совокупление, пение и пляска, беседы и рассказывание сказок были неотъемлемыми частями трудовой жизни; и несмотря на всю однообразность каждодневной рутины, древние люди, подобно крестьянам, из «Анны Карениной» Толстого, радовались тому, что составляют единое целое с миром — в отличие от сегодняшних бесчисленных несчастных, которые чувствуют себя совершенно чужими по отношению к своей выхолощенной среде, постылой рутине и поблекнувшим удовольствиям и развлечениям современного города.
«Все это потонуло в море веселого общего труда. Бог дал день, Бог дал силы. И день и силы посвящены труду, и в нем самом награда», — отмечал Толстой[29]. Они не ощущали себя «испуганными чужаками» в мире, которого не создавали. Их предки помогли создать для них мир; и они, в свой черед, должны сохранить этот мир и передать его — обновленным и порой улучшенным — собственным детям.
Большинство предметов, делающих дом уютным, — очаг, комод, шкаф, кладовка, кровати, стулья, кухонные принадлежности, посуда для питья, одеяла, скатерти и занавески, — одним словом, вся обстановка домашней жизни, — являются неолитическими или халколитическими изобретениями, датированными, в основном, до 2000 г. до н. э. Если бы какая-то злая фея вдруг разом уничтожила все это неолитическое наследие, оставив нам только пылесосы, электрические стиральные и посудомоечные машины, электрические тостеры и автоматическую отопительную систему, мы бы уже не смогли содержать в порядке свой дом: точнее, у нас уже не было бы дома — остались бы лишь безликие и непривлекательные «жилые помещения», какие (увы!) сегодня во все большем количестве появляются в бюрократических строительных проектах повсюду — от Парижа и Нью-Йорка до Сингапура и Гонконга.
Это, безусловно, свидетельства в защиту архаического неолитического синтеза; однако, когда окультуривание семян было завершено, его великие дни миновали, и все отважные эксперименты по одомашниванию подошли к концу. К пятому тысячелетию до н. э. неолитические общины на Ближнем Востоке уже заложили основы для устойчивого и безопасного существования: отныне жизнь стала предсказуемой и управляемой. Такое хозяйство, пока оно лишь обеспечивало текущие нужды и оставляло достаточный запас еды на случай всяких неожиданностей, было легким в управлении и поддержании. Его девиз: «Достаточно — значит много». Как только привычные потребности были удовлетворены, отпала необходимость и дальше упорно трудиться, чтобы достичь каких-то новых целей. Боги, покровительствовавшие домашнему хозяйству, не требовали непомерных даров и жертвоприношений. Если в хозяйстве накапливался излишек запасов, община с легкостью избавлялась от него, делая подарки соседям или расходуя его на сезонных празднествах.
Несмотря на все главные преимущества, какие давала архаическая деревня человеку, ее мирок был все-таки очень замкнут: в ее обычаях не было ничего героического, никакая святость или самоотвержение не служили достижению высшего блага. Подобно утопической общине в Амане, в штате Айова, на заключительной стадии ее существования в XIX веке, сами процветание и щедрость в распределении материальных благ привели, в конце концов, архаическую деревню к ослаблению людских усилий и снижению продуктивности. Когда и труженик, и бездельник получают равное вознаграждение, даже самые старательные работники со временем начинают трудиться вполсилы. Устойчивость и плодотворность такой общины могут стать причиной того, что она преждевременно прекратит опыты и успокоится на достигнутом. Обособленность, внутригрупповая преданность, самодостаточность, — эти черты архаической деревни не способствуют дальнейшему росту. Самодовольство «Главной улицы» зародилось в глубокой древности.
Короче говоря, неолитической сельской общине пришлось расплачиваться за свои успехи: она попала в ловушку собственных достоинств. Горизонт слишком сузился, рутина привычных дел тоже ограничивалась узким кругом, религия была тесно связана с культом мелких прадедовских божков, сама деревня сделалась чересчур самодовольной в своей обособленности, чересчур нарциссичной и самопоглощенной, чересчур подозрительной по отношению к посторонним, чересчур враждебной к чужим обычаям: ее маленькое местное «хорошо» превратилось в упрямого врага любого иноземного «лучше». Даже язык в подобных деревнях чаще всего становился столь «семейственным», что порой местный диалект переставал быть понятным уже на расстоянии дневного перехода. В сохранившихся до нашего времени племенных общинах все эти недостатки лишь упрочились за пять тысяч лет повторения, защитного обособления и превратного усердия: созидательное начало давным-давно иссякло.
