но, это город Катаврайанис звездой сверкал в ночной тьме. Иногда — ятаган, ярко сиявший под Солнцем. Время от времени он видел полностью всю планету — блестящий шар, голубой в тех местах, где простирались океаны, оттененный серебристыми облаками там, где лежали огромные зеленые континенты.
Земля с такого расстояния выглядела почти так же (если смотреть на планету с более близкого расстояния, было заметно, что вид у нее изможденный, как у любой постаревшей красавицы, знавшей в своей жизни слишком многих мужчин), но до Земли две сотни световых лет. И ни один мир не походил на рыжевато-коричневый, словно покрытый ржавчиной, Аэнеас, по которому так тосковал взор Мак-Кормака.
Спутник не вращался: вес тела внутри него целиком зависел от создаваемого генераторами гравитационного поля. Тем не менее, его движение заставляло небеса медленно струиться мимо иллюминатора. Когда Ллинатавр и Солнце исчезли, глаза человека перестроились, и он обрел способность видеть другие звезды. Они запрудили пространство — немигающие, сверкающие самоцветами, холодные, как зимний день. Ярче всех сияли звезды альфа Креста — голубоватые гиганты-близнецы, находящиеся в десяти парсеках от этих мест; как и бета Креста — звезда-одиночка того же типа, — что находилась в этой же части неба, неподалеку от них. Кроме того, тренированное зрение могло различить красное сияние Альдебарана и Арктура, походившее на костры, которые, пускай и издали, обогревали и освещали человеческое стойбище. Можно было еще поймать взглядом Денеб и Полярную звезду, которые находились далеко за пределами Империи и территории врагов Империи. Свет их был холодным.
У Мак-Кормака внезапно пересохло во рту.
«Если бы Катрин настроилась на мой разум, — подумал он, — она сказала бы, что в Левитикусе надо как-то ограничить употребление такого количества метафор».
Он не осмелился признаться самому себе, что ее образ все еще живет в его душе.
«Мне повезло, что я оказался во внешней камере. И нельзя сказать, чтобы я испытывал слишком большие неудобства. В намерения Снелунда это явно не входило».
Помощник начальника тюрьмы выглядел смущенным и без конца извинялся.
— Это… э-э-э… приказ о вашем задержании, адмирал Мак-Кормак, — сказал он. — Прямо от губернатора. До суда или… переброски на Землю, может быть… э-э-э… до дальнейших распоряжений… — тут он посмотрел на факс на своем письменном столе, будто желая, чтобы содержащиеся в нем слова изменились со времени первого их прочтения. — Так… одиночка, отсутствие контактов… Честно говоря, адмирал, я не вижу причин, по которым вам нельзя было бы разрешить пользоваться книгами, бумагой, даже проектором для времяпрепровождения, Я пошлю к Его Превосходительству и буду просить об этом.
«Мне неизвестна причина, — подумал Мак-Кормак. — Возможно, она кроется в злобе, но, главным образом, настоящее мое положение — одна из стадий процесса моей ломки, — осанка его сделалась еще более величественной. — Что же, пусть попробуют».
Сержант дворцовой охраны, доставивший арестованного с Катаврайаниса, бесстрастным голосом произнес:
— Не величайте предателей титулами, которых их лишили.
Помощник начальника тюрьмы выпрямился, смерил охранников взглядом и ответил:
— Сержант, прежде чем перейти на теперешнюю службу, я двадцать лет провел в рядах Военного Флота. Я создавал СПО. Под командованием Его Величества находится любой офицер Имперской Армии, любой ее член, примыкающий к армии Силы. Флот адмирала Мак-Кормака остался без своего командующего, но до тех пор, пока командующий не будет снят с поста в результате тщательного судебного расследования или посредством прямого приказа с трона, вы обязаны выказывать ему уважение, иначе вы рискуете попасть в весьма затруднительное положение.
Он побагровел, тяжело дышал и, казалось, хотел сказать что-то еще. Вероятно, случившееся ему представлялось в несколько ином свете. Пока пара смущенных охранников переминалась с ноги на ногу, помощник начальника добавил лишь одно:
— Подпишите передаточный документ и уходите.
— Но мы должны… — начал было сержант.
— Если в ваши полномочия входит большее, нежели передача этого джентльмена под арест, позвольте мне на них взглянуть. — Пауза. — Подпишите и идите. Я не намерен вести с вами дальнейших разговоров.
Мак-Кормак тщательно зафиксировал в мозгу имя и лицо помощника начальника тюрьмы. С той же тщательностью он отмечал каждое лицо, причастное к его аресту. «Придет день… если он придет…»
Что стало с начальником этого человека, Мак-Кормак не знал. С тех пор как он уехал с Аэнеаса, ему не приходилось сталкиваться с цивильной системой наказаний за преступления. Военный Флот располагал собственной. Отправление его сюда было оскорблением, и смягчить его мог лишь тот факт, что это диктовалось желанием убрать адмирала подальше от собратьев-офицеров, которые могли бы попытаться его освободить. Мак-Кормак догадался, что Снелунд заменил прежнего начальника своим любимчиком или человеком, сунувшим ему взятку, — так он проделывал со многими официальными лицами с тех пор, как стал губернатором сектора, — и что вновь назначенный смотрел на свою должность как на синекуру.
