Менеджер польщенно улыбнулся и предложил Диме ознакомиться со всеми возможными вариантами обогащения с помощью ценных бумаг. Чувствовалось, что ему до смерти хотелось выбежать из комнаты и наконец поговорить с кем-нибудь обо всех невиданных и неслыханных событиях.
Вооружившись десятком различных рекламных бумажек о деятельности компании “Интер трейдинг”, Дима вышел из бетонно-стеклянного офиса и втиснулся в телефон.
– Игорь, – сказал он, когда Полевой снял трубку, – а майора нет?
– Вечером будет, – сказал Полевой. – Передать чего?
– Основной клиент нашего друга Бойко, – сказал Дима, пытаясь говорить так, как всегда говорил майор, – помер от сердечного приступа. Вчера. Какой-то благотворительный фонд “Русский меценат”. Знаешь такой?
– Не-а, – сказал Игорь. – Да это очередная отмывочно-полоскательная контора скорее всего.
– Как ты думаешь, сходить мне туда?
– Куда? – не понял Игорь. – В фонд?
– И в фонд, и к этому, который помер. Проясню, от чего он на самом деле помер…
– Попробуй, – сказал Игорь задумчиво. – Попробуй. Вот интересные дела, а? Еще и меценат помер… Только когда пойдешь, придумай чего-нибудь поумнее, ладно? В том смысле, зачем пришел и все такое.
– Ладно, – сказал Дима, слегка уязвленный. – Придумаю.
Он повесил трубку, кое-как вылез из будки и вытянул за собой портфель. Эта деталь мужского туалета очень мешала ему. Он не знал, как с ней обращаться, и все время боялся где-нибудь ее оставить. Мама надерет ему уши, если он потеряет этот треклятый портфель. Подумав об этом, он засмеялся и пошел к машине. Адрес благотворительного фонда “Русский меценат”, записанный на бумажке, лежал у него в кармане.
Дача Сергея Мерцалова в Ильинском ничем не отличалась от окружающих ее, точно таких же “новорусских” домов.
Красный и розовый кирпич, башенка с флюгером, стеклопакеты, матовые шары фонарей вдоль желтой дорожки, засыпанный листвой газон. Дождь шуршал по опавшим листьям, барабанил в крышу Андреевой машины, поливал забытого на лужайке пластмассового коня.
При виде этого коня у Андрея стало противно в животе и очень захотелось курить.
Ворота были открыты настежь, но на участок майор Ларионов заезжать не стал, оставил машину по ту сторону забора.
Может, все-таки покурить, пока его никто не заметил, подумал он воровато. Или воздержаться?
Дверь распахнулась, и он увидел Ирину Мерцалову.
– Здравствуйте, – сказала она сквозь дождь. – Проходите.
Он был уверен, что женщина не может выглядеть страшнее, чем выглядела Ирина Мерцалова в тот первый день, когда Андрей ее увидел. Оказалось, что может. У нее было даже не бледное и даже не синее, а изжелта-зеленое лицо с коричневыми тенями вокруг глаз и висков. Как будто за два дня она заболела какой-то тяжелой болезнью, и эта болезнь вот-вот убьет ее. Волосы заложены за уши, как у девочки из приюта. Свитер болтался и шевелился на ней так, как будто внутри его никого не было.
– Что же вы остановились? – спросила она. – Дождь ведь. Проходите в дом.
Он остановился потому, что ему было страшно. Страшно смотреть на нее, страшно разговаривать, страшно думать о том, что будет с этой женщиной дальше.
– Я иду, – сказал он глухо, – спасибо.
Он долго снимая ботинки в просторной передней. Такая вдруг навалилась тоска, что он никак не мог с ней совладать.
– Кофе будете? – спросила она издалека. – Впрочем, зачем я спрашиваю…
– Ирина Николаевна, – сказал Андрей, и собственный голос показался ему фальшивым от избытка сочувствия. – Я не смог вчера поговорить с вами потому, что ваша свекровь….
– Лидия Петровна – человек мнительный, – перебила Ирина. – Как большинство врачей. Если вы хотите спросить, не свихнулась ли я, то нет, не свихнулась. Садитесь. Я только забыла, как вас зовут.
– Ларионов Андрей Дмитриевич, – представился он омерзительно-казенным тоном.
Эта кухня вся была из желтого солнечного дерева. Деревянные стены, деревянные полы, деревянные потолки, лавки и стол. В глиняной пепельнице лежали запонки. Тяжелые, явно золотые запонки с черным камнем. Очевидно, Сергей когда-то снял их и бросил в то, что было под рукой. В пепельницу. Покосившись на выпрямленную, как будто застывшую спину, Андрей быстро вынул эти запонки и сунул на стеллаж, за книги. Подавая ему пепельницу, она неизбежно нашла бы их, и хотя бы от этого Андрей мог ее избавить.
– У меня же дети, – не поворачиваясь к Андрею, вдруг сказала Ирина Мерцалова. Она равномерно мешала в турке кофе. – Дети. Нет, я не свихнусь.
Кофе стремительно поднялся ноздреватой коричневой шапкой, перевалил через край турки, залил плиту, загасил газ.
– Я теперь все так делаю, – сказала Ирина. – Давайте лучше вы. Умеете?
Андрей молча вытер с плиты кофейные лужи, вымыл турку, снова насыпал кофе и поставил его на огонь.
– Я только не очень понимаю, зачем вы это делаете? Она сидела за столом, зажав коленями руки.
– Что? – спросил Андрей, глядя в кофейную черноту.