Такие черты способствовали устойчивости и прочности — но на низком уровне. Сформировавшись, неолитическая культура начала испытывать недостаток именно в тех качествах, которые и делали ее столь привлекательной поначалу, — в исследовательской любознательности и отважном экспериментировании. Во многих частях света происходило создание неолитической техники; но дальнейшее человеческое развитие, хоть оно всегда откатывалось вспять к неолитическому прошлому, когда ему грозило истребление, встало на другой путь, взяв на вооружение не пол, а власть: это был путь цивилизации.
Однако, пожалуй, не просто совпадением объясняется то, что трудотерапия, которая сегодня применяется для возвращения пациентов-невротиков к нормальной деятельности и умственному равновесию, использует главные неолитические искусства — ткачество, лепку, изготовление ковров, гончарное дело. Повторяющийся характер этих воспитательных задач позволяет контролировать хаотичные неуправляемые импульсы личности и в конце концов приносит желанное вознаграждение, подчиняя человека конструктивной рутине. Это не последнее по важности достижение неолитической культуры научило человека, что важны не только отношения между полами или родственные связи, но и постоянный труд. Мы же сегодня рискуем позабыть преподанный нам урок.
ГЛАВА ВОСЬМАЯВладыки как перводвигатели
В течение третьего тысячелетия до н. э. в человеческой культуре произошли глубокие перемены. Возникла история — понимаемая как передаваемые записи событий во времени; а в нескольких больших речных долинах зародились новые установления, которые мы связываем с понятием «цивилизация» (данный термин я позднее заново определю и уточню). Археологи пытались представить эту перемену главным образом как результат технических изменений — изобретения письменности, гончарного круга, ткацкого станка, плуга, использования металла для изготовления орудий и оружия, массовой культивации злаков на открытых полях. Гордон Чайлд[30] даже ввел сомнительное понятие «городской революции» как завершающей стадии предшествовавшей ей «сельскохозяйственной революции».
Все эти технические усовершенствования были очень важны; однако за ними скрывалась более значимая движущая сила, которую обычно не замечают — открытие власти как нового вида общественного устройства, способного повысить человеческий потенциал и вызвать изменения во всех сферах существования: о таких изменениях мелкие, привязанные к земле общины, стоявшие на ранненеолитической ступени, не могли бы даже и мечтать.
Пытаясь гипотетически реконструировать доисторические времена, я стремился показать, что каждое техническое достижение было связано с необходимыми психосоциальными преобразованиями, как предшествовавшими ему, так и следовавшими за ним: эмоциональное единение и строгая дисциплина ритуала, начатки отвлеченного общения с помощью языка, нравственное наполнение всякой деятельности, подчинение дисциплине табу и строгих обычаев помогали обеспечить сплоченность человеческой группы.
На отмеченных «трех китах» — единение, общение и сплоченный труд, — и стояла деревенская культура в целом. Однако за пределами замкнутой территории племени или села эти важнейшие социальные принципы действовали лишь спорадически и неэффективно. Сам общинный порядок был распространен повсеместно, однако каждая группа оставалась своего рода социальным островком, отрезанным от всех прочих групп. Везде, где деревенская культура была предоставлена самой себе, она со временем превращалась в «окаменелость»; а если позднее она продолжала развиваться, то либо ее понуждало к слиянию более крупное общество, либо она перенимала новые обычаи, просачивавшиеся в нее из более высокоразвитых цивилизаций.
Из раннего неолитического комплекса установлений вырос новый вид социальной организации — уже не рассеянный по маленьким группам, а объединенный в одну большую; уже не «демократичный», то есть основанный на соседской близости, давних привычках и согласии, а авторитарный, с централизованной властью, которая находится в зависимости от господствующего меньшинства; уже не привязанный к ограниченной территории, а намеренно «выходящий за границы», чтобы завладевать сырьем и порабощать беззащитных людей, насаждать свое владычество и налагать дань. Эта новая культура была посвящена уже не просто улучшению жизни, но расширению коллективной власти. Совершенствуя новые инструменты принуждения, правители такого типа общества к третьему тысячелетию до н. э. добились промышленного и военного могущества в масштабах, остававшихся непревзойденными вплоть до нашей эпохи.
Отныне человеческие устремления покидают ограниченную горизонтальную плоскость деревни и семьи и устремляются вверх по вертикальной плоскости целого общества. Новая община образовала иерархический строй — некую социальную пирамиду, которая от своего основания до вершины охватывала множество семей, множество деревень, множество занятий, нередко множество региональных сред обитания, и — что тоже немаловажно — множество богов. Такое политическое устройство явилось главным изобретением новой эпохи; без него не были бы возведены ни ее памятники, ни ее города — как, впрочем, не произошло бы их преждевременного разрушения.