Как бы там ни было, адмиралу предложили сменить мундир на серый комбинезон и даже разрешили зайти для этого в кабину. Его отвели в одиночную камеру. Она была достаточно большой для ходьбы по ней, достаточно удобной для отдыха и чистой, хотя и лишенной украшений и роскоши. В потолок был вделан аудиовизуальный сканер, но помещен он был на видном месте, и никто не стал возражать, когда он завесил его снятой с кровати простыней. Мак-Кормак не заметил присутствия каких-либо других людей, но через специальное отверстие он получал вполне съедобную пищу и чистое белье, а для того, чтобы избавляться от объедков и грязного белья, в его распоряжении был мусоропровод. И наконец, самое главное — имелся иллюминатор.
Предполагалось, что без этого (т. е. Солнца, планеты, созвездий, молочного свечения Млечного Пути и тусклого сияния соседних галактик) человек мог бы вскоре потерять всякую волю и начать клянчить об освобождении, согласный подписать что угодно и даже целовать руку палачу. Честные медики послали бы в штаб-квартиру сообщения о том, что никаких следов пыток или воздействия на мозг заключенного не обнаружено. А причиной такого быстрого ослабления воли явилось бы обычное лишение возможности пользоваться своими органами чувств. Оно также состояло бы в потере какой-либо восприимчивости к мыслям о Катрин, о том, сколько времени прошло с тех пор, как она оказалась во власти Аарона Снелунда. Мак-Кормак признавал за собой право на эту слабость, не принадлежавшую к числу тех чувств, которых он стыдился.
Почему же тогда губернатор не дал распоряжение о содержании его в темной камере? Проглядел, наверно, поглощенный слишком большим количеством дел. Или же полностью занятый собой Снелунд, просто не понимал, что какой-то мужчина может любить свою жену больше собственной жизни.
Конечно, по мере того, как день сменялся ночью (хотя слабое белое свечение в камере никогда не менялось), губернатор мог начать интересоваться тем, почему здесь ничего кризисного не происходит. Если бы его наблюдатели точно описали ему ситуацию, он, без сомнения, отдал бы приказ о переводе Мак-Кормака в другое помещение. Но агенты, взращиваемые в отрядах охраны на маленькой искусственной луне, были существами низкого уровня из числа тех, кого он пинал как хотел. Они, естественно, не имели права посылать отчеты непосредственно губернатору сектора, пользующегося полномочиями Его Величества в сфере 50 000 кубических световых лет вокруг альфа Креста и очень близкого друга Его Величества. Нет, они не имели права этого делать даже в том случае, когда речь шла об адмирале Флота, ответственного ранее за защиту всей этой части имперских границ. Жалкие агенты должны были давать отчеты нижним административным чинам, а те, в свою очередь, посылать их по соответствующим каналам. Присматривал ли кто-нибудь за тем, чтобы материалы, подобные этим, не то, чтобы затерялись, нет, — а не были положены под сукно?
Мак-Кормак вздохнул. Стук его ботинок по металлу перекрыл неумолчное бормотание вентилятора. Сколько может длиться подобное попустительство?
Орбита спутника была ему неизвестна. Тем не менее, он мог с достаточной точностью вычислить размер углового диаметра Ллинатавра. Он помнил приблизительные параметры и массу. Пользуясь ими, можно было вычислить радиус-вектор и нужный период. Нелегко манипулировать законами Кеплера, держа все цифры в голове, но что еще оставалось делать? Результат более или менее подтвердил догадку о том, что его кормят трижды в сутки. Он не мог точно припомнить, сколько раз получал пищу до тех пор, как начал считать эти разы, завязывая узелки на ниточке. Десять? Пятнадцать? Что-то в этом роде. Добавить это число к имеющимся тридцати семи узелкам и получится где-то сорок-пятьдесят космических отсеков или тринадцать-шестнадцать земных дней (соответственно пятнадцать-двадцать аэнеасских).
«Аэнеас. Башни Винхсума, высокие, серые, со стягами, трепещущими на фоне неба, полного птичьего щебета. Беспорядочное нагромождение ущелий и утесов — красных, коричнево-желтых, бронзовых, в том числе и там, где Ллианские рифы врезались в голубовато-серый сумрак, искрящийся светящимися капельками воды — Морское Дно Антонины… Резкий, металлический звук Дикого Потока, когда он стремится вверх и вверх, а потом водопадом обрушивается вниз… И смех Катрин, когда они вдвоем скакали верхом, и ее взгляд, обращенный к нему, и ее глаза, что голубели ярче высокого неба…»
— Нет! — воскликнул он, — голубые глаза были у Рамоны. — У Катрин глаза зеленые. — «Неужели я уже путаю свою живую жену с умершей?»
Если только у него вообще была жена. Двадцать дней прошло с тех пор, как стража ворвалась в спальню, арестовала их и повела по разным коридорам. Она оттолкнула руки стражников от своих запястий и сама пошла вперед, окруженная рядами направленных на нее черных дул. Она держалась уверенно и гордо, хотя на глазах ее блестели слезы.