Я лично вот здесь совсем не понял: это он в тюрьме сидел или в санатории?
А в письме от 09 августа: «Пыталась ли ты попасть к Димитрову? Он только что пережил несправедливость. Он должен был бы чутко реагировать на мое положение».
Тут я окончательно теряюсь. Я подозревал, что голова профессора Ваненгейма не очень умная, но после такого… Хитрожопый дурак в звании профессора! Несправедливость, которую пережил в то время Димитров – это знаменитый процесс в фашистской Германии над ним по поводу поджога рейхстага. Т.е., жена профессора должна была попасть на прием к Георгию Димитрову и ему сказать проникновенные слова: «Товарищ Димитров, вам как пережившему несправедливость со стороны фашистской диктатуры Гитлера, как никому должно быть понятно состояние человека, моего мужа Вангенгейма, страдающего от диктатуры Сталина?»
01.09.34: «Я пока в лазарете. Руку лечу синим светом, врач не возлагает на него особых надежд, но я уверен, что поможет. Отдых и синий свет, надеюсь, восстановят всё быстро».
Вы подумали, что чекисты сломали страдальцу руку или он, на своем посту сторожа повредил ее, отбивая народное добро у расхитителей? Как бы не так: «Сегодня получил разрешение на ежедневные души, думаю, что лечение укрепит нервы. Т.к., у меня только нервы». 01.10.34: «Я еще не знаю, на какой работе буду по выходе из лазарета. Как ни люблю я поле и воздух, но не хотел бы там работать, возраст (53 года!!! – авт.) и невралгия заставляют избегать простуды».
Т.е., рука у него просто от нервов болела. Чекисты его за руку даже не трогали. Нет, конечно, невралгия… Вроде рука целая, а болит. Врач щупает руку, стучит молоточком – ничего понять не может:
- Где болит?
-Везде, доктор, болит.
-Больной. А вы не симулянт?
-Как вы могли подумать, доктор, такое?! Я ж профессор и старый большевик! С Лениным этой рукой здоровался!
- Ну, раз с Лениным…
Письмо от 13 октября: «В моем состоянии перемен мало, но вчера приехал специалист-невропатолог, по впечатлению очень серьезный, он выслушал меня подробно и сказал, что сможет быстро восстановить здоровье, т.к. считает всё функциональным нарушением…».
Я, пока дальше не прочитал текст письма, тоже подумал, что невропатолог был серьезным специалистом. Такие «функциональные нарушения» сегодня на наших демократических зонах у симулянтов от работы на свежем воздухе лечатся элементарно просто: удар дубинкой поперек спины и моментально проходят понос, золотуха, мигрень и прочие «функциональные нарушения», но в Соловецкой тюрьме особого назначения… «Продолжаю лечиться ванными, усиленным питанием, регулярным режимом».
Привезли в лагерь еще одного невропатолога, письмо от 19 октября: «С рукой дело так: новый врач-невропатолог предполагает, что боли в руке обусловлены утомлением и от мелкой напряженной работы. Посоветовал мне абсолютный покой».
В конце концов, с больной рукой страдальца выписали из лазарета. Так и не смогли от страданий избавить. Какой-то таинственный случай. Уже после выписки прибегли к последнему средству: «По четным числам с 12 ноября за исключением выходных дней подвергаюсь сеансам гипноза. Опытный врач лечит, но за три сеанса еще не смог привести даже в полусонное состояние. Обещает, что действие будет и без этого. Посмотрим дальше».
«Посмотрим дальше» - сатрапы сталинские, хотели в гипнотический сон погрузить и проверить в таком состоянии, действительно ли рука болит? Накося – выкуси! Хрен вам, а не гипнотический сон! Не поддалась гипнотизеру голова профессора Ваненгейма!
И это всё происходило в прославленной, как ад на земле, в самой страшной тюрьме Союза – Соловецкой тюрьме особого назначения. СТОН.
Жаль, что нельзя сегодня задать вопрос Иосифу Виссарионовичу: «Товарищ Сталин, вы большой ученый, как в одной песне потом про вас пели, но так вот зверствовать над врагами народа зачем было? Может, как-нибудь по-мягче с ними нужно было, деликатнее, человечнее?». Сегодня с утра начал писать продолжение. Перепечатал кусок письма Вангенгейма: «Ты напрасно думаешь, что я затушевываю вопрос о своем питании. Я действительно сыт, и в количественном отношении ем даже слишком много. Вот пример (сегодняшний день). Утром – каши перловой пол-тарелки, пирожок с картофельной начинкой и довольно больших размеров, 2 стакана какао со сгущенным молоком. В 4 часа обед – тарелка супа и картофельный пудинг с печенкой (мясо, правда, бывает редко), 2 стакана чаю. Сейчас товарищи ушли в театр смотреть Островского «Без вины виноватые», а я готовлю ужин, на оставшемся от обеда супе варю макароны…».
Я прочитал это жене… Всё, сегодня пока не могу больше писать. Реакция жены на такую ужасную тюрьму выбила меня из рабочего настроя. Вообще, в тюремных письмах профессора удивляет особое внимание, которое он уделяет вопросам жратвы. В большинстве писем - про жратву, то он шарлотку выпекает, то навагу покупает и жарит, то конфет полкило купил… Можно это списать на то, что в условиях полуголодного существования у человека еда становится главным вопросом, но это не было полуголодным существованием, как вы уже поняли, тем более, что «…По количеству очень много, не поедаю даже своего пайка- 650 г черного хлеба и подсушиваю из остатков сухари».
