Как отнесется к новости Розамонда? К его оковам прибавилась новая цепь, и бедняга Лидгейт сейчас не был настроен кротко сносить молчаливую укоризну жены. Он не испытывал стремления поделиться с ней горем, которое и так им очень скоро предстояло разделить. Он предпочел дождаться случая, который откроет Розамонде глаза, и знал, что он не за горами.
Глава LXXIV
Пошли нам милость состариться вместе.
В Мидлмарче жена не может долго пребывать в неведении о том, что в городе дурно относятся к ее мужу. Даже самые задушевные приятельницы не простирают свою дружбу до того, чтобы прямо объявить жене, что ее мужа уличили либо подозревают в неблаговидном поступке. Но когда женщина, не отягченная работой мысли, внезапно узнает о чем-нибудь, порочащем ее ближних, ей трудно сохранить молчание, ибо на нее воздействует множество соображений морального свойства. Одно из них – откровенность. Быть откровенным на языке Мидлмарча означает, воспользовавшись первой же возможностью, довести до сведения ваших знакомых, что вы отнюдь не высокого мнения об их способностях, манерах и положении в свете. Резвушка-откровенность всегда спешит поскорее высказать свое мнение. Далее следует любовь к истине, многозначная фраза, но в Мидлмарче она означает лишь одно: живейшее стремление не позволить жене быть незаслуженно высокого мнения о муже или обнаруживать чрезмерное довольство своей судьбой. Бедняжке тут же намекнут, что если бы она знала правду, то не радовалась бы так своей шляпке и деликатесам, подаваемым на званом ужине в ее доме. Самое могущественное из этих соображений – забота о нравственном усовершенствовании подруги или, как порою говорилось, о ее душе, спасению которой весьма способствовали мрачные намеки, каковые надлежало отпускать, меланхолично глядя на диван или кресло и всем своим видом давая понять, что вы умалчиваете о многом, дабы пощадить чувства слушательницы. Иными словами, милосердие не жалело усилий, стремясь удручить заблуждающуюся для ее же блага.
Среди простодушных жен, не ведающих о своих супружеских невзгодах, ни одна не возбуждала столь ревностного участия доброжелательниц, как Розамонда и ее тетушка Булстрод. В отличие от мужа, миссис Булстрод ни у кого не вызывала неприязни и сама за всю жизнь ни души не обидела. Мужчины считали ее красивой и привлекательной и одно из доказательств лицемерия ее супруга усматривали в том, что он женился на цветущей мисс Винси, а не на какой-нибудь чахлой, унылой особе, как приличествовало бы пренебрегающему земными радостями праведнику. Когда открылась тайна ее мужа, они говорили о миссис Булстрод: «Бедняжка! Она ведь сама честность… можете не сомневаться – уж она-то ничего дурного не подозревала о нем». Ее близкие приятельницы судачили о «бедненькой Гарриет», пытались вообразить себе, что она почувствует, когда ей станет все известно, и строили предположения о том, сколь много ей уже стало известно. К ней не испытывали враждебности, скорее заботливо стремились определить, что ей подобает чувствовать и как поступать при сложившихся обстоятельствах, и при этом, разумеется, перебирали все свойства ее характера и события ее жизни, начиная с тех пор, когда она была Гарриет Винси, и кончая нынешним днем. А говоря о миссис Булстрод, неизбежно вспоминали Розамонду, чьи перспективы были столь же мрачны, как тетушкины. Розамонду строже осуждали, а жалели меньше, хотя, разумеется, и ее, происходившую из уважаемого в городе семейства Винси, считали жертвой опрометчивого брака. Винси не были лишены слабостей, но они их не скрывали – от них не приходилось ждать «неприятных сюрпризов». С миссис Булстрод не требовали ответа за прегрешения мужа. У нее были свои недостатки.
– Всегда любила наряжаться и пускать пыль в глаза, – говорила миссис Хекбат, угощая чаем избранный кружок приятельниц, – хотя и впала в набожность вслед за мужем. Очень уж гордилась, что принимает у себя священников и Бог-Знает-Кого из Риверстона и еще откуда-то.
– Ее нельзя за это осуждать, – сказала миссис Спрэг. – Из порядочных людей почти никто не желал иметь дело с Булстродом, а в одиночку сидеть за столом мало радости.
– Мистер Тизигер был расположен к ее мужу, – сказала миссис Хекбат. – Я думаю, он об этом сейчас сожалеет.
– Он был приветлив с ним, но недолюбливал его, это все знают, – сказала миссис Том Толлер. – Мистер Тизигер не одобряет крайностей. Он ценит искренность в вере. А Булстрод по нраву только таким священникам, как мистер Тайк, ханжам, распевающим псалмы по сектантским молитвенникам.
– Мистер Тайк, наверное, ужасно огорчен, – сказала миссис Хекбат. – Да и как ему не огорчаться. Говорят, если бы не Булстрод, ему не удавалось бы сводить концы с концами.
– А какой урон нанесен их учению, – проговорила миссис Спрэг, женщина в годах, со старомодными взглядами. – Теперь едва ли кто-нибудь в Мидлмарче рискнет похвастаться принадлежностью к методистам.
– Я полагаю, не стоит дурные поступки людей приписывать их верованиям, – вмешалась молчавшая до этих пор остролицая миссис Плимдейл.
