Но какими бы ни были обстоятельства неудачного превращения городов в олигархические купеческие республики, как, например, в случае с Объединенными провинциями, фундаментальная разница между торговыми городами Европы Высокого или Позднего Средневековья и торговыми государствами периода раннего Нового времени состояла в том, что могущественные территориальные монархи присвоили право распределять торговые монополии и грамоты между городами и купеческими компаниями собственных территорий[171]. Поэтому купцы не могли создать собственную политическую организацию по модели городов-республик или союзов городов, они должны были обращаться к Короне, дабы договариваться об этих ключевых политических правах на обогащение, получая взамен от Короны военную защиту на море. Эта монопольная политика «была давней “политикой городов, вписанной в дела государства”» [Dobb. 1946. Р. 2006; Munkler. 1992. S. 208].
Результатом этого классового альянса стала организация внешней торговли через королевские торговые компании – гигантские военно-коммерческие машины, чьи корабли, хотя они и ходили под королевским флагом и с королевской комиссией, принадлежали зачастую частным предпринимателям и управлялись ими. Эти частные предприниматели делили расходы и доходы с Короной [De Vries. 1976. Р. 128–146]. Как акционерные общества торговые компании были частными предприятиями, а как компании, созданные по указу короля и зависящие от королевских торговых льгот и привилегий, они являлись государственными агентствами, обладающими правами суверенитета. Например, «в Англии из двадцати пяти судов, составлявших экспедицию Дрейка в Вест-Индию в 1598 г., только два были поставлены непосредственно Короной; и хотя сам Дрейк выступал в качестве адмирала Елизаветы и имел официальные инструкции, только около трети экспедиционных расходов было покрыто правительством» [Anderson. 1988. Р. 27]. Именно эти полунезависимые морские компании всегда стояли на пороге необъявленных морских войн.
Почти постоянное состояние войны между главными торговыми нациями географически иллюстрируется внешней политикой Людовика XIV. Его продвижение в сторону Вест-Индии, подкрепленное созданием Французской Вест-Индской компании, привело к неудачной попытке оттеснить голландскую торговлю путем прямого завоевания Объединенных Провинций в 1672 г. За этим последовала англо-французская торговая война 1674 г., а также борьба с Испанией за asiento(право поставлять рабов) в период Войны за испанское наследство [Kaiser. 1990. Р. 151–152]. Английская и Голландская Ост-Индские компании сами стали непримиримыми конкурентами в юго-восточной Азии. Протекционистский «Закон о мореплавании» Кромвеля (1651 г.) был направлен непосредственно против голландского превосходства в чрезвычайно выгодном фрахтовом бизнесе и привел к эскалации англо-голландского геоторгового соперничества. Английские «Законы о мореплавании» (1651, 1660, 1662 гг.) стали поводом для англо-голландских морских конфликтов 1652–1654, 1665–1667 и 1672–1674 гг. (в последнем случае конфликт был связан с вторжением Людовика XIV в Голландскую республику). Во всех трех войнах целью Англии был подрыв голландского мореплавания и торговли и особенно голландского контроля над западноафриканской работорговлей. Торговля в раннее Новое время зависела от бдительной морской политики и коммерческого законодательства. Она опиралась на силу государств. Торговля, стратегия и безопасность слились с неразделимом единстве.
В то же самое время эти гибридные государственно-частные корпорации с трудом удерживались под государственным контролем. Соответственно, границу между каперством и открытым пиратством определить было весьма сложно, и сами правители не могли ее точно задать. В самом деле, каперство являлось неотъемлемой частью агрессивной геоторговли. В юридическом отношении, корсары были капитанами частных судов, которые имели выданные королем права на захват чужих кораблей, тогда как пираты атаковали все суда без разбора. Пираты были преступниками вне закона, а корсары – политическими врагами [Grewe. 1984. S. 354ff]. Франция, например,
…больше иных государств стала прибегать к каперству как оружию морских войн, выработав в итоге наиболее сильную в Европе его традицию. Многим французам оно представлялось идеальной формой войны на море. Оно было дешевым, поскольку большую часть расходов брали на себя дельцы, стремившиеся получить доходы за счет захваченных английских и голландских судов [Anderson. 1988. Р. 96–97].
