Одним из авторов заглавного доклада Быкова был ленинградский физиолог Ш. Э. Айрапетянц. Получив в свое время «выволочку» за поддержку противников Лысенко, он искупал свою «вину» и даже перестарался, назвав Павлова диалектическим материалистом.
Ярошевский будто бы видел экземпляр быковского доклада с пометками Сталина. На полях рукой Сталина было помечено: «просто материалист». Стало быть, не принимая непосредственного участия в «сессии двух академий», Сталин проконтролировал документы, задавшие тон последующим выступлениям, — об этом, несомненно, было известно участникам сессии.
Свой доклад Быков начал со следующего тезиса: «Нужно признать неправильной ту точку зрения, что Павлов якобы дал только дополнение к физиологии или что он создал еще одну главу этой науки. Правильнее будет, если мы всю физиологию разделим на два этапа — этап допавловский и этап павловский. Так же можно разделить и историю психологии. Психология допавловская построена на идеалистическом мировоззрении, психология павловская — по существу своему материалистическая. Это разделение по этапам касается и таких наук, как морфология, особенно морфология нервной системы»[393]. Критикуя один из учебников физиологии, проф. Ф. П. Майоров утверждал: «…идейное влияние Людвига и Гейденгайна на Павлова было совершенно ничтожно по сравнению с мощным воздействием философского материализма Чернышевского, Герцена, Добролюбова и Писарева»[394]. Выступавшие на сессии стремились доказать, что в связях с Западом Павлов не был замешан, что если у его теории и имелись корни, то их следует искать только в России: в научном плане — у Сеченова, в философском — у Н. Г. Чернышевского. Повсеместно утверждалось, будто Павлов воспитывался на философии Чернышевского, но никаких свидетельств знакомства с ней великого физиолога не имеется. И. П. Павлов, как и все передовое студенчество его эпохи, хорошо знал работы Д. И. Писарева. Но упоминать о Писареве в те годы не полагалось, поскольку его считали вульгарным материалистом.
Но ведь Павлов работал у Людвига и Гейденгайна. Он прошел их школу, испытал их влияние, как и влияние Клода Бернара и других выдающихся западных физиологов. Только опираясь на их достижения, он смог открыть новую главу в развитии нейробиологии. Согласно же версии Быкова, Майорова и других, до того как в физиологию пришел Павлов, в ней (как и в психологии) царили одни идеалистические заблуждения.
Некоторое внимание участники обсуждения уделили языкознанию. И, наконец, после дискуссии по языкознанию особое внимание выступавшие на сессии двух академий уделили проблеме второй сигнальной системы. Распространенным обвинением стало подозрение в отступлении от учения о второй сигнальной системе или его извращении. Но такого «учения» у Павлова фактически не было. Действительно, в конце 20-х — начале 30-х гг. на так называемых павловских средах и в последних статьях он высказывал положение о том, что наряду с сигналами, которые регулируют поведение, поступая непосредственно от предметов окружающей среды, есть и сигналы речевые, присущие лишь человеческому поведению и являющиеся, по его словам, «чрезвычайной прибавкой к деятельности человеческого мозга». Эта мысль о роли речевых сигналов зародилась у Павлова в связи с необходимостью определить различия в деятельности головного мозга человека и животных. Однако ни в конкретном экспериментальном материале, ни в практике физиологических исследований эта мысль Павлова серьезного развития не получила. Тем не менее, в связи со «сталинским учением о языке» павловское высказывание трактовалось как указание на адекватный этому учению физиологический механизм.
Отдельные соображения о второй сигнальной системе принадлежали акад. Л. А. Орбели, ставшему главным объектом критических нападок на «Павловской сессии». Правильная мысль Орбели о том, что слова и другие культурные знаки (нотные, буквенные и др.) не имеют ничего общего с теми конкретными явлениями, которые они обозначают, была расценена академиком Г. Ф. Александровым как извращение ленинской теории отражения. Александров ссылался на критику Лениным теории знаков или иероглифов, выдвинутую, как известно, Гельмгольцем и поддержанную Г. В. Плехановым. Отмечая, что изображение никогда не может сравняться с моделью, Ленин разграничивал изображение и условный знак. Считать ощущение условным знаком, символом, иероглифом значит, согласно Ленину, вносить ненужный элемент агностицизма. Но Ленин имел в виду применение понятия об условном знаке к ощущению, чувственному познанию. Орбели же говорил об отсутствии сходства между «звуковой материей» слова и его значением, его смысловым содержанием. И действительно, между умственным образом (понятием), запечатленным в слове, и выражающими его звуками не может быть другого отношения, кроме знакового.
