руга. А если кто и попытается стать свободным, как мой царь Эгей, будь уверен: шпион из Микен или Тиринфа пронюхает и тут же донесет в Кнос.
— И что тогда? — спросил Рейд.
— Тогда Минос собирает свой флот, блокирует все порты и захватывает корабли своих данников и — тьфу! — союзников, которые не прислали ему войска на подмогу. Ничего не поделаешь — приходится слать. Вот почему на будущий год еще семь юношей и семь девушек поплывут из Афин к Минотавру.
Диор замолчал и, приставив ладонь ко лбу козырьком, стал вглядываться в даль:
— А, вот она! Сейчас мы увидим то, что углядела птица. Во-он там, на краю земли. Видишь? Это самая высокая гора на Крите. Клянусь пузом Афродиты!
До заката они обогнули огромный остров. Из воды поднимались белые береговые утесы, над ними высились зеленые склоны. А кораблей в море было, что чаек в небе. Эрисса стояла у борта. В последние дни она не тревожилась, разговоры вела лишь самые необходимые и все время была погружена в раздумья.
Какие страхи и желания хранит в себе этот гордый профиль? Как будто прочитав мысли Рейда, Эрисса тихо сказала:
— Не волнуйся за меня, Дункан. Годы научили меня ждать.
К следующему вечернему приливу из лиловых вод поднялись скалы Пелопоннеса. Ничего из того, что помнил в этих местах Рейд, не было, — ни холмов с насаженными деревьями, ни множества судов и суденышек на воде. Были только зеленые леса, море, небо и тишина, которую нарушал только плеск весел. Даже напев рулевого стал тише. Воздух был свеж, высоко в небе отливали золотом крылья пары журавлей.
Диор показал на остров Киферу в нескольких милях от берега.
— До Пирея уже дня два ходу, а то и меньше, — сказал он. — Но мы останемся здесь на ночь и принесем богам жертву за благополучное плавание. И на славу выспимся: тут уж можно и на другой бок повернуться, и ноги вытянуть.
На берегу небольшой бухты были видны следы многочисленных стоянок: выгоревшие круги от костров, обрывки веревок и прочий хлам, могильный каменный столб с изображением неведомого божка, наиболее выдающимся достоинством которого был фаллос. В рощу вела тропинка. Диор сказал, что там есть ручей. Моряки бросили камень-якорь и вброд перебрались на берег, волоча за собой причальный канат.
Ульдина закачало.
— Здесь злые духи! — завопил он, выхватив саблю и оглядываясь. — Земля ходуном ходит!
— Это пройдет, — улыбнулся Олег. — Вот как надо лечиться!
И присоединился к морякам, которые принялись бегать, прыгать и бороться, испуская воинственные вопли. Диор дал им побеситься с полчаса, а потом велел разбивать лагерь и собирать хворост для костра.
Эрисса увидела могилу, обвязала плащ, как юбку, обнажила грудь, опустилась на колени и, сжимая амулет, сделала молитвенный поклон. Диор недовольно поглядел на нее.
— Надо было ее остановить, — пробормотал он, обращаясь к Рейду. — Да я не углядел вовремя.
— Что она делает?
— Молится, должно быть, о ниспослании вещего сна. Я сам собирался это сделать. Говорят, что тот, кто здесь похоронен, обладал могучей силой. А сейчас поздно: его не стоит тревожить дважды за один вечер. А я-то часть жертвы посвятил ему! — Диор дернул себя за бороду и нахмурился. — Интересно, чем она заменила жертву. Эрисса не простая критянка, друг Дункан, даже не простая танцовщица с быками. На твоем месте я бы держался от нее подальше.
Эрисса одернула платье и отошла в сторону. Казалось, что на нее снизошел внутренний покой. Рейд не стал с ней заговаривать: он внезапно почувствовал, насколько чужд ему ее мир.
Ночь опустилась до того, как дрова превратились в уголья, чтобы поджарить овцу, специально привезенную для этой стоянки из Египта. Жертвоприношение было кратким, но впечатляющим: отблески огня и тени, пляшущие на высоких мужах, выстроившихся в ряд; вскинутое к небу оружие как знак приветствия Гермесу, покровителю путешественников; напевное заклинание Диора. Диор самолично зарезал овцу, обмазал ее кости жиром и бросил в огонь. Громкие возгласы вместе с дымом поднялись к звездам. Мечи со звоном ударялись о щиты и шлемы.
Олег перекрестился. Ульдин уколол палец и стряхнул несколько капель крови в огонь. Эриссу Рейд в темноте не разглядел.
Она приняла участие в последовавшем пире. Пировали с легким сердцем, передавая друг другу мехи с вином. Потом один из воинов встал, тронул струны лиры и запел:
Гневом славен Гиппфос, жителей гор покоривший,
Тот, что селенья их сжег, грифам оставив мужей,
Женщин и золото вывез, обезглавил владыку Скейдона
Громко звенит в руке его лук и несется стрела.
Остальные моряки под эту песню плясали на песке.
Когда ахейцы сели, встал Ульдин.
— Я спою вам песню, — предложил он.
— А после я, — сказал Олег. — Песню про странника, которого занесло так далеко от родимого Новгорода… — он икнул и стал тереть глаза кулачищем.
