Ия улыбнулась и с чувством, когда будто гора свалилась с плеч, опустила голову на плечо Рудольфа, затем обхватила его шею руками, ну а поцелуй был в знак благодарности, не огненно-страстный, а нежный. Обоих уже не волновало, зайдет ли кто-либо и увидит их за весьма фривольным занятием, раньше-то объятий и поцелуев в хрустальном офисе они себе не позволяли. А теперь они оба поставили точку на прошлом, как писатель завершает рассказ. Оказывается, это сделать несложно.
Римма Таировна запила свой рассказ стаканом воды и уставилась на следователя, который сидел с застывшим выражением лица и, казалось, бессмысленно вытаращенными глазами, направленными вдаль. А он всего лишь перерабатывал услышанное, информация-то прелюбопытная, заслуживает особого внимания.
– А говорили, что ничего не знаете, – пробубнил Крайний, по его тону Римма поняла, что он удовлетворен. Но она – нет.
– Я вас умоляю, – захныкала бухгалтерша, – если вы что-то там решили, то я не хотела, чтоб вы подумали об Андрее плохо. Он скалозуб, но не…
– Спасибо, вы мне очень помогли, – Юрий Петрович поднялся, не дав ей договорить.
Пора навестить Варгузова. Об этом типе на диске, который принесла родственница Нефедова, достаточно информации, чтобы не заставлять Римму Таировну повторять дважды. Если понадобится, она даст свидетельские показания под запись, никуда не денется, а пока пускай отдохнет от психологической нагрузки.
Зубровка мела и мыла в таксопарке, не снимая солнцезащитных очков, хотя убирать в них неудобно. Когда никого не было рядом, она их сдвигала на лоб, но как только появлялись водители, очки снова красовались на носу. Стыдно потому что. Она все же женщина, а у нее фингалы. Фиолетовые. Не скоро пройдут. Главное – убей, она не помнит, кто вчера месил ее лицо. Нету памяти. Надо бросать это дело – пьянки, иначе… А что иначе? Смерть? Так многие же пьют и доживают до глубокой старости, утешала она себя. Но если памяти нет – это плохо, это сигнал, что нужно остановиться.
Второе мучение – жажда. Не воды, а чего-нибудь покрепче, и все равно, чего именно: хоть пива, хоть водки (ну, водка – слишком шикарно), да хоть бормотухи-первача. Не душа требовала, душа потом, когда первую дозу пропустишь, затребует общения, сейчас тело ныло и страдало, обливаясь потоками пота. Наумыча Зубровка старательно избегала, уж больно он ругается. Нет, она трезвая, в этом смысле придраться не к чему, но фингалы он увидит и ругаться будет. Стыдно, правда.
Чтоб завтра не получить нагоняй, она все углы вылизала и бегом из таксопарка кинулась, на улице ее ждал Кипарис, тоже мучимый жаждой. Был он Кипарисов, но две буквы куда-то потерялись.
– Ты че здесь? – не затормозила Зубровка, ей не терпелось домой попасть и поискать хоть капель десять.
– Встречаю тебя, – засеменил за ней Кипарис.
– Кто меня вчера?.. – спросила она.
– А че было-то?
– А вот!
Зубровка приостановилась и подняла очки, он аж попятился от увиденного, изобразив на роже «не знаю, не видел». Может, сам и упражнялся на ней, хотя… не с его тощими ручонками эдак расписать лицо. Зубровка запахнула куртку, скрестила руки на груди, чтоб назад не распахнулась – молния сломалась и не застегивалась, а к вечеру похолодало, – и побрела дальше. Он за ней.
– Муторно, – пожаловался.
– Где я тебе возьму? – огрызнулась Зубровка. – Самой бы кто послал…
Вообще-то, он безвредный, зря она на него злится, к тому же одной вдвойне муторно. А мозги заточены на добычу, Зубровка вдруг вспомнила и улыбнулась:
– Ой, как же я… Есть у меня… Ой… Идем.
– А че есть-то? – воодушевился Кипарис.
– Та пока ничего, но щас будет.
И подмигнула, подняв очки. И даже забыла про телесные страдания, которые ломали кости и мозги скручивали, отчего голова была тяжелой и гудела. Постепенно оба увеличивали скорость, пока не перешли на бег, а бегать в их состоянии – помереть можно. По лестнице совсем трудно было подниматься – и дыхалки не хватало, и ноги отказывали, но добрались. Отдышались. После Зубровка вставила ключ…
Сказать, что в ее доме бардак, – значит ничего не сказать. В этом бардаке она что-то искала, роясь в вещах, ящиках, перебирая на столе посуду, смотрела на полу… Десять минут прошло, двадцать, тридцать…
– Че ты ищешь? – взвыл Кипарис.
– Лекарство, дурень! – огрызнулась Зубровка.
– Не, а скока ждать? Уже б давно…
Но вдруг она села прямо на пол, засмеялась, зажмурившись и прижимая к груди помятый листик, который выудила из мусорного ведра.
– Нашла! – взвизгнула Зубровка. – Мобильник у тебя есть?
– Не держу. Облучение, и вообще… вредно.
– Ага, – поднимаясь на ноги, ухмыльнулась она. – И у меня нету. Идем искать.
