
надеть на себя гражданскую одежду и этим замаскировать адмиральский
мундир. Нужно торопиться, самолет уже на взлетной – адъютант не знал, как
об этом сообщить, - …и на аэродроме много собралось.
Октябрьский, надев поверх мундира плащ и заменив форменную
фуражку кепкой, превратился в невзрачную штатскую личность.
- Идемте!
Ночь была безлунной, Октябрьский с группой офицеров с
чемоданами, в окружении плотной цепи автоматчиков шёл по аэродрому к
самолету мимо стоящих, сидящих и лежащих раненых и здоровых солдат, 206
матросов и командиров. Маскировка не удалась, и не смотря на ночь в толпе
узнали Октябрьского. «Смотри, этот в штатском, это же адмирал
Октябрьский!». «Нас бросает!». «А мы?». «Сука, а мы как?!». «Стой, падла!».
Охрана стреляет из автоматов над головами, Октябрьский и остальные
командиры бегом садятся в «Дуглас» (Ли-2), самолет сразу же идет на взлет, из толпы вслед самолету раздаются пистолетные выстрелы.
На место взлетевшего самолёта выруливает второй самолет, открываются двери, к ним бросается толпа. На входе в самолет командир-моряк кричит: «Только с талонами на посадку и только моряки!». У самолета
давка, командиры отталкивают друг друга, втискиваются в двери, пехотный
майор с трудом поднимается по лесенке: «У меня талон!», - стоящий на
входе моряк с размаху бьет его сапогом в голову: «Куда? Сказал же – только
моряки!». Самолет пошел на взлет толпа некоторое время еще бежит за ним.
На земле навзничь лежит без сознания майор, китель расстегнут, видна
перебинтованная грудь и проступившее кровавое пятно справа.
Генерал
Петров,
оставленный
Октябрьским
командовать
войсками, оборонявшими Севастополь, укладывал вещи в чемодан, поскольку умирать на поле боя он не собирался. В один чемодан всё не
лезло. Вошёл полковник.
- Товарищ Петров, получена радиограмма от маршала Буденного.
Петров, не прекращая своего занятия, бросил.
- Читайте.
- «Октябрьскому и Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для
организации вывоза раненых, войск, ценностей, генерал-майору Петрову
немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки
раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остаткам
войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза».
Петров на время оставляет чемодан в покое и поворачивается к
полковнику
- Дайте мне телеграмму, - рвет телеграмму на мелкие части. -
Дайте приказ на радиорубку – радиостанцию разбить, все документы сжечь, особенно книги приема телеграмм. Моего сына нашли?
- Пока нет.
1 июля 1942 года,
Севастополь,
01-40 ночи
Петров в окружении командиров спускается к морю, проходя
через такие же толпы, как и Октябрьский: «Смотри, и Петров удирает!».
«Куда ты, сволочь?». Снизу раздается автоматная очередь, идущий впереди
Петрова командир падает, охрана стреляет. Следовавший в толпе за
Петровым один из полковников остановился: «Я не могу выдержать этого
позора! Возвращаюсь на батарею и умру вместе с ней!». Ему кричат:
«Полковник Кабалюк, это приказ!». Кабалюк зло отвечает: «В армии не
207
бывает приказов бросить вверенных тебе солдат и удирать!», - бросает
чемодан, поворачивается и идет обратно.
Петров добрался до подводной лодки и стоит в рубке, не спускаясь
внутрь. Лодка остаётся на рейде и командир нервничает.
- Товарищ генерал, надо отходить, нам еще в надводном
положении нужно проходы в минных полях пройти, а уже светает.
- Еще немного, сейчас сына подвезут. …Вот он!
К лодке причаливает катер, с него на лодку забрасывается чемодан
и запрыгивает юный лейтенант.
4 июля 1942 года,
Севастополь,
рассвет
Командный пункт немцев. Несколько стереотруб, в которые ведут
наблюдение немецкие офицеры. Манштейну, ещё в форме генерал-полковника, один из офицеров наливает кофе из термоса.
- Это невероятно, - удивляется один из офицеров, - господин
фельдмаршал, мы взяли Севастополь четыре дня назад, а они всю ночь
атакуют, стараясь прорваться с мыса Херсонес, хорошо зная, что
прорываться им некуда.
Издалека раздается какой-то хор голосов, что-то вроде пения.