Еще в доживающую своей век эпоху эпистолярного жанра, доинтернетовско-телефонную, мы тоже писали друзьям, подругам, родным и знакомым письма. Из армии, где нас на завтрак не угощали пирожками, а на обед пудингами с печенкой, в трудные 90-е годы, когда во многих семьях про жаренную навагу забыли, но ни я, ни мне никто никогда про жратву не писал. Если я и мои друзья в армии во время срочной службы получали от матерей письма: «Сынок, как вас там кормят, может денег прислать?», то отвечали стандартно: «Кормят хорошо, мама не беспокойся».
Какой-то она другой была, эта старая интеллигенция. С упором на вопросах питания. Впрочем, здесь это не особо важно. Важно то, что профессору Вангенгейму на Соловках предложили работу по его специальности – метеорологом.
Это вообще характерно для советской пенитенциарной системы времен Сталина, отсюда – хозяйственные управления ГУЛАГа. Та система, которую ликвидировал в 1953 году Берия, не стремилась человека, совершившего проступок, выдавить из нормальной жизни навсегда, делала всё для того, чтобы отсидевший срок не вышел на свободу, выпав из профессии и своего профессионального круга, смог включиться в нормальную жизнь. Да и отбывание срока за занятием по своей специальности – это очень много значит в психологическом плане для заключенного.
Но с Ваненгеймом это не прокатило. Метеорологом? Ишь, чего захотели, сатрапы?! Это ведь не совсем курортная работа. Побегай в зной, стужу, дождь и метель по метеостанции, снимая показания приборов, да еще снег покидай лопатой – обычное занятие зимой метеорологов! С больной рукой, которую даже гипнозом не вылечили.
Не очень-то, похоже, профессор метеорологией и увлекался. Но чтобы вы, на месте сотрудника оперчасти в тюрьме, решили насчет такого метеоролога. Я бы, да и любой другой: не хочешь по специальности, будешь тачку катать, гнида хитрожопая.
Но профессор вместо того, чтобы оказаться в бригаде на общих работах, стал библиотекарем. На очень тяжелой работе, как писал жене: «Последние дни приходится работать очень усиленно. Аэроплан привез газеты. Первую партию разбирал и распределял до 4 час. ночи, а следующую – в следующую же ночь до 7 1\2 ч. утра, затем подготовка к Ленинским дням – библиотечная выставка, рекомендательные каталоги, тезисы и пр., подготовка к VII съезду. Сегодня закончил работать в третьем часу ночи».
Это вам не по метеостанции на свежем воздухе по сугробам в пургу и мороз гулять, это – настоящая каторга, в душной библиотеке глотать книжную пыль и газетки до утра раскладывать. Так вот и лишались в тюрьмах узники здоровья.
Никакие подозрения по этому поводу у вас не возникают? Вы тогда найдите какого- нибудь оперативника, работавшего в тюрьме или на зоне, расспросите, он вам всё объяснит.
Дело в том, что в местах заключения, где оперчасть слабая или подкупленная ворами, библиотекаря назначают блатные. Через него удобно малявы передавать. Прикол в том, что даже назначенный ворами библиотекарь, в оперчасти тюрьмы значится агентом.
Прикол еще в том, что воры – они такие идейные уголовники, что все поголовно «стучат». Это в наше время уже неизвестно только ежикам, бродящим в тумане уголовной романтики. Так вот, вор, смотрящий на зоне или в тюрьме, сам «назначает» библиотекарем агента оперчасти, чтобы поддерживать с оперативником связь, не засвечиваясь. Очень это удобно.
Если же зона и тюрьма – красные, то там в помещении с книгами и газетами сидит просто агент оперчасти. В любом случае, при всех раскладах библиотекарь – агент оперчасти. Даже если, как в наши дни, заключенный из «новых русских», если он попал на эту блатную должность чисто за взятку. Все-равно, даже если он платит начальнику тюрьмы лично на лапу, за что его пристроили к книжкам и газетам, и не «стучит», в оперчасти он числится агентом.
Почему? Да потому что первая же комиссия, проверившая оперчасть, обнаружив, что на должности библиотекаря находится лицо, не привлеченное к конфиденциальному сотрудничеству, открутит начальнику оперчасти помидоры без наркоза. Оставить должность, такую как библиотекарь, которая сама по себе предполагает широчайшие оперативные возможности, без агента на этой должности – это почти расстрельный косяк для начальника оперчасти, проверка сразу поставит вопрос о его неполном служебном соответствии.
Еще прикол в том, что насчет «стучащего» библиотекаря знают вся тюрьма и вся зона. За исключением самых последних оленей, разумеется. Но всё-равно оперчасть получает от такого агента ценную информацию, настолько у него большие возможности «греть уши», обусловленные широчайшим кругом общения. И блатные знают о нем, даже если этот агент не ими поставлен, и не трогают. Тоже элементарно – через него удобно сливать в оперчасть дезу или просто нужную блатным информацию.