– Ищете кого-то. Время тратите. Его все равно не вернешь обратно. Вы понимаете? Он ушел и сюда больше не вернется. Все. Конец истории. Я опять забыла, как вас зовут.
– Андрей. Меня зовут Андрей Ларионов.
– Как вы думаете, мы с ним еще увидимся? – И посмотрела на Андрея с заинтересованной надеждой, как потерявшийся спаниель смотрит на человека, чем-то напомнившего ему хозяина.
Только одно ее интересовало, только об одном она думала неотвязно, постоянно, истово… Как будто это думанье могло что-то изменить.
– Я никак не могу понять, почему же он ушел? – Она потерла лоб, как будто пыталась ответить на сложный научный вопрос. – Почему он посмел уйти, когда он так всем нужен? И мне, и Ване, и Грише, и… людям, которых он лечил? А? Как вы думаете? Разве человек может позволить себе уйти, когда он так нужен?
– Он просто не смог остаться, – сказал Андрей, наливая кофе. – Выпейте.
– И еще я думаю о том, как я буду его ругать, когда увижу. – Она блаженно улыбнулась. – Он даже представить себе не может, как я буду его ругать! За все, что он со мной сделал. За то, что бросил нас одних. За то, что дети еще маленькие, они его просто обожают, а он?! Взял да и ушел… Вы верите в загробную жизнь, Андрей?
Он смотрел ей прямо в лицо, внутри у него все корчилось от сострадания, и глупо было в тысячный раз спрашивать себя, почему это перестало быть работой.
– Мой дед был сельский священник, – сказал он. – В Фирсановке. А прадед, отец моей бабки, всю жизнь служил у Николы на Курьих Ножках. Тот вообще был батюшка, на всю Москву знаменитый. К нему народ за сто верст шел за советом и добрым словом. Бабушка рассказывала, что к нему даже Лев Толстой обращался, пока в свое отступничество не ударился…
Ирина слушала, как будто он рассказывал ей волшебные сказки о драконах, феях и живой воде.
– Поэтому в загробную жизнь я верю, Ирина Николаевна, – продолжал он, понимая, что ему повезло и он знает теперь, как можно ненадолго сдвинуть эту женщину с ее чудовищных мыслей. – Я верю в нее так же твердо, как в то, что завтра снова будет восход, а сегодня вечером – закат. Иначе все это и вовсе бессмысленно…
– Да-да! – сказала она почти человеческим голосом. – Вот именно! Если нет, так это действительно совершенно бессмысленно…
– Вы только не проговоритесь моим коллегам, – попросил Андрей. – Меня в управлении засмеют.
– Нет, – сказала она, как будто и впрямь у них была теперь общая тайна. – Не проговорюсь. Надо же, как вам повезло. У вас в семье священники были. А у меня мама – кондитерша с “Красного Октября”, папа – инженер с ЗИЛа, и никаких священников. И никаких надежд. Маме плохо все время… Отец в ванной запирается и плачет. Ребята тоже чуть что – ревут. Не столько от горя, сколько от того, что понять ничего не могут, где отец, где мать, где прежняя хорошая жизнь, почему мы в отпуск не едем…
Она замолчала надолго. Андрей не хотел ей мешать.
– И мне совсем не с кем поговорить про него, понимаете? – сказала она, глядя на Андрея с надеждой. – Моя сестра кое-как управляется с родителями и детьми, своими и моими. Свекровь…
– Я видел вашу свекровь, – перебил Андрей осторожно. – Я все про нее понимаю.
– Да? – спросила Ирина. – Ну, тем более. Мила Гольдина приехать и сидеть со мной не может. У нее тоже дети, да и вообще она человек очень… нежный. Слишком нежный… Поговорите со мной, пожалуйста. Поговорите со мной о Сереже. Вы не бойтесь ничего, я про все вам расскажу, просто мне нужно, чтобы кто-нибудь со мной о нем поговорил. Пусть даже вы.
“Пусть даже я, – подумал Андрей. – Пусть”.
– Вы поэтому просили меня приехать? – спросил он, как будто пытаясь нащупать твердую почву в зыбкой болотной топи.
– Нет! – сказала она. – Не только поэтому. Сейчас, одну минуточку…
Она вышла и быстро вернулась.
– Вот, – сказала она и протянула ему маленькую кассетку. Две точно такие же лежали у него в кармане джинсов.
– Что это? – спросил он изумленно.
Что за чертовщина? На сегодня с него вполне хватит кассет, своих и ворованных.
– Это я услышала вчера вечером. Дома, в Москве. Понимаете, все звонят каждую минуту – и родственники, и пациенты, и кто занимается Сережиными бумагами, и… – она запнулась, – похоронами. Я не подхожу к телефону. Я потом буду подходить, – вдруг прошептала она, оправдываясь, – но сейчас – не могу.
Андрей взял кассету.
– Там говорят, что я – сука и что я получила по заслугам, – продолжала Ирина ровным голосом. – Вы потом послушаете, хорошо? Не здесь. Это можно сделать не здесь?
– Можно, – сказал Андрей мрачно. – Голос мужской или женский?
– Голос… не знаю. Скорее мужской. Какой-то он непонятный, этот голос.
– Вам угрожают?
– Нет, что вы! – сказала она удивленно. – Говорят, что просто я наказана недаром. Как вы думаете, Андрей, его могли убить из-за меня?
– Что за ерунду вы несете, Ирина Николаевна! – сказал Андрей с досадой. – Вы лучше знаете что мне скажите…