уппе или культу? – интересовался психотерапевт. – Возможно, они носили мантии? На ритуалы приносили младенцев? Энн в них участвовала?»
После того как Энн отрицательно ответила на все эти вопросы, ей было велено идти домой, подумать о том, что могло произойти, и попытаться вспомнить детали. В ходе последующих сеансов Энн под гипнозом в конце концов согласилась с тем, что она участвовала в ритуалах культа. В трансе Энн отвечала терапевту отдельными словами и жестами, однако этого ему хватило, чтобы успешно «войти в контакт» с несколькими сатанинскими альтер-личностями девушки. Те поведали ему, что члены культа намеревались убить ее новорожденного ребенка. Выйдя из гипнотического транса и выслушав рассказ психотерапевта о планах ее альтер-личности, Энн выразила скептицизм и сказала, что эти «воспоминания» не казались ей реальными. Она предположила, что ее альтер-личности могли лгать, и попросила психотерапевта, чтобы тот помог ей отделить факты от выдумки. Не обращая внимания на опасения пациентки, он сообщил ей, что богатство деталей и последовательность в ее воспоминаниях доказывают: она действительно стала жертвой сатанинского культа.
Сеансы продолжались, и психотерапевт Энн делал ее воспоминания все более насыщенными, общаясь с ней при помощи жестов4 и задавая наводящие, суггестивные вопросы. Когда Энн пришло время рожать, ее психотерапевт настоял, чтобы за ней наблюдали круглосуточно, ведь нужно было защитить ребенка. Энн позволяли лишь мимолетом взглянуть на ее новорожденного малыша и всегда под присмотром, поскольку психотерапевт опасался, что одна из ее сатанинских альтер-личностей появится и осуществит предписанное жертвоприношение. Работники больницы и сотрудники правоохранительных органов следовали предостережениям психотерапевта и соглашались на любые меры, чтобы обезопасить ребенка от кровожадных когтей сатанинского культа.
В конце концов муж Энн, который работал врачом и по понятным причинам был обеспокоен действиями психотерапевта и всем тем, что творилось вокруг его новорожденного сына, перевел жену в психиатрическое отделение доктора Гэнэуэя. Спустя два дня психотерапевтических сеансов, во время которых психиатры придерживались нейтральной позиции по отношению к «сатанинским» воспоминаниям Энн, те «внезапно испарились». В конечном счете Энн поняла, что она невольно сфабриковала воспоминания о ритуальном насилии в ответ на заботу и внимание, которыми ее одаривал психотерапевт в качестве награды за ее признания. Больше всего она боялась снова попасть под влияние психотерапевта-манипулятора, применяющего агрессивные методы гипноза.
Я слушала с огромным интересом. Гэнэуэй ясно, настойчиво и недвусмысленно заявлял, что психотерапевты своими предположениями могут ненамеренно спровоцировать возникновение и разрастание ложных воспоминаний о сексуальном насилии. Уважаемый исследователь и признанный специалист по психиатрии открыто и свободно признавал, что наблюдал в ходе собственной лечебной практики процессы искажения памяти и внедрения воспоминаний, которые я выявила в своей лаборатории. Он соглашался, что восприимчивое сознание может искажать или даже создавать воспоминания, реагируя на тембр голоса психотерапевта, выражение скуки, нетерпения или восхищения на его лице, формулировки вопросов и едва уловимые невербальные сигналы. Короче говоря, Гэнэуэй полагает, что в некоторых случаях – а по его мнению, таких случаев очень много – психотерапевты сами создают те проблемы, которые надеются вылечить.
Имеем ли мы право обобщать выводы Гэнэуэя? Если психотерапевт может, сам того не зная, взрастить воспоминание у легко поддающегося внушению пациента, и его предположение запускает целую цепную реакцию, значит ли это, что пациент с более простыми, но все же серьезными проблемами также может подхватить предложенную психотерапевтом идею о сексуальном насилии и вспомнить случаи и события, которых никогда не происходило? Воспоминания могут быть не такими яркими и впечатляющими, как у пациентов с ДРИ, без жестоких пыток и ритуального насилия. И все-таки возможно ли в определенных условиях взрастить отдельные детальные псевдовоспоминания на плодородной почве нормального сознания?
После лекции я подошла к Гэнэуэю, представилась, быстро ввела его в курс дела о своем опыте по делу Франклина и об обрушившемся на меня в последнее время шквале телефонных звонков и писем от обвиняемых родителей5.
– Вы сталкиваетесь с очень сложными случаями во время работы с пациентами с ДРИ и воспоминаниями о СРН, – сказала я, чувствуя себя немного неловко при использовании непривычных аббревиатур. (Я чувствовала себя гораздо комфортнее, разговаривая о КВП и ДВП с учеными, занимающимися исследованиями памяти). – Но могут ли с подобным искажением и внедрением воспоминаний столкнуться те многочисленные запутавшиеся люди, которые приходят к психотерапевту в поиске решения своих жизненных проