Действительно, я показал, что экономическое и политическое, внутринациональное и международное никогда не выстраиваются независимо друг от друга. Я утверждал, что ядром их взаимодействий являются общественные отношения собственности. Эти отношения – будь они феодальными, абсолютистскими или капиталистическими – не просто экономической феномен, они внутренне связаны с политической и военной властью, а также с различными конструкциями субъективности. И обратно, политическое и военное по своему существу связаны с собственным воспроизводством и расширением – и на внутринациональной арене, и в международном масштабе. Политически заданные отношения общественной собственности образуют противоречивую и многостороннюю динамическую тотальность.
Формирование, действие и трансформация международных отношений – все это на фундаментальном уровне управляется общественными отношениями собственности. Теория общественных отношений собственности показывает, как геополитические порядки отражают структуры власти, укорененные в отношениях между производителями и непроизводителями. Различия в геополитическом поведении и в системных трансформациях можно понять именно на этой основе. Нельзя построить адекватную теорию международных отношений, выводя внешнюю политику из предзаданных и уже сформированных политических сообществ, в обычном случае сводимых к единицам конфликта, погруженным в анархическую среду. Структурные принципы – анархия и иерархия – не способны объяснить то, как ведут себя политические акторы. Анархия остается неопределенной. Агрессивное геополитическое поведение может оказаться совместимым и с анархией, и с иерархией – как мы видели на примере Средневековья; кооперативное поведение может быть совместимым с анархией. Однако, чтобы понять все эти различия, международные отношения следует подвергнуть историзации и вписать их в социальный контекст.
Теория общественных отношений собственности не только объясняет геополитическое поведение, но и предлагает теоретическое описание формирования и трансформации геополитических порядков – сдвигов в структуре системы, если говорить в терминах современной теории МО. Однако она также показывает, что эти системные трансформации всегда связаны с глубокими социальными конфликтами, которые реорганизуют и отношения господства или эксплуатации, и отношения между внутренним и внешним, национальным и международным. Отношение между структурой и субъектом действия не является круговым отношением рекурсивного определения, в котором структура определяет действие, а действие, наоборот, подтверждает и укрепляет структуру. Нельзя также понять это отношение и как простую полярную оппозицию рационализма, стремящегося к причинно-следственным объяснениям, и рефлективизма, ищущего герменевтического понимания. Это противоречивый и динамический процесс, который также интерпретирует сам себя, приводя к качественным трансформациям. Абсолютно ясно, что эти трансформации не следуют какой-то схеме очередности, а являются в высшей степени неравномерным – в социальном, географическом и хронологическом отношениях – процессом. Они не стремятся достичь некоего трансцендентного телоса, но в ретроспективе они постижимы. История не только динамична, но и кумулятивна. Следы прошлого должны быть приспособлены к реорганизованному настоящему. Старое и новое сливаются непредсказуемым образом. Структура и субъект действия, необходимость и свобода сочетаются по-разному – и на внутреннем, и на международном уровне. Это мир, творимый нами, однако это творение не является ни суммой намеренных и осознанных действий, ни результатом десубъективированных механизмов, имеющих чисто структурную природу. Это процесс не структурации, а диалектического развития.
