было бы отделение воспроизводства церковных сеньорий от общей логики их политической экономии. Заключение в монастырях не могло устранять груз перенаселенности неопределенно долгое время, поскольку семьи будущих монахов и монашек должны были приносить дары (обычно в форме земель) по случаю пострига своих отпрысков. Церковные сеньории не могли позволить себе содержать неопределенно большое число непроизводящих монахов и прелатов, не сталкиваясь рано или поздно с экономическими затруднениями[70]. В самом деле, духовенство проявило явную заинтересованность в накоплении земельных пожертвований в удаленных местах, которые захватывались под папскими знаменами под предлогом распространения римского церковного обряда. Симптоматично то, что даже те страны, которые были христианизированы еще до начала нового тысячелетия – Ирландия и Англия, – но уклонялись от политической интеграции, экономической эксплуатации и контроля со стороны постгрегорианской Церкви, – оказались под прицелом того же самого колонизационного и завоевательного натиска, что и языческие страны.
Мы должны уточнить структурные предпосылки крупной аристократической экспансии конца XI в. По Бартлетту, аристократическая перенаселенность была в большей степени свойственна низшей знати, а не ее высшим слоям, и особенно – рыцарскому классу [Ganshof. 1970. Р. 69; Bartlett. 1993. Р. 48]. Этот класс отличает именно то, что его представители были почти поголовно безземельными. Такое качество вошло в неустойчивое сочетание с постоянной боеготовностью рыцарей. Желая взобраться по феодальной социальной лестнице и заполучить наивысшие блага феодального общества, то есть землю и рабочую силу, рыцари были зажаты в тиски между обеднением и приключениями. В результате они связывали свои судьбы с военачальниками – будь они папами, императорами, королями или крупными территориальными князьями. Ведь, «чтобы сколотить состояние, нельзя было начинать с нуля. Молодой амбициозный рыцарь мог предложить свои услуги приглянувшемуся ему князю и надеяться на то, что этот сеньор окажется успешным и пожелает разделить с рыцарем часть своих доходов» [Bartlett. 1993. Р. 36]. Удачные случаи, предоставлявшиеся рыцарям, занятым завоевательными походами, могли вознести их до самой вершины феодальной пирамиды, то есть до королевского титула. В период двух следующих столетий на территории франкской периферии размножились новые королевства – Кастилия, Португалия, Богемия, Иерусалим, Кипр, Сицилия, Фессалоники, которые занимались новыми династиями, вдохновляя многих обычных рыцарей рискнуть своей жизнью за пределами Римского христианского мира. Впечатляет то, что из перечисляемых Бартлеттом пятнадцати монархов, обнаруживаемых около 1350 г. в Римском христианском мире, «только три семьи – шведские Фолкунгеры, датский королевский дом и польские Пясты – были не франкского происхождения» [Bartlett. 1993. Р. 41][71].
Здесь мы достигаем пункта, когда наиболее активная социальная группа XI в. выходит на «международную» историческую сцену – со всем своим апломбом и гордыней: таков рыцарский класс, чье неустойчивое экономическое положение в сочетании с избыточной милитаризацией сделало его наиболее вероятным кандидатом для внешней агрессии. Однако дифференциация правящего класса на низшую и высшую знать не означала, что единственной исторической задачей рыцарей будет ведение широкомасштабных завоеваний. Скорее, она означала, что магнаты из старых франкских семей, которые выжили в бывших приграничных сеньориях каролингской периферии (особенно в Нормандии, Каталонии и Саксонии), так же, как и папство, нашли себе исполнительного и боеспособного союзника для такого невероятного и неслыханного предприятия, каковым было завоевание Англии, Испании, восточной Европы и Святой Земли.
Прежде чем перейти к изучению этих завоеваний, остановимся на мгновение, чтобы дать общее описание перехода от Раннего Средневековья к Высокому, когда установилась социополитическая конфигурация, благоприятная для геополитической экспансии, в результате которой имперская иерархия уступила место многоакторной Европе[72]. Когда преемники Карла Великого оказались в положении, в котором они не могли гарантировать прибыли своей аристократической свите, магнаты присвоили их политические полномочия (права бана) и перенаправили «национальный» доход в собственные карманы. Развал каролингской военной экономики и последующий кризис перераспределения лишил отношения сеньоров и свободных крестьян защитной оболочки, обеспечиваемой публичной властью. Это выразилось в том, что сеньоры получили прямой доступ к прибавочному продукту крестьянского труда и, соответственно, возможность более крупных поборов. Оборотной стороной развития режима баналитета стали всеобщее крепостничество, усилившаяся эксплуатация и полная фрагментация власти. В то же время присвоение прав бана потребовало милитаризации, осуществляющейся за счет вооруженных конных сил (рыцарей), которые лишь ускорили крушение солидарности правящего класса, усилив конкуренцию за землю, рабочую силу и привилегию среди знати. Позднекаролингские государственные структуры наследования разложились до «феодальной анархии».
