– Но, мой милый, Ладислав не бессловесное животное, нельзя же его просто погрузить на корабль; у него есть идеи. Уверен, если мы с ним распростимся, его имя вскоре прогремит по всей стране. Ораторский талант и умение составлять бумаги делают его превосходным агитатором… агитатором, знаете ли.
– Агитатором! – с ожесточением воскликнул сэр Джеймс, вкладывая все свое негодование в каждый слог этого слова.
– Будьте же благоразумны, Четтем. Подумайте о Доротее. Вы верно сказали, что ей следует поскорей переехать к Селии. Пусть поживет у вас в доме, а тем временем все потихоньку встанет на свои места. Не будем, знаете ли, принимать поспешных решений. Стэндиш никому не проронит ни слова, и к тому времени, когда новость станет известной, она, знаете ли, устареет. А у Ладислава могут оказаться десятки причин покинуть Англию… без, знаете ли, моего вмешательства.
– То есть вы отказываетесь что-либо предпринять?
– Отказываюсь, Четтем? Нет, я не сказал, что я отказываюсь. Но я, право же, не представляю себе, что мы можем сделать. Ладислав – джентльмен.
– Рад это слышать! – воскликнул сэр Джеймс, в раздражении несколько утратив самообладание. – Кейсобона так не назовешь, разумеется.
– Было бы хуже, если бы в приписке к завещанию он совсем запретил ей выходить замуж, знаете ли.
– Не знаю, – ответил сэр Джеймс. – По крайней мере, это выглядело бы менее оскорбительно.
– Очередная выходка бедняги Кейсобона. После приступа он несколько повредился в уме. Совершенно бессмысленное распоряжение. Ведь Доротея не собирается за Ладислава замуж.
– Да, но каждый прочитавший приписку решит, что собирается. Я, разумеется, не сомневаюсь в Доротее, – сказал сэр Джеймс. Затем, нахмурившись, добавил: – Но Ладислав мне не внушает доверия. Говорю вам откровенно: доверия он не внушает.
– Сейчас я ничего не в силах сделать, Четтем. Право, если бы можно было его отослать… скажем, отправить на остров Норфолк[171]… или куда-то в этом роде… это только опорочило бы Доротею. Те, кто слышал о завещании, решили бы, что мы в ней не уверены… не уверены, знаете ли.
Веский довод, приведенный мистером Бруком, не смягчил сэра Джеймса. Он протянул руку за шляпой, давая понять, что не намерен больше препираться, и с прежней запальчивостью произнес:
– Могу только сказать, что Доротея однажды уже была принесена в жертву из-за беспечности своих близких. Как родственник, я сделаю все возможное, чтобы оградить ее от этого сейчас.
– Самое лучшее, что вы можете сделать, это перевезти ее поскорее во Фрешит. Полностью одобряю ваш план, – сказал мистер Брук, радуясь, что одержал победу в споре. Ему очень не хотелось расставаться с Ладиславом именно сейчас, когда парламент мог быть распущен со дня на день и надлежало убедить избирателей в правильности того единственного пути, который более всего соответствовал интересам Англии. Мистер Брук искренне верил, что эта цель будет достигнута, если его вновь изберут в парламент. Он был готов служить нации, не жалея сил.
Глава L
«Лоллард пусть скажет поученье нам».
«Ну нет, ему я поучать не дам.
Клянусь душой отца! Господне слово
И слушать непотребно от такого! —
Промолвил шкипер. – Дайте волю плуту,
Посеет он тотчас раздор и смуту!»
Доротея спокойно прожила во Фрешит-Холле неделю, прежде чем начала наконец задавать опасные вопросы. Каждое утро они с Селией сидели в прехорошенькой верхней гостиной, соединенной с маленькой оранжереей; Селия, вся в белом и бледно-лиловом, словно букетик разноцветных фиалок, следила за достопримечательными действиями малютки, которые представлялись столь загадочными ее неискушенному уму, что она то и дело прерывала беседу, взывая к нянюшке с просьбой истолковать их. Доротея в трауре сидела рядом и сердила Селию чрезмерно грустным выражением лица; в самом деле: ведь дитя совершенно здорово, и, право же, если еще при жизни муж был таким докучливым и нудным, и потом… да, разумеется, сэр Джеймс все рассказал жене, весьма решительно ее предупредив, что об этом ни в коем случае не следует говорить Доротее, до тех пор пока скрывать уже будет нельзя.
Но мистер Брук не ошибся, предсказывая, что Доротея не сможет долго бездействовать, когда ее ждут дела; она знала, в чем состоит суть завещания, написанного мужем уже после женитьбы, и, едва освоившись со своим положением, принялась обдумывать, что надлежит сделать ей, новой владелице Лоуик-Мэнора и попечительнице прихода.
Однажды утром, когда дядюшка, нанеся свой обычный визит, проявил необычную оживленность, вызванную, как он объяснил, тем обстоятельством, что уж теперь-то парламент наверняка будет вот-вот распущен, Доротея сказала:
– Дядя, мне, кажется, пора заняться приходскими делами. После того как Такер получил приход, муж ни разу не назвал при мне ни одного священника в качестве своего предполагаемого преемника. Пожалуй, я возьму поскорее ключи, поеду в Лоуик и разберу бумаги мужа. Может быть, среди них найдется что-нибудь проливающее свет на его желания.
