Получив благодарность и удар волны в спину, смывший его на нижнюю палубу, Джек решил, что с него достаточно подвигов, и, едва выплыв из потока вранья для успокоения совести капеллана, он отправился в свою каюту, где, свернувшись калачиком на рундуке, заснул, не обращая внимания на неистовство волн, перекатывавшихся через планшир судна. Гаскойн устроился гораздо удобнее: он забрал один из гамаков якобы для раненого, подвесил его и улёгся спать сам. На следующее утро хирург, увидя его в гамаке, занёс Гаскойна в список раненых для доклада капитану, но когда рано утром Гаскойн проснулся свежий и здоровый, как всегда, хирург рассмеялся и вычеркнул его из списка.
К утру воду выкачали с помощью помп, все предметы на палубах закрепили, насколько позволяли обстоятельства, но шторм не сбавлял своей ярости, и все на судне чувствовали себя далеко не уютно.
— Право, Мартин, тебя нужно выбросить за борт, — сказал Гаскойн. — Это ты накаркал нам все бедствия. Если ты и не буревестник, то наверняка его птенчик.
— Ого, хотелось бы мне быть чьим-нибудь птенчиком! Насколько я себя помню, я вырос под крылышком дьявола в образе мамаши.
— Какая жалость, что нельзя разжечь плиту на камбузе, — сказал один из юношей. — Чаю нет, грогу не выдают…
— Шторм продлится ещё три дня, — заявил Мартин, — а к этому времени мы окажемся неподалёку от Тулона. Только там ветер стихнет.
— Как только мы присоединимся к флоту, я на следующий же день отправлюсь на берег, — сказал Джек.
— Да, если не заболеешь, — добавил Гаскойн.
— Не бойся, я скажусь больным. Мы пробудем там не менее шести недель и успеем забыть об этом шторме.
— Мы-то забудем, — сказал Мартин, — а смогут ли забыть его бедняги, у которых раздроблены кости, сможет ли забыть его боцман Майлз, ослепший навсегда?
— Верно, Мартин, мы думаем только о себе, не чувствуя благодарности к тем, кто спас нас ценой своего здоровья или жизни. Вы бы подумали о них, каково им сейчас? — сказал Гаскойн.
— Дай руку, Нед, ты молодец! — воскликнул Тихоня. — И ты, Мартин, тоже. Спасибо тебе, что напомнил нам о том, что мы всего лишь кучка молодых эгоистов.
— Однако мы подвергались риску и опасности не меньше других, — сказал кто-то из мичманов.
— А раз мы остались живы и здоровы, то тем больше у нас причин жалеть бедолаг и чувствовать к ним благодарность, — заметил Джек. — Вот если бы ты потерял глаза или руки, мы бы пожалели тебя, а теперь ты жалей других.
— Что же, вы правы, если подумать!
— Так думай чаще, — сказал Мартин, выходя из каюты.
Какой разительный контраст предстал их глазам, когда они поднялись на палубу! Ещё только накануне утром фрегат скользил, как лебедь, по водной глади моря, гордясь своими лебяжьими парусами. С тех пор корабль прошёл через множество испытаний и бед: пожар, бурю, удар молнии, смерть и разрушения; его мачты, свалившиеся за борт, швыряли сердитые волны где-то в сотнях миль от него, и теперь он — жалкая развалина — тяжело перекатывался с волны на волну, жалуясь и скрипя всеми своими членами под ударами яростно беснующегося моря.
Как ошибаются люди, живущие на берегу, считая, что моряки лишены религиозного чувства. Как бы не так! На суше, где мы испытываем перемены разве только времён года и наслаждаемся каждым из них, где встаём по утрам с уверенностью, что доживём до вечера, а ночью кладём голову на подушку, зная, что наступит утро, — о Боге можно забыть надолго. Но в море, где каждый шторм грозит бедою, каждый неосторожный шаг — гибелью, а избавление от неё — дар судьбы, как может моряк, — ведь не скотина же он! — не чувствовать близость Бога? На берегу Бог для нас — воплощение красоты и милосердия, но море не позволяет нам забывать, как он ужасен в своём гневе! Вот почему, глядя на жалкие обломки корабля, молодые мичманы, как бы ни казались они внешне чёрствыми и равнодушными, испытывали в глубине души благодарность за избавление от верной гибели.
К вечеру, когда временные мачты были поставлены, а паруса закреплены, корабль пошёл легче и увереннее, матросам выдали по доброй порции спиртного, чтобы подбодрить поредевшую команду, и только тогда просвистали к разборке гамаков.
Как предсказывал ранее Гаскойн, многие матросы разозлились, не найдя в своих гамаках одеял, но капитан Вилсон приказал казначею выдать им новые взамен пострадавших на пожаре, что заметно улучшило настроение команды. Однако поскольку всё ещё было невозможно разжечь камбузную плиту, матросы сидели на своих сундучках и грызли сухари. К полуночи штормовой ветер стих, и были поставлены дополнительные паруса, но море всё ещё было бурным и волны горами вздымались вокруг судна. На рассвете солнце проглянуло из-за туч и весело засияло на волнах. Море стало постепенно успокаиваться. Наконец-то на камбузе разожгли плиту, и мистер Дуррифар, чьи руки опять оказались в карманах, приказал боцману свистать к обеду. Закончив обед, руля опять положили на ветер, надстроили фок-мачту и добавили парусов. На следующее утро на судне не осталось следов от прошедшего шторма, кроме чёрного и расщеплённого обрубка мачты, торчащего из палубы как перст, упреждающий о мощи и ярости стихий.