В результате такой перестройки политической власти, уменьшения числа рабов и превращения свободных аллодиальных крестьян в крепостных демографический подъем раздул ряды как правящего, так и производящего классов. Начался процесс внутренней колонизации и освоения земель, который привел к значительному расширению обрабатываемых территорий бывшей Франкской империи. Однако расширение орошаемых земель не могло соперничать с демографическим ростом. Проблема особенно обострилась в классе держателей земли из-за введения права первородства, которое само стало ответом на более ранние изменения отношений собственности, выгодных территориально закрепленным семьям. Хотя право первородства обеспечивало неделимость семейной собственности, оно привело к переизбытку безземельных младших сыновей аристократических семей, особенно в среде низшей знати.
Расширение и диверсификация правящего слоя, включавшего теперь и класс рыцарей, тоже стремившихся заполучить земли, привнесли в среду знати особенно неустойчивые, в высшей степени милитаризованные и агрессивные компоненты. Рыцари, рекрутировавшиеся из числа младших сыновей, стали носителями геополитической экспансии конца XI в., поскольку примерно к 1050 г. перераспределение орошаемых земель в пределах территории бывшей Каролингской империи подошло к концу. Чтобы удовлетворить свою жажду земель и трофеев, военачальники должны были обратить свой взгляд в другую сторону. Этим моментом отмечается начало экспансии, основанной на радикально феодализированном, индивидуализированном в военном отношении и политически децентрализованном обществе. Именно в этот динамичный контекст усилившейся внутри знати конкуренции за земли и рабочую силу следует помещать четыре крупнейших экспансионистских движения. Ненасытное феодальное стремление к земле сорвало путы территориальной самодостаточности. Транснациональная франкская знать принялась завоевывать Европу.
5. Посткризисная феодальная экспансия как геополитическое накопление (XI–XIV вв.)
Итак, распространение сеньорий бана можно интерпретировать как успешную реакцию сеньоров на уменьшение распределительных способностей франкского государства: сеньоры навязали крестьянству новый порядок эксплуатации, столкнувшись с кризисом доходов и статусов. Решение кризиса начала тысячелетия привело к введению новой структуры собственности на значительных территориях Европы, расширению области феодализма до европейской периферии и закладке фундамента для системы феодальных политических образований, во главе которых находились династии.
Хотя мы особо подчеркнули географическое расширение и социальное углубление феодализма в период Высокого Средневековья, в других описаниях упор делается на образовавшуюся в XII в. комбинацию демографического роста и подъема городов как на ключевой этап в формировании капитализма. Однако этот подъем структурно оставался связанным с феодальной экономикой. Между XI и XIV вв. феодальная Европа испытала значительный экономический подъем, основанный на росте населения, появлении новых орошаемых земель и интенсификации эксплуатации рабочей силы благодаря повсеместному распространению крепостничества. Рост доходов сеньоров выразился в росте их спроса, что подтолкнуло развитие городов XII–XIV вв. Спрос знати на военное снаряжение и предметы демонстративного потребления задал системы общеевропейской торговли, осуществляемой некапиталистическими бюргерами и купцами. Однако эти междугородние торговые сети оставались полностью зависимыми от спроса знати, будучи погруженными в трудоемкую аграрную экономику. Богатство не было капиталом, а купеческий обмен не был капитализмом [Wolf. 1982. Р. 83–88]. Междугородние торговые сети и города вступили в полосу упадка в XIV в. одновременно с понижением уровня доходов знати. Поэтому расширение торговли было напрямую связано с первой восходящей фазой эко-демографического цикла феодальной аграрной экономики. Когда в конце XIII в. этот цикл достиг своей вершины, приведя к перенаселенности, истощению почв, плохим урожаям, «черной смерти» и явному спаду сельскохозяйственного производства, сужение спроса знати сразу повлияло на объем городской торговли. Таков многовековой контекст общего кризиса XIV в. Феодальная экономика, основанная на политических отношениях эксплуатации, не могла дать самовоспроизводящегося цикла экономического роста, поскольку производители продолжали производить главным образом с целью выживания, а непроизводители продолжали воспроизводить себя традиционными средствами, то есть путем увеличением эксплуатации, и не пытались увеличить производительность при помощи инвестирования в средства производства. Инвестирование в средства насилия и принуждения, позволяющее осуществлять успешное (гео)политическое накопление, оставалось главной стратегий воспроизводства знати.