– Не стоит спешить, моя милая, – негромко сказал мистер Брук. – Если тебе так уж хочется, поедешь попозже. Я ознакомился у вас в Лоуике с содержанием всяких ящиков и конторок, там нет ничего, кроме, знаешь ли, высоких материй и… завещания. Все это может подождать. Что до Лоуикского прихода, у меня есть идея… я сказал бы, недурная. Мне очень горячо рекомендовали Тайка… однажды мне уже пришлось способствовать его назначению на должность. Благочестивый человек, на мой взгляд… именно то, что тебе требуется, дорогая.
– Я предпочла бы познакомиться с ним поближе и составить собственное мнение, если только мистер Кейсобон не выразил на его счет каких-либо пожеланий. Может быть, к завещанию есть приписка, какие-нибудь указания для меня, – сказала Доротея, которую не покидала мысль, что указания эти должны быть связаны с работой ее мужа.
– Ничего относящегося к приходу, дорогая моя, ничего, – сказал мистер Брук, вставая и протягивая племяннице руку, – и относящегося к его изысканиям, знаешь ли, тоже. В завещании об этом ничего не говорится.
У Доротеи задрожали губы.
– Ну, ну, милая, тебе еще рано думать обо всех этих вещах. Попозже, знаешь ли.
– Я совершенно здорова, дядя. Мне хочется уйти в работу с головой.
– Ну, ну, там видно будет. Мне пора бежать… уйма дел накопилась… кризис… политический, знаешь ли, кризис. Да, и кроме того, Селия и малыш, ты теперь тетка, знаешь ли, а я нечто вроде деда, – беспечно выпалил на прощанье мистер Брук, стремясь поскорее убраться и сказать Четтему, что не его (мистера Брука) вина, если Доротея пожелает ознакомиться с бумагами, оставленными мужем.
Когда дядюшка вышел из комнаты, Доротея откинулась в кресле и в задумчивости опустила взгляд на скрещенные руки.
– Додо, гляди! Посмотри на него! Видела ты что-либо подобное? – звонким, ликующим голосом обратилась к ней Селия.
– Что там такое, Киска? – спросила Доротея, рассеянно подняв глаза.
– Как что? Его нижняя губка. Смотри, как он ее вытянул, словно рожицу хочет состроить. Ну не чудо ли! Какие-то у него свои мыслишки. Жаль, няня вышла. Да посмотри же на него.
Крупная слеза покатилась наконец по шеке Доротеи, когда она взглянула на ребенка и постаралась улыбнуться.
– Не надо убиваться, Додо, поцелуй малыша. Ну, из-за чего ты так горюешь? Ты сделала все, что в твоих силах, и гораздо больше. Теперь ты можешь совершенно успокоиться.
– Пусть сэр Джеймс отвезет меня в Лоуик. Мне нужно поскорее просмотреть там все бумаги… может быть, для меня оставлено письмо.
– Никуда ты не поедешь, пока не позволит мистер Лидгейт. А он тебе пока еще этого не разрешил (ну, вот и няня; возьмите малыша и погуляйте с ним по галерее). Кроме того, Додо, ты, как всегда, выдумываешь чепуху… я ведь вижу, и меня зло разбирает.
– Какую чепуху я выдумала, Киска? – кротко спросила Доротея.
Сейчас она почти готова была признать умственное превосходство Селии и с тревогой ждала ответа: какую же это она выдумала чепуху? Селия почувствовала свое преимущество и решила им воспользоваться. Ведь никто не знает Додо так хорошо, как она, никто не знает, как с ней надо обходиться. После рождения ребенка Селия ощутила, что преисполнена здравого смысла и благоразумия. Кто станет спорить, что там, где есть ребенок, все идет как положено, а заблуждения, как правило, возникают из-за отсутствия этого основного регулятора.
– Я ясно вижу, что ты думаешь, Додо, – сказала Селия. – Тебе не терпится узнать, не пора ли взяться за какую-нибудь неприятную работу, только потому, что так было угодно твоему покойному супругу. Словно мало неприятного у тебя было прежде. А он этого и не заслуживает, ты скоро сама узнаешь. Он очень скверно поступил с тобой. Джеймс ужасно на него рассердился. Я, пожалуй, расскажу тебе, в чем дело, подготовлю тебя.
– Селия, – умоляюще произнесла Доротея, – не мучь меня. Расскажи мне все немедля.
У нее мелькнула мысль, что мистер Кейсобон лишил ее наследства – такую новость она вполне могла перенести.
– Твой муж сделал приписку к завещанию, и там говорится, что поместье не достанется тебе, если ты выйдешь замуж… то есть…
– Это совсем неважно, – ничуть не взволновавшись, перебила Доротея.
– Если ты выйдешь замуж за мистера Ладислава, а не за кого-то еще, – словно не слыша ее, продолжила Селия. – Разумеется, с одной стороны, это и впрямь неважно – ведь тебе даже в голову не придет выходить замуж за мистера Ладислава; тем более скверно поступил мистер Кейсобон.
У Доротеи мучительно покраснели лицо и шея. Но Селия считала, что сестру необходимо отрезвить дозой горькой истины. Додо пора уж исцелиться от всех этих причуд, из-за которых она портит себе здоровье. И она продолжала спокойным, ровным тоном, словно речь шла о распашонках малютки: