король имел постоянный источник доходов, оставляя нетронутыми владения местных сеньоров и связанную с ними рабочую силу. Поэтому трения между имперской аристократией и местной знатью оставались в латентном состоянии.
И все же эта классовая конфигурация оставалась подвижной, заключая в себе семена конфликта внутри правящего класса. Публичные должностные лица не получали жалование из государственной казны, а должны были обеспечивать свое существование посредством политических прибылей, получаемых благодаря исполнению своих публичных функций, в частности посредством взыскания пеней и штрафов. В этом отношении каролингские чиновники были не государственными функционерами, а полноправными физическими представителями короля, по доверенности от него владеющими баналитетом. Кроме того, пожалование должности совмещалось с наделением земельным обеспечением, так что «публичные» представители одновременно были «частными» сеньорами, получающими независимые источники дохода и потому способными поддерживать собственный вооруженный кортеж. Дабы противостоять угрозе раскола, каролингские правители все больше и больше вынуждены были требовать, чтобы их подчиненные приносили клятву верности взамен на землю, которая поэтому вручалась лишь условно. Эти личные и неформальные узы (вассалитет) обеспечивали дополнительный уровень центрального контроля, но не могли устранить основную проблему: держатель должности обладал независимым основанием власти. Решающим пунктом является то, что отстранение нелояльного графа зависело in concretu от способности вышестоящего правителя отделить держателя должности от его сеньории (comitatus) в ходе междоусобного столкновения. Должностное лицо никогда не отделялось от средств управления – что для Вебера является сущностью современной бюрократии. Эта конститутивная и неустойчивая связь между должностью и землей определяла большую часть внутренней и внешней властной борьбы периода феодализма.
Относительную стабильность Каролингской политической организации нельзя отделять от укрепляющих государство последствий франкских стратегий политического накопления, реализовавшихся внутри более широкой системы геополитических отношений. Во внешней сфере скрытый конфликт между имперской аристократией и менее значительными сеньорами смягчался непрестанными меровингскими и каролингскими циклами завоеваний – и, соответственно, повышалась стабильность могущественного каролингского государства [Haldon. 1993. Р. 213], поскольку класс держателей земель привязывался к высшему военачальнику, постоянно занятому систематическим распределением завоеванных земель и иных трофеев [Duby. 1974. Р. 72–76; Reuter. 1985; Bonnassie. 1991а][60]. Империя была государством завоеваний, а ее экономика в значительной степени – «военной». Королевский баналитет оставался абсолютным до тех пор, пока королю или императору удавалось обеспечивать своих аристократических спутников возможностями личного обогащения. Каждую весну франкские короли собирали свое вассальное воинство, чтобы начать кампании, длившиеся все лето и поддерживаемые коллективной агрессивностью франкского правящего класса. Таким образом поддерживалось движение самовоспроизводившегося цикла военных кампаний, распределения трофеев и солидарности правящего класса. Богатства франкского правящего класса – и, соответственно, франкского государства, – в значительной степени покоились на политической экономике войны. В то же время франкская аристократия была вынуждена предпринимать карательные экспедиции против покоренных, но строптивых народов, управляемых разнящимися в этническом отношении и зачастую языческими аристократиями, продолжающими смертельную битву с франкскими захватчиками даже после того, как их территории были включены в империю. Поэтому значительные части каролингского государства напоминали зоны военной оккупации, а не действительно интегрированные в империю регионы (в их числе особо выделяются Саксония, Бретань и Аквитания). Однако, пока империя могла успешно осуществлять завоевания и расширение – то есть примерно до Верденского договора 843 г., который закрепил разделение империи, – солидарность внутри правящего класса цементировалась благодаря обороту порожденных войной «даров», что сохраняло относительно устойчивую структуру публичного правления. Это и было «Каролингское возрождение» – альянс коварной аристократии и императора, который был компетентным, терпимым и щедрым в случае побед, оставаясь при этом безжалостным и жестоким в случаях неповиновения [James. 1982. Р. 158][61].
Итак, сопряжение такого внутреннего устройства общественных отношений собственности и экспансионистской стратегии геополитического накопления обеспечило Каролингское государство социальным основанием. В пределах империи среди членов правящего класса царила условная иерархия. Более мелкие соседние политические образования – Богемия, Паннония, Хорватия, Беневенто или Бретань – должны были оплачивать франкскую гегемонию регулярной данью [Ganshof. 1970. Р. 19–55]. Только более крупные политии – Византийская империя, Кордовский халифат, англосаксонские и скандинавские королевства, а также Абассидские халифы Багдада – оставались за пределами франкского контроля. Симптомом отсутствия ограниченной территориальности в условиях феодальных отношений собственности было то, что «посол, используемый для иностранной миссии, и королевский или имперский посланник [missus],отправляемый с поручением в тот или иной регион королевства, были двумя видами одного и того же рода» [Ganshof. 1971b. Р. 164]. Хотя в Каролингской империи никогда не было централизации, сравнимой с той, которой пользовалась ее предшественница – Римская империя, романская Европа тем не менее оставалась объединенной в рамках одной расширяющейся феодальной империи вплоть до IX в.
3. Объяснение перехода от имперской иерархии к феодальной анархии
Однако примерно к 850 г. возможности внешних завоеваний были исчерпаны [Reuter. 1985, 1995]. Наступательные кампании превратились в оборонительные войны. Викинги, венгры и сарацины совершали глубокие рейды в центральные части Каролингской империи, обращая логику грабежа против франкских сеньоров. Этот поворот в судьбе Каролингской империи частично был определен тем, что можно было бы назвать ранней версией имперского перенапряжения – несоответствием между геополитическими амбициями и ресурсами, нужными для поддержания Pax Carolina, которые были еще больше ограничены сложной логистикой военных кампаний на больших расстояниях [Дельбрюк. 2001. С. 24]. Но также он был определен восстановлением соседних народов, которое нельзя отделять от изменений их внутренних способов социальной организации и господства.
В условиях ослабления имперской власти глубокий кризис солидарности правящего класса привел к постепенному дроблению имперского государства. Недовольные сеньоры начали узурпировать публичные должности, чтобы возместить упущенные доходы; они стали создавать личные военные свиты, распределяя земли, а также передавать по наследству «свои» феоды. После завершения победоносного расширения империи перемещающиеся инспекторы-m/ssz стали оседлыми, а их функции стали делегироваться или присваиваться управляющими определенными землями графами и маркграфами. Административные округи постепенно потеряли свой публичный характер, превратившись в территориальные княжества, то есть наследуемые феоды, которые уже нельзя было отозвать. Временные королевские посты, занимаемые ex officio, становились семейной собственностью, передаваемой из поколения в поколение. Имперская служилая аристократия превратилась в полноправную феодальную аристократию.
В результате такого развития имперское государство оказалось зажато в тисках. С одной стороны, на угрозу неминуемого варварского вторжения Карл II Лысый и Людовик I ответили, наделив отдельные графства значительной автономией и гибкостью при решении вопросов финансирования и самоорганизации, требуемой для оборонительных мер против захватчиков [Блок. 2003. С. 407]. Эти уступки заложили основания крупных княжеств конца IX–X вв. Кроме того, позднекаролингские короли испытывали давление, заставляющее их даровать различные привилегии крупным аббатствам, епархиям и светским королевским вассалам, освобождая их от налогов и публичных обязанностей. Этот ход был мотивирован стремлением отдать реальную власть в наиболее надежные, то есть несветские, руки. Пожалование привилегий предполагало освобождение от налогов взамен на неформальную поддержку и лояльность, но эта политика оказалась абсолютно непродуктивной. В этот период в церковных сеньориях, как и в светских, стала вырабатываться одна и та же схема. В Западно-Франкском королевстве на дарованные епископам привилегии стали посягать – как на неотчуждаемые права – территориальные князья и графы; в Восточно-Франкском королевстве епископы сами отделили себя от имперского сюзеренитета и в условиях растущего антагонизма между императором и папой стали рассматривать себя в качестве, самое большее, простых вассалов императора.
С другой стороны, в той мере, в какой количество трофеев сократилось, а франки теперь должны были сами платить дань норманнам, знать стала все больше и больше полагаться на землю и местное крестьянство как основные источники доходов. Эту землю надо было защищать не только от внешних агрессоров, но и от публичных поборов. Кроме того, постоянный приток захваченных рабов больше не восполнял рабочую силу, принадлежащую знати. В этом контексте у недовольной местной знати развился долгосрочный интерес к «приватизации» публичных властных полномочий, что позволяло ей усилить политическое влияние на крестьянство. Региональные сеньоры вступили в эпоху открытого конфликта со своими номинальными сюзеренами, то есть в эпоху постимперских государств. Внутреннее перераспределение прав собственности стало логической альтернативой внешним завоеваниям. Обращение прав держания земли привело к решающему сдвигу в балансе сил, ставящему в самое невыгодное положение короля. Феод теперь уже не считался вознаграждением за лояльную службу; подвергнувшись «приватизации», он стал независимым материальным базисом и условием претензии сеньора на участие в публичных делах. Паралич центральной власти, последовавший за крушением солидарности правящего класса, естественно, весьма благоприятствовал успеху норвежцев. Они проникли на континент, двигаясь по судоходным рекам, грабя города и опустошая деревни [Дельбрюк. 2001. С. 98]. Этот обратный цикл внутренней распри среди правящего класса, вторжения и дальнейшего внутреннего разложения отметил вторую половину IX в. Разрываясь между натиском снизу и давлением извне, позднефранкские короли волей-неволей продолжали отчуждение и, соответственно, детерриториализацию публичной власти до тех пор, пока их собственная власть не была практически полностью уничтожена, сведясь к простому номинальному званию.