Теория международных отношений – это социальная наука. Как социальная наука, она не стоит в стороне от повседневного воспроизводства структур господства и эксплуатации. Однако доминирующая в теории МО парадигма, то есть неореализм – вместе со своим рационалистским двойником в виде неолиберализма, – в своих попытках объяснить международную политику остается привязанной к позитивистской концепции науки. Подведение международных действий под один общий закон, претендующий на объективность, – прием, способствующий как теоретическому обнищанию, так и интеллектуальному упадку. В политическом отношении он весьма опасен и слишком часто вступает в сговор с агрессивными политиками гегемонистского государства. В некоторых из своих вариантов он оказывается просто скандальным. Неореализм – это наука господства. Это технология государственной власти, захваченная инструментальной рациональностью. Его гротескные и грубоватые напевы звучат для студентов как голоса сирен. Что касается его объяснительной силы, неореализм больше затуманивает существо дела, чем проясняет его, а богатейшую историю человеческого развития он сжимает в повествование о сухом перерасчете власти. Возвышение анархии и баланса сил до уровня трансисторических принципов, механистически определяющих геополитическое поведение, опирается на цепочку непроверенных предположений, порождая тезисы, которые можно легко опровергнуть. Проекция модели рационального выбора на политических акторов в «системе выживания» сводит политическую волю к реакциям на «железные законы» и скрывает массивные исторические преобразования в процессе формирования социального и политического мира. В эпистемологическом отношении сохранение неолиберализма определяется его стремлением оторвать политическое от социального и структурное от процессуального, дабы укрепить автономную и общую науку МО. Его техника проверки сводится к постоянному самоподтверждению, то есть поиску в истории удобных и подтверждающих теорию случаев, тогда как противоречащие данные объявляются поведением, не соразмерным теории, и, соответственно, иррациональными аномалиями.
Причин сохранения влияния неореализма довольно много. Академическая социализация в пределах американизированной дисциплины, которая так никогда и не смогла разорвать пуповину, связывающую ее с немецкой традицией Geopolitik, закрепляет словарь и коллективное дисциплинарное умонастроение, которое сужает возможности свободного мышления. Привлекательность возможной консультативной деятельности и перспективы вхождения в политический истеблишмент – в качестве советчиков князя – обрывают возможность критической мысли. Усиление коммодификации мышления блокируют стремление к эмансипации. Современная научная и образовательная политика отдает приоритет «практическим» исследованиям в области социальных наук, исключая рефлексию, нацеленную на смысл и цели социальной науки как демократического предприятия. Установление университетов в качестве автономных и самоуправляющихся образований было значительной победой Просвещения. Их целью было создание светского социального пространства, публичной сферы, управляемой разумом, дискуссией и критикой, которые противостояли догматизму церкви, власти государства и прибыльности рынка. Это пространство рискует подпасть под господство логики капитала. Исследование сегодня не только оценивается бюрократами, использующими чисто количественные параметры; оно также должно выполнять категорический императив производства ценности, возможности предстать в виде определенной стоимости. Эта книга в значительной степени была написана против подобных тенденций. Это критическое выступление против развертывающегося по всему миру процесса эксплуатации и господства. Пульс диалектики ускоряется.
Литература
Адорно Т Введение в социологию. М.: Праксис, 2010.
Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. М.: Территория будущего, 2006.
Андерсон П. Родословная абсолютистского государства. М.: Территория будущего, 2010.
Арриги Д. Долгий двадцатый век. М.: Территория будущего, 2007.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М.: Изд-во иностр. лит., 1957.
Блок М. Короли-чудотворцы: очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
Блок М. Феодальное общество. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003.
Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории / под ред. И.С. Кона. М.: Прогресс, 1977. С. 115–142.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Прогресс, 1986.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М.: Прогресс, 1988.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 3. Время мира. М.: Прогресс, 1992.
Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск: Полиграмма, 1993.
Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: в 3 ч. Ч. 1. Роль среды. М.: Языки славянской культуры, 2002.
Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: в 3 ч. Ч. 2. Коллективные судьбы и универсальные сдвиги. М.: Языки славянской культуры, 2003.
Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: в 3 ч. Ч. 3. События. Политика. Люди. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Валлерстайн И. Исторический капитализм. М.: КМК, 2008.
Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.
Вебер М. История хозяйства: Город. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001.
Дельбрюк Г. История военного искусства: в 4 т. Т. 3. СПб.: Наука, 2001.
Кант И. Сочинения: в 6 т. Т. 6. М.: Мысль, 1963.
Кун Т Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975.
Ладюри Э. История Франции. Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460–1610. М.: Международные отношения, 2004.
Люблинская АД. Новейшая буржуазная концепция абсолютной монархии // Критика новейшей буржуазной историографии. М.-Л.: Наука, 1961.