Крайний приехал с намерением задержать Варгузова хотя бы на сутки, конечно, при условии, что вскроется достаточно веский мотив, а не пустяк. К сожалению, некоторые излишне эмоциональные люди склонны из мухи делать слона, тем самым создавая проблемы окружающим, не исключено, что Варгузов из той же породы. Все подвергай сомнению – этот избитый постулат как нельзя кстати подходит к данному делу. На тот случай, если сомнения заменит мотив и на Варгузова нужно будет надеть наручники, Юрий Петрович захватил оперативников, с которыми поднялся на этаж.
Дверь открыла женщина средних лет, бесцветная до такой степени, что ее не различишь в толпе из десяти человек, не говоря уж о большем числе. Удостоверение она читала с полнейшим равнодушием, с тем же выражением поинтересовалась:
– А что вы хотите?
– Хочу видеть Варгузова Анатолия Платоновича.
– Я отведу вас к нему, – сказала она, повернулась, словно робот, и пошла в глубь квартиры, за ней – группа Крайнего.
Он лежал на столе, накрытый тюлевым покрывалом, его уже ничто не волновало, никого он не боялся. Торжественно горели церковные свечи, издавая специфический аромат, а атмосфера смерти, знакомая каждому человеку, ибо он так или иначе сталкивался с ней, заставила группу замереть на пороге комнаты.
Да, смерть планы меняет, не считаясь с живущими. Юрий Петрович сделал отмашку двум оперативникам – что им теперь здесь делать? Пару минут он стоял, раздумывая, уйти ли и ему вслед за ребятами или попытаться разговорить женщину?
– Ночью был приступ, – заговорила она без его участия. – «Скорая» не успела приехать.
Крайний подошел ближе к покойнику, чтобы посмотреть, каков он из себя. О, ниже середняка. Не в росте дело, хотя и в нем тоже, а вообще. Юрий Петрович делил людей на типажи, уж больно много перевидал самых разнообразных представителей рода человеческого, чтобы смело распределять их по ячейкам. Все в мире систематизируется, от мушек и блох до прямоходящего – человека. Каждый типаж имеет определенный набор характеристик, как та же яхта, или самолет, как всякая тварь божия. Случаются сбои и попадаются типажи-ассорти, но в общем далеко от себя и этим не удается уйти.
Итак, Варгузов… Бедолага лежал с удивительно спокойным лицом отмучившегося человека, который вместе со смертью обрел свободу. Варгузов – убийца, это круто! Такие живут скромно и незаметно, не поражают женское воображение, часто остаются холостяками, удача с ними не дружит, деньги их не любят, они даже злиться толком не умеют ни на других, ни на себя. Если они и ставят перед собой интересные цели, то обязательно им что-то мешает или цель окажется не та, или сил не хватит. И что характерно для них – виноватое выражение лица. Да-а-а… Как бы мимика ни менялась, виноватое выражение остается.
– Соболезную вам, – сказал Крайний. – Он тяжело болел?
– Иногда недомогал, как большинство в его возрасте и с его комплекцией. Его убила рухнувшая сделка.
– Нельзя ли подробнее? – подхватил Крайний и стушевался, уж больно он настойчив и в своей настойчивости нетерпим. Где же чисто человеческое участие, сочувствие горю? – Простите, вы кто ему будете?
– Жена. Пойдемте в ту комнату, вы же не просто так приехали прямиком из органов.
В комнате-кабинете она предложила ему на выбор кресло или диван, обтянутые кожзаменителем. Крайний выбрал диван, он выше, с него вставать легче с его-то неблагополучным позвоночником. Юрий Петрович рассматривал обстановку – довольно старую, но добротную мебель из хорошего дерева, прослужит она еще лет сто. Тем временем жена Варгузова внесла ясность в поведение мужа, который словно ополоумел:
– Хоруженко с толку его сбил. Толя о своем деле мечтал, чтоб не служить всяким начальникам и ни от кого не зависеть. А что он умел? Практически ничего, работал экономистом, ну, человек хороший был – сейчас это тоже профессия. И вдруг Хоруженко предложил ему купить у него автомойку, недорого запросил. У Толи крышу снесло – повезло же, ночами подсчитывал, во что обойдется покупка.
– Извините, а почему Рудольф недорого запросил? – осведомился Крайний. – Насколько я знаю, Хоруженко…
– Жадный, – подсказала она. – Мойка в невыгодном месте стояла, прибыль от нее была мизерная, потом, Рудольфу срочно понадобились деньги. Зачем – не знаю. Толя подсчитал, что мойку можно сделать прибыльной, там же еще и магазин запчастей, мастерская по ремонту. Надо было вложиться – подправить подъезд, товар завезти, прорекламировать. В общем, мой Толя взял кредит в банке. А купли-продажи еще не было. С огромными трудностями нам дали кредит, мы кое-что продали, одновременно Толя заказал товар под эти же деньги…
У нее задрожали губы. Наверное, это были самые страшные дни в ее жизни. Крайний про себя посетовал: деньги, деньги, деньги… Раньше все больше на друзей рассчитывали, на совесть, порядочность, теперь их заменили купюры.
– Рудольф, – выговорила жена Варгузова, с трудом сдерживая рыдания, – обманул Толю. Ему предложили больше, он и продал, ничего не сказав мужу. Тайком продал. Разве так поступают?
– А как же Анатолий узнал?
– У Хоруженко работает один молодой человек… Борис его зовут, фамилию не знаю. Он позвонил Толе и рассказал… но было поздно, кредит мы уже получили… А что теперь делать мне? Товар пришел, надо выплатить оставшуюся часть, отказаться от кредита, заплатить проценты… Толе хорошо, а мне… хоть сама умирай, я же не вытяну.