Поскольку к началу периода раннего Нового времени Корона обладала монополией на права товарооборота, во всех территориальных монархиях мы встречаем долгосрочный альянс внутри правящего класса между Короной и «ее» привилегированными купцами-мануфактурщиками. Если монархи стремились получать доход с таможен и извлекали его при продаже грамот и патентов, способствуя расширению морской торговли, купцы стремились получить королевские монополии и военную охрану. Этот союз определял возможности заниматься торговлей [Brenner. 1993. Р. 48]. Такая структурная связка между экономическим и политическим, естественно, представляет собой противоположность нововременного капитализма, который в сфере морской торговли нашел выражение в переходе к принципам «открытых дверей», обеспечивающим свободный поток товаров на открытых рынках. В этом случае конкуренция регулировалась только ценовым механизмом, а не внутренними монополиями и войной. Капиталистическая торговля больше характеризуется тенденцией к понижению цен, а не к наращиванию вооружений. В результате Славной революции, опиравшейся на классовый альянс между аристократами-капиталистами и новыми купцами, парламент ограничил монопольные права старых торговых компаний, чтобы обеспечить более свободную и более значительную по объему мобилизацию капитала, направляемого в морские предприятия [Brenner. 1993. Р. 715]. Соответственно, Английская Левантская компания была распущена в 1823 г., Ост-Индская компания – к середине XIX в., а Компания Гудзонова залива – в 1859 г. Каперство было официально запрещено в 1856 году [Grewe. 1984. S. 368; см. также: Thomson. 1994]. Этот сдвиг, который на международном уровне осуществился только в XIX столетии, в действительности отметил фундаментальное изменение морских международных отношений. Он означал не что иное, как «размыкание» (de-bordering) морей. Если говорить в терминах классической политической экономии, это был сдвиг от Антуана Монкретьена, Джона Селдона и Томаса Мана к Адаму Смиту[172].
Итак, меркантилистская торговля была подчинена политической силе Короны и сохраняла зависимость от нее. Она не вела к развитию нововременной миросистемы, основанной на новом способе территориальной организации и международных отношений, а, по существу, занималась расширением донововременной логики абсолютистской территориальной организации на неевропейский мир. Как утверждает Розенберг, «международная экономика абсолютистских империй структурно несоизмерима с нововременной мировой экономикой» [Rosenberg. 1994. Р. 92][173]. Торговый капитализм в династических условиях был продолжением стратегии геополитического накопления богатств, присущей донововременным государствам, а не качественным изменением логики мирового порядка. «Логика торгового капитализма… в конечном счете на международном уровне нашла выражение в имперской организации мировой торговли периода раннего Нового времени» [Boyle. 1994. Р. 355]. Именно потому, что представители миросистемного анализа приравнивают торговлю на длинные расстояния к капитализму, который соответственно становится феноменом, обнаруженным практически во всех международных экономических системах, они вынуждены датировать начало нововременной миросистемы все более давними этапами прошлого, заканчивая в итоге бессмысленными спекуляциями о миросистеме, которой уже пять тысяч лет [Abu-Lughod. 1989; Frank, Gills. 1993].
4. Привел ли меркантилизм к развитию капитализма?
Меркантилизм раннего Нового времени не только не смог установить новую логику международных экономических отношений (хотя он и расширил их географический ареал), он даже не породил никаких непреднамеренных последствий, которые могли бы подтолкнуть эту систему в направлении нововременного капитализма и, соответственно, нововременных международных отношений.
Связывание изолированных центров производства не ведет с необходимостью к контролю над непосредственными производителями, хотя иногда последний и осуществляется посредством организации рабочего процесса как внутри страны, так и на заморских рынках[174]. Как правило, достаточно было обезопасить плацдарм для монополии в этих торговых портах, где возникли квазиэкстратерриториальные торговые сообщества, дабы утвердить и эксплуатировать благоприятные условия торговли, то есть поддерживать маржу прибыли между ценами рынка закупки товара и ценами рынка его продажи.
За несколькими исключениями, к числу которых относятся вест-индские сахарные плантации, обрабатываемые рабами-неграми, подобное инвестирование было необязательным дополнением к торговым инициативам, а не независимым предприятием, ценным самим по себе; главным интересом как деловых людей, так и экономистов-теоретиков были именно условия торговли, а не условия инвестирования в иностранные рынки. В этом ключевое различие между старой колониальной системой меркантилистского периода и колониальной системой нововременного империализма [Dobb. 1946. Р. 217].
Как правило, привилегированные компании, созданные на основании королевского указа, мало интересовались реорганизацией рабочего процесса, поскольку это по необходимости требовало рискованных и долгосрочных вложений капитала, контролировать которые было довольно сложно. В самом деле, стимулы рыночного обмена могли бы сориентировать производство на обмен. Однако в условиях несвободного труда эти стимулы обычно приводили просто к усиленному использованию внеэкономического принуждения как инструмента в руках тех, кто контролировал труд, будь они феодалами, рабовладельцами или же купцами-мануфактурщиками, использующими надомные системы труда. Укрепление и даже введение докапиталистических отношений собственности в логике торговли можно наиболее наглядно представить благодаря американским плантациям, обрабатываемым рабами, внедрению «второго крепостничества» в восточной Европе в XV в., а также иным данническим отношениям [Wolf. 1982. Р. 101–125]