Три дня спустя «Аврора» соединилась с Тулонским флотом. Когда судно увидели с других кораблей, все подумали, что фрегат пострадал в битве, но скоро выяснилось, что сражение произошло с более грозными силами, нежели те, которыми владеют человеческие руки. Капитан Вилсон навестил адмирала и получил от него приказ немедленно отправиться на Мальту для ремонта и переоснащения судна. Через несколько часов «Аврора» повернулась носом в сторону Мальты, и Тулонский флот вскоре исчез из виду.
— Чёрт потери, масса Тихоня, какой ужасный ураган мы пережили нетавно. Один раз мне показалось, что мы вот-вот отправимся прямо к Нептуну кормить рып.
— Верно, Мести, не дай Бог пережить ещё один такой шторм.
— Тогда, масса Тихоня, зачем вы стали моряком? Если у человека нет тенег и ему не на что жить, он отправляется в море. Но все говорят, что у вас куча тенег. Зачем вы пошли на морскую служпу?
— Честное слово, не знаю, — ответил Джек задумчиво. — Очевидно, в поисках равенства и прав человека.
— Эх, масса Тихоня, не туда вы направились их искать. Я много думал последнее время и, клянусь непесами, пришёл к выводу, что равенство — это вздор!
— Вздор, Мести?! Как так, ты же раньше думал иначе?
— Та, масса Тихоня, но тогта я кипятил чай тля молотых джентльменов, а теперь я сутовой капрал, и у меня в руках полицейская тупинка. Поэтому я теперь тумаю иначе.
Джек ничего не ответил, но задумался. Читатель, возможно, заметил, что идеи равенства быстро выветривались из головы Джека — он защищал их больше по привычке и, может быть, из упрямства, которое мешало ему признать себя неправым; к этому следует ещё добавить его любовь к спорам. Но он приучился повиноваться старшим по званию и, несмотря на свои идеи, не потерпел бы неповиновения со стороны своих подчинённых, хотя ему не приходилось сталкиваться с попытками такого рода, ибо Джек никого не тиранил и был любимцем всей команды. Каждый день чему-нибудь его учил, и капитан Вилсон с удовлетворением замечал, что Джек почти избавился от влияния чудной философии своего отца.
Выводя его из задумчивости, Мести постучал дубинкой по камбузной трубе и начал снова:
— Так почему вы не просите служпу, масса Тихоня?
— Не знаю, Мести, может быть, потому, что служба мне не безразлична.
— Но, масса Тихоня, зачем ютиться в мичманской каюте, грызть чёрствые сухари, есть солонину, если вы можете жить на перегу как джентльмен. Это же глупо! Почему не пыть хозяином самому сепе? Чёрт возьми, пудь у меня теньги, вы пы меня только и видели здесь на сутне! Немного поплавать — это хорошо, путешествия полезны для всех, они раскрывают глаза на мир, но потумайте о молнии, которая утарила в сутно нетавно, — петному поцману она закрыла глаза навеки!
— Что верно, то верно, Мести!
— У меня есть натежта: потумайте опо всём этом, cap, просьте служпу, отправляйтесь-ка на neper и заперите с сопой Мести. Он пудет хорошо служить вам, масса Тихоня, то конца своей жизни, клянусь святым Патриком! Потом вы женитесь, у вас пойтут тетишки, и вы путете жить как человек. Потумайте оп этом, масса Тихоня.
Упоминание о женитьбе обратило мысли Джека к Агнессе, и наш герой погрузился в воспоминания. Не дождавшись ответа, Мести отошёл, оставив нашего героя в задумчивости.
Этот разговор оказал на Джека больше влияния, чем можно себе представить. Он всё чаще и чаще ставил перед собой вопрос, подсказанный Мести: «Почему он не бросает службу?». Он поступил на службу, не преследуя особой цели, кроме разве поисков равенства, но не мог не согласиться, что эти поиски завели его не туда, где это равенство можно найти. Ему и в голову не приходила мысль отслужить весь положенный срок, дослужиться до какого-нибудь звания и стать командиром корабля. Он жил только настоящим, не ожидая будущих наград, кроме, возможно, брака с Агнессой. Рассуждения Мести заставили Джека впервые задуматься о своём будущем, и он почувствовал растерянность, пытаясь ответить самому себе на вопрос Мести о своих намерениях относительно службы. Тем не менее Джек выполнял свои обязанности вполне сносно, как считал мистер Дуррифар.
После скучного перехода, борясь с противными или слабыми ветрами, «Аврора» благополучно достигла Мальты. Во время плавания Джек несколько раз беседовал с Гаскойном по поводу своих планов на будущее, но все они не шли дальше женитьбы на Агнессе — это было решено окончательно и бесповоротно. Что касается остального, здесь была полная неясность. Гаскойн придерживался мнения, что Джек должен продолжать службу и стать капитаном, но так далеко они решили не заглядывать, так как им предстояло решить более насущный вопрос: как исхитриться, чтобы получить отпуск на берег, ибо им было ясно — под предлогом необходимости проведения ремонтных работ мистер Дуррифар задержит все отпуска.
В день прибытия на Мальту Джек обедал в общей кают-компании и решил попросить увольнения на берег в тот же вечер. Капитан Вилсон уже отправился к губернатору. За обедом между Дуррифаром и Хокинсом разгорелся спор по вопросам искусства мореплавания, и большинство офицеров стало на сторону Хокинса, который, как уже указывалос