Акад. Л. А. Орбели — в первом выступлении сказал: «Критика направлена в адрес определенных лиц… Дело в том, что если намечены определенные лица, которые должны подвергнуться более или менее строгой критике, то в случае свободной научной дискуссии чрезвычайно важно было бы ознакомить этих лиц с тем, в чем их собираются обвинять и критиковать. Даже когда речь идет о преступниках, то им дают прочесть обвинительный акт для того, чтобы они могли защититься или высказать что-либо в свою защиту. В данном случае этого не было сделано, и мы -несколько подсудимых — оказались в трудном положении»[395]. Орбели продолжал подвергаться нападкам. Вторично выступив, он признал свои ошибки, извинившись за то, что допустил непозволительное сравнение с обвиняемыми и преступниками[396].
На несуразность создания группы «антипавловцев» обратил внимание один из, быть может, самых честных участников сессии — Н. А. Рожанский. «Я, — сказал он, — был повергнут в большое недоумение объединением лиц и качеств трех таких разных физиологов, как академик Орбели, академик Бериташвили и действительный член Академии медицинских наук Анохин. Простите меня за некоторую вольность выражений, но если взять три предмета: яблоко, колесо и Чичикова — все они имеют некоторое общее качество округлости. Но если вы попробуете их на практике соединить, то ни геометрически, ни химически, ни биологически, ни социально — никак между собой они не совмещаются». Равным образом, подчеркивал Рожанский, совершенно недопустимо объединять указанных физиологов в некую группировку, занимающую одну и ту же позицию[397]. К аргументации Рожанского никто из выступавших не только не присоединился, но его самого подвергли критике, а после сессии лишили кафедры.
В докладе на сессии философ Александров говорил: «Когда к теории знаков обращаются, превращая их в самостоятельный мир, такие махровые идеалисты, как Шеррингтон или Лешли, — это понятно. Физиология используется правящими классами за рубежом для насаждения в трудящихся массах неверия в их силы, для отрицания закономерного развития природы, а тем самым для подрыва дела борьбы за свержение капитализма. Но совершенно непонятно и недопустимо, когда наши советские ученые становятся на позиции кантианской теории знаков»[398].
Манипулируя подобными приемами, Г. Ф. Александров приписал Орбели попытки истолковать павловское учение в духе агностицизма и поставил его в один ряд с теми, кто «подрывает дело борьбы за свержение капитализма». Александров в те времена считался ведущим философом (он был директором академического Института философии, а до этого -начальником Управления агитации и пропаганды ЦК КПСС.
Многие видные советские физиологи в ходе этой дискуссии опять обвинялись в монополизации научных исследований, подавлении других точек зрения, научном диктате. Напомню, что, что Ю. Жданов, бывший тогда заведующим отделом науки ЦК КПСС, готов сейчас признать ошибкой[399].
По моему мнению, критика Орбели также была непосредственно связана с ленинградским делом. Ведь Орбели возглавлял институт физиологии в Ленинграде. Вспомним, что в это время Сталин вел жёсткую борьбу против нарушений плановой дисциплины и искажений отчётности, против халатности, групповщины и разделения СССР по национальному признаку. Жестоко наказав ленинградскую группу, Сталин приравнял очковтирательство, семейственность, кумовство и групповщину к тягчайшим преступлениям против народа. И надо так оказаться, что именно в Ленинграде развил семейственность Н. А. Вознесенский. Именно в Ленинграде работала сестра М. А. Вознесенская, занимавшая пост секретаря Куйбышевского райкома ВКП(б). Там же преподавал брат Н. А. Вознесенского, проф. А. А. Вознесенский.
Хотя Орбели был академиком-секретарем отделения биологии АН СССР, он на Августовскую сессию ВАСХНИЛ 1948 года не явился. 17 сентября 1948 г. состоялось расширенное заседание ученого совета ИЭФ, на котором Л. А. Орбели сделал доклад "Об итогах сессии ВАСХНИЛ", в котором информировал сотрудников института о сессии ВАСХНИЛ и расширенных заседаниях президиумов АН и АМН СССР, рассказал об обвинениях, выдвинутых лично против него и руководимого им коллектива. В проекте резолюции ученого совета по докладу, составленном комиссией под председательством парторга института А. А. Волохова, говорилось: "Руководство и коллектив института в целом безусловно повинны в том, что допускали до последнего времени проведение исследований формально-генетического характера (Р. А. Мазинг, И. И. Канаев, Л. В. Крушинский) и не приняли своевременно мер для их устранения". В проекте решения предлагалось "исключить из планов темы, имеющие отношение к лженаучному течению менделизма-морганизма" и "освободить от работы в институте старших научных сотрудников проф. И. И. Канаева и Р. А. Мазинг как представителей менделевско-моргановского направления в биологии и не оправдавших свое пребывание в институте"