[330]. Сталин не хочет раскручивать дело через госбезопасность и решает ограничиться судами чести. Все-таки круцин может стать открытием.
Жданов лично начал следствие, вызывая на допрос в Кремль Клюеву, Парина, министров и их замов. При этом он вел беседу-допрос, а протоколы немедленно направлялись через Поскребышева Сталину. У всех вызванных были взяты письменные объяснения о процессе передачи книги и образца круцина в США. Наконец, 17 февраля 1947 года Клюева и Роскин вызываются в Кремль на заседание Политбюро, которое вел сам Сталин. По записанному рассказу Роскина, Сталин в конце заседания показал находящуюся в его руке книгу "Биотерапия злокачественных опухолей" (напечатана ограниченным тиражом) со сделанными на полях многими замечаниями и изрек: "Бесценный труд!" Видимо, книга произвела на него впечатление[331].
В тот же день поздно вечером в кабинете Сталина, как установили историки, собралась верхушка: Молотов, Жданов, Берия, Микоян, Маленков, Вознесенский и Каганович. Был решен вопрос об аресте Парина, смене руководства Минздрава и суде чести над обласканными властью биологами. 25 марта 1947 года Жданов представляет Сталину проект постановления о "судах чести", через три дня проект утверждается Политбюро. Сценарий суда таков: составляется проект обращения из парткома в суд, назначенные начальством члены суда ведут допрос обвиняемых. Потом происходит суд с назначенным общественным обвинителем. Затем обвиняемым дают последнее слово. После этого выступает общественный обвинитель[332].
Был назначен новый министр здравоохранения И. Е. Смирнов. Он был приглашен на встречу со Сталиным в Большой театр, где в тот вечер шла опера "Князь Игорь"[333].
13 мая 1947 года Сталин вызывал в Кремль писателей Фадеева, Горбатова и Симонова. Симонов в 1988 году опубликовал свои воспоминания по сделанным сразу дневниковым записям. Сталин говорил о "нашем советском патриотизма", чтобы не было "преклонения перед иностранцами… В эту точку надо долбить много лет, лет десять надо эту тему вдалбливать".
Суд чести продолжался три дня — с 5 по 7 июня 1947 года — в зале заседаний Совета министров, где собрался, как пишут авторы, весь ареопаг советской медицины — 1500 человек. В концовку обвинительной речи Жданов вставил ключевые слова: значение этого дела -предупреждать "каждого советского патриота быть постоянно бдительным, не тушить ни на минуту своей ненависти к враждебной буржуазной идеологии". Вот несколько фраз из заключительной речи общественного обвинителя профессора Военно-медицинской академии П. А. Куприянова: "…своими действиями они способствовали рассекречиванию препарата КР и передаче его американцам, чем было поставлено под удар советское первенство в этом открытии и нанесен серьезный ущерб советскому государству"[334].
На суде Роскин согласился считать личной ошибкой согласие на передачу рукописи. В решении суда сказано,что профессора Клюева и Роскин "не проявили себя как советские граждане и продолжали быть неправдивыми". Им объявлен "общественный выговор"[335].
При центральных министерствах и ведомствах в 1947 году было создано 82 суда чести. Лишь часть из них провели заседания. Так, Лысенко настоял, чтобы в ноябре 1947 года провели суд чести над генетиком Р. Жебраком за его статью в "Science" в 1944 году и за низкопоклонство перед буржуазной наукой[336]. Гораздо жестче был наказан Парин, передавший рукопись книги в США. Его осудили за шпионаж к 25 годам. Сталин после этого резко охладел к Молотову.
Итак, факты убедительно показывают, что Сталин очень хорошо относился к ученым и их всемерно поддерживал, если их результаты были обещающими. Он немедленно решал все их запросы. Но он не терпел предательства. А ведь, по сути дела, именно эти ученые так и поступили, с точки зрения тогдашней обстановки холодной войны, Клюева и Роскин. Поэтому опять наскоки на Сталина с обвинениями в тиранизме и репрессиях против ученых оказываются пустым выхлопом. Наоборот, он всегда старался сделать так, чтобы оградить ученых от репрессий, о чем свидетельствует введение им судов чести вместо того, чтобы отдать Роскина и Клюеву под настоящий суд.