— Моя песня про степь, — сказал Ульдин. — Она поросла травой, а весной на ней алеют маки, словно кровь, и бродят жеребята на тонких ножках. Морды их нежнее щеки ребенка, и снится им день, когда они галопом поскачут догонять радугу…
Он запрокинул голову и запел на родном языке. И голос, и мелодия были на удивление нежными.
Рейд сел в стороне от костра, чтобы все видеть. Вдруг он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Обернулся и увидел неясную фигуру Эриссы. Сердце его замерло. Он тихо, как мог, поднялся и вышел за ней из круга света на тропу.
Под деревьями было темно. Взявшись за руки, они на ощупь находили дорогу. Через несколько минут подъема перед ними была поляна. С трех сторон ее окружал лес. Светила луна. Рейд часто любовался ею на корабле перед тем, как уснуть. Но тут было настоящее волшебство. И луна, и звезды отражались в зеркале моря. Звезды были и в траве, и на камнях — это сверкала роса. Воздух был теплее, чем на берегу, как будто лес согревал его своим дыханием. Остро пахло прелой листвой. Негромко прокричала сова. В камнях, поросших мхом, журчал ручей.
Эрисса вздохнула:
— Я надеялась, что для разговора мы найдем как раз такое место… освященное Ее близостью.
Этого момента он все время боялся, но сейчас почувствовал ее полную покорность судьбе — покорность, лишенную и печали, и радости.
Она расстелила плащ. Оба сели лицом к воде. Пальцы Эриссы коснулись бороды Рейда. Он увидел ее улыбку.
— С каждым днем ты все больше походишь на того Дункана, которого я знала, — прошептала она.
— Так расскажи мне, что с нами было, — попросил он.
Эрисса покачала головой.
— Я не все помню, особенно ближе к концу — какие-то обрывки, все в тумане… Рука, которая гладит меня, тихие слова… И колдунья, та, которая заставила меня заснуть и все забыть, — она всхлипнула. — Конечно, это было милосердием, если подумать, какие ужасы ожидали меня потом. Если бы и это «потом» так же затерялось в тумане…
Она больно стиснула его руку.
— Мы сели в лодку — Дагон и я, — и решили плыть к восточным островам, искать убежища в одной из колоний кефту. Но из-за грозовых туч, дождя и пепла не видели ни солнца, ни неба, и даже море кипело от боли, а потом поднялся ветер, и мы стали беспомощней младенцев. Только удерживали лодку на плаву. Когда стало потише, мы увидели корабль. Это были троянцы. Они испугались беспросветной, окутавшей все тьмы и повернули домой. И они взяли нас в рабство.
Она перевела дыхание. Рассказ разбередил душу. Рейду тоже стало не по себе, он по привычке достал трубку и табак.
— Того, кто купил меня, звали Мидон. Он был ахейской крови — представляешь, ахейцы уже и до Трои добрались! — но не худший из хозяев. И Дагон был со мной — упросил Мидона купить и его. Так мы оказались вместе. Я помню как ты, Дункан, прощаясь, велел Дагону заботиться обо мне И ты все еще отрицаешь, что ты бог?
Когда родился твой сын Девкалион — а я всей кровью чувствую, что он твой, — я дала ему это имя потому, что оно начинается с той же буквы, что и твое. К тому же я поклялась что он станет родоначальником племени. Значит, он не должен вырасти в рабстве. Я ждала еще целый год, все рассчитала и готовилась. Дагон тоже набрался терпения — я доказала ему что таково веление судьбы. Мы бежали, я несла Девкалиона на руках. На прощанье я хотела перерезать горло дочери, которую родила от Мидона, но не смогла — такая крохотная она была в своей колыбельке. Думаю, она хватила горя с таким папашей.
Мы добрались до места, где спрятали лодку и припасы, и тронулись в путь. Собирались плыть к Додеканесу — там колония кефту. Но ветер отнес нас на север и прибил к побережью Фракии. Здесь мы прожили несколько лет среди диких горцев. Приняли нас хорошо, потому что мы одарили их вещами, украденными у троянцев. Потом Дагон стал большим человеком, потому что он умен и владеет многими искусствами и ремеслами кефту. А я, простая жительница Атлантиды, никакая не жрица, учила их поклоняться Богине и Астериону, и это им пришлось по душе. А они, в свою очередь, приняли меня в союз колдуний. Тут я, помимо иных умений, научилась искусству врачевания, неизвестному в Греции и на островах, — я знаю травы и заклинания, умею вызывать Сон. Так что не злой бог привел нас во Фракию. Должно быть, это та судьба, которую ты мне предсказал.
Наконец мы разбогатели и смогли заплатить торговцам из Родоса за проезд на их корабле. А на Родосе у меня нашлись родственники и они помогли нам начать жизнь сначала.
Но той девушки, которую ты любил, Дункан, больше нет.
Наступило молчание. Пела вода в ручье, сова пересекла лунный диск. Дункан сжал руку Эриссы.
— Я вовсе не тот бог, которого ты помнишь, — сказал он наконец. — И не был им никогда.
— Значит, бог использовал твое тело, а потом покинул его. От этого ты мне не менее дорог.
Он отложил трубку и сказал:
— Постарайся понять. Мы все перенеслись назад во времени. И ты тоже. Но я уверен, что та девушка, которой была ты, живет сейчас в Атлантиде, которая еще не погибла.