Офицер у одной из стереотруб зовет Манштейна: «Господин фельдмаршал, вы только посмотрите!». Манштейн смотрит в стереотрубу, в поле зрения
стереотрубы видно, как из-за гребня длинного холма, уже усеянного трупами
советских солдат, поднимаются четыре девушки в беретах, гимнастерках и
юбках, выставив впереди себя штыки винтовок. За ними на гребень
поднимаются плотные ряды солдат и матросов, вооруженных: одни
винтовками, другие солдатскими лопатками, третьи с гранатой в руке. По
губам видно, что они что-то поют.
Рядом с Манштейном офицер у второй стереотрубы командует
телефонисту: «Передайте Шиллеру, пусть немедленно открывает огонь, это
сумасшедшие, нельзя их близко подпускать!»
Манштейн некоторое время смотрит, затем отходит от
стереотрубы.
- Я не могу на это смотреть – это бойня, а не война, фельдмаршал
здесь не нужен.
Передний край немцев взрывается грохотом выстрелов. Над
головою завизжали несущиеся с немецких батарей снаряды.
Через два часа по склону холма, усеянного трупами советских
солдат и матросов, идет Манштейн с группой офицеров. Приостановился у
трупа девушки, пошел дальше. Один из офицеров поднимает несколько
винтовок, открывает затворы, осматривает.
- Господин фельдмаршал, у русских не было патронов.
- Я не вижу среди убитых русских офицеров, - удивился
Манштейн.
208
- Пленные показали, что офицеры их бросили еще 29 июня.
Манштейн изумленно остановился.
- Русские офицеры бросили вверенных им солдат??
- Так точно, господин фельдмаршал.
- Когда, вы сказали, их бросили офицеры?
- 29 июня.
-Значит, когда мы начали штурм города 30 июня, у гарнизона
Севастополя уже не было командования? Русское командование сбежало из
Севастополя накануне штурма?? – не верил Манштейн.
- Да, господин фельдмаршал.
Маншетйн, подумав.
- Об этом никому не следует говорить. Это существенно снижает
наши заслуги в деле взятия Севастополя.
12 июля 1942 года
«Ближняя» дача,
поздний вечер
Вернувшийся домой Сталин входит в комнату, снимает тужурку и
вешает её в шкаф, стаскивает сапоги, надевает тапочки, идет мыть руки и
садится за обеденный стол. Вместе с ним входит и Власик, неся толстый
портфель с бумагами, вынимает и кладет их на письменный стол, выходит и
снова заходит.
- К нам Калинин идет, видать увидел, как мы подъехали.
Сталин вздохнул.
- Не вовремя… Приглашай!
Входит Калинин.
- Добрый вечер, Иосиф, знаю, что не вовремя, но я по-соседски
зашел ненадолго – пока ты ужинаешь.
Вошла Матрена с подносом.
- Ой, а я и не знала, что вы будете, Михаил Иванович! У нас
только пшённая каша с молоком.
- Да я и не буду - какие-то непонятные боли в животе начались, лучше попощусь. Но раз товарищ Сталин будет пить, то и я с ним выпью.
Матрена удивленно-вопросительно посмотрела на Сталина, тот
развел руками. Мотя вышла и вернулась с графинчиком, двумя рюмками и
тарелкой с огурцами.
- Малосольные огурчики.
- Спасибо, Мотя! И чаю Михал Ивановичу налей. Не могу я есть, если возле меня кто-то не ест. Ты, Михал Иванович, хоть чай пей!
- Тебе надо выпить, больно усталым выглядишь, а я с тобой
полрюмки.
- Мне ещё работать…
Калинин, разливая.
- Рюмка не помешает, - поднимает свою. - За победу!
Выпивают, закусывают огурцом, и Сталин приступает к каше.
209
- Слушай Иосиф, я после позорного бегства нашего командования
из Севастополя и трагедии сдачи Севастополя немцам, все время думаю.
Спать не могу. В голове не укладывается – эти генералы и адмиралы бросили
вверенных им людей и сбежали…
Знаешь, Иосиф, тебе надо в армии стать единоначальником.
Сталин удивился.
- Я и так единоначальник.
- Ты по форме единоначальник, а я говорю про суть. Ты пока
единоотвечающий – ты за все и всех отвечаешь. А надо, чтобы ты и свои
собственные решения принимал.
- Не понял, - Сталин помотал головой, - я и принимаю свои
собственные решения.
- Нет, Иосиф, ты все еще надеешься на генералов, все надеешься, что они тебе умное слово скажут, или какое-нибудь дело добросовестно
сделают. И ты смотришь, кому из них поверить. Ты не свои решения
принимаешь, а их решения делаешь своими. И поручаешь им самостоятельно
воевать.
Не скажут они тебе умного слова! И многим из них нельзя давать
командовать самостоятельно!
Ты смотри, как было с Киевом. Буденный тебе предложил Киев