Наряду с генетикой, биологией, физиологией, кибернетикой и физиологией еще одной наукой, объявленной пострадавшей от "тирана" Сталина, считается лингвистика или, по-русски, языкознание. Сталин именно так ее и называл. Как пишет в интернете безымянный автор[338], в "Литературной газете" (№ 5 за 1992 г.) прошла статья, написанная совместно писательницей и ученым — Наталией Ильиной и доктором филологических наук Л. Л. Касаткиным. Авторитетные авторы привели убедительные свидетельства, что вмешательство Сталина в языкознание не только не было губительным для этой науки, но даже сыграло положительную роль. Но на другой полосе того же номера газеты автор, далекий от лингвистики, заявлял, что после появления статьи "отца народов" "началась ликвидация всего классического языкознания". Такой вот "рекорд плюрализма" поставила "Литературка"![339]
Он же отмечает, что представление, что Сталин принес вред науке о языке, держится стойко. В 2000 г. в передаче "Династия Орбели" на телеканале "Культура" было сказано: "…появилась печально знаменитая статья Сталина". В 2002 г. на том же канале в передаче "Тем временем" напомнили, что незадолго до смерти Сталин взялся за языкознание. Прозвучала фраза: "Лингвисты до сих пор вспоминают об этом с содроганием". В публицистических статьях последних десятилетий не раз проводилась мысль, что Сталин "ошельмовал" великого ученого — Н. Я. Марра[340]. В "Московской правде" от 23.03.91 была напечатана статья к столетию С. И. Вавилова. Вот как представляет себе ее автор положение языкознания среди других наук в годы президентства ученого: "Это было время, когда громились генетика и кибернетика, удушались психология и квантовая механика, когда небезопасно было упоминать о теории относительности, а в языкознании равнялись на "труды" отца народов". Чтобы по достоинству оценить "осведомленность" автора в данном вопросе, надо учесть, что С. И. Вавилов был президентов АН СССР с 1945-го по 1951 год, а труд "отца народов" появился в 1950-м[341]. Итак, все громилось, а советская наука становилась второй в мире, обгоняя всех, кроме сверхбогатых Соединенных Штатов. Сейчас никого не громят, а российская наука исчезает как класс. Но это по ходу дела.
А теперь по сути дела. В 1950 г. прошли одна за другой две дискуссии -по вопросам языкознания и по вопросам физиологии. В первой Сталин сам принял участие. Возьмем дискуссию о положении в языкознании в 1950 г. Впервые после многих десятилетий советской власти, в сущности, с конца 20-х годов первоначально на равных на страницах советской печати, ее главного органа «Правды» встретились и вступили в свободную, как было сразу впервые заявлено в самом ее начале, дискуссию два научных течения. Им была предоставлена возможность изложить аргументы в защиту своей точки зрения. И только в завершение дискуссии выступил как непререкаемый судья.
Но вот что интересно. Сталин вступился не за то течение, которое обосновывало свою правоту с классовой точки зрения, как это ранее было принято во всех дискуссиях в СССР по общественным наукам, когда они были, а как раз наоборот — выступил в качестве сторонника бесклассовой точки зрения на происхождение и развитие языка. Сторонников Н. Я. Марра он упрекал в насаждении своей монополии в языкознании, подавлении других концепций — традиционном ранее образе научной жизни в самых разных областях науки, не только общественной. Именно в этой связи он осудил «аракчеевский дух» в науке и заявил о том, что наука не может развиваться без борьбы мнений и дискуссий.
Сталин разоблачал абсурдное положение о языке как надстройке над базисом. Было "реабилитировано" сравнительно-историческое языкознание, и многие крупные ученые, подвергавшиеся нападкам за непризнание «нового учения о языке», вздохнули свободно. Назову такие известнейшие имена, как академик В. В. Виноградов, член-корреспондент Р. И. Аванесов и профессор А. А. Реформатский[342].
Марристы, осужденные Сталиным, в большинстве своем, видимо, вынуждены были покаяться и признать свои ошибки, но не подверглись репрессиям ни в физическом смысле, ни в административном. Их руководители, такие как академик Мещанинов, утратили руководящие административные позиции, но не возможность работать в науке.
Как обычно хотели как лучше, а получилось как всегда.
Соображения Сталина о языке и его отношении к мышлению немедленно были объявлены ретивыми администраторами гениальным сталинским учением о языке, ставшим предметом диссертаций и даже специальных курсов на филологических факультетах. На пропаганде этого «учения» некоторые ученые, притом даже выдающиеся, но бывшие в прошлом в опале (в частности, В. В. Виноградов), сделали головокружительную карьеру[343].
Вместе с тем, наряду со здравыми суждениями (не требующими, однако, специальных лингвистических знаний) Сталин высказал озадачившие языковедов положения, в частности о том, что русский литературный язык сложился на основе курско-орловского диалекта. Никто не решался вступать с ним в спор по этому несовместимому с историческими ф