– Ох, душечка, простите, мы совсем забыли, – сказала миссис Спрэг. – Нам не следовало затрагивать при вас эту тему.
– Я вовсе не пристрастна, – краснея, возразила миссис Плимдейл. – Не спорю, мистер Плимдейл всегда был в добрых отношениях с мистером Булстродом, а с Гарриет Винси мы подружились еще до замужества. Но я всегда высказывала прямо свое мнение и возражала ей, если она заблуждалась, бедняжка. И все же, что касается религии, должна сказать, можно совершить и худшие преступления, чем Булстрод, не исповедуя никакой веры. Он, конечно, хватал через край, мне больше по душе умеренность. Но что правда – то правда. Не думаю, чтобы на скамье подсудимых сидели только набожные люди.
– Я одно могу сказать, – проговорила миссис Хекбат, ловко придавая разговору иное направление, – ей непременно нужно с ним разъехаться.
– Не думаю, – сказала миссис Спрэг. – Ведь она обещала делить с ним радость и горе.
– Так-то оно так, но не тогда же, когда оказывается, что твоему мужу место в тюрьме, – возразила миссис Хекбат. – Как можно жить с подобным человеком! Чего доброго, еще яду подсыплет.
– Да, это чуть ли не поощрение преступности, когда порядочные женщины сохраняют преданность подобным мужьям, – сказала миссис Том Толлер.
– А бедняжка Гарриет очень преданная жена, – сказала миссис Плимдейл. – Своего мужа она считает лучшим из людей. Он и впрямь ей никогда ни в чем не отказывал.
– Ну что ж, посмотрим, как она поступит, – сказала миссис Хекбат. – От души надеюсь не встретить ее ненароком – до смерти боюсь проговориться о ее муже. Вы полагаете, она еще ни о чем не догадывается?
– Скорее всего, нет, – ответствовала миссис Том Толлер, – говорят, он заболел и с того четверга не выходит из дома. Зато она с дочерьми была вчера в церкви, все трое в новых итальянских шляпках. А у нее так даже с пером. Набожность, по моим наблюдениям, не мешает ей наряжаться.
– Она всегда одевается очень мило, – суховато возразила миссис Плимдейл. – А перышко, я слыхала, специально выкрасила в скромный, лиловатый цвет. Отдадим ей справедливость, Гарриет ведет себя достойно.
– И конечно, она недолго будет пребывать в неведении, – сказала миссис Хекбат. – Винси уже все знают, так как мистер Винси был тогда в ратуше. Ужасный удар для него. Ведь скандал коснулся не только его сестры, но и дочери.
– Да, в самом деле, – подхватила миссис Спрэг. – Мистер Лидгейт теперь едва ли будет важничать, как прежде. Уж слишком неприглядно выглядит эта тысяча фунтов, которую ему вручили перед смертью того человека. Просто мороз по коже дерет.
– Гордость до добра не доводит, – произнесла миссис Хекбат.
– Розамонду Винси мне меньше жаль, чем ее тетку, – сказала миссис Плимдейл. – Розамонде нужен был урок.
– Булстроды, наверное, уедут за границу, – сказала миссис Спрэг. – Так всегда делают, если в семье случится такое позорище.
– Тяжелее всех придется Гарриет, – сказала миссис Плимдейл. – Этот удар ее просто убьет. Всем сердцем ей сочувствую. У нее есть недостатки, но человек она прекрасный. Она еще девочкой просто прелесть была – скромная, душевная, искренняя. А уж какая хозяйка – загляни к ней в комод, в каждом ящике каждая вещь на своем месте. Дочек так же воспитала, и Кэт, и Эллен. Нелегко ей будет среди иностранцев.
– Мой муж говорит, он посоветовал бы Лидгейтам жить среди иностранцев, – сказала миссис Спрэг. – Он говорит, Лидгейту вообще не следовало уезжать из Франции.
– Полагаю, его жене это пришлось бы по нраву, – сказала миссис Плимдейл. – Вертушка, почище француженок. В мать, а не в тетку пошла, и советов тетушкиных никогда не слушала – к слову, та ей прочила совсем другого жениха.
Миссис Плимдейл оказалась в довольно сложном положении. Не только дружба с миссис Булстрод, но и выгодные для красильной фабрики Плимдейла деловые отношения с Булстродом вынуждали ее, с одной стороны, желать, чтобы доброе имя банкира было восстановлено, с другой стороны – опасаться, как бы ее не сочли излишне снисходительной. К тому же, породнившись с Толлерами, она вошла в высшее общество, чем была очень довольна, хотя это несколько противоречило ее приверженности истинам, на ее взгляд, тоже высшим, но уже совершенно в ином смысле. Прозорливая маленькая фабрикантша не знала, как ей совместить те и другие «высоты», а также удовольствие и горечь, которые ей принесли события недавних дней, смирившие тех, кого надо смирить, однако сделавшие своей жертвой ее старинную подругу, чьи недостатки миссис Плимдейл предпочитала прозревать на фоне благосостояния.
А несчастная миссис Булстрод в преддверии беды чувствовала лишь, что смутное беспокойство, не покидавшее ее со времени последнего визита Рафлса в «Шиповник», стало заметней, острей. Когда этот гнусный человек больным приехал в Стоун-Корт и ее муж перебрался туда за ним ухаживать, миссис Булстрод с полным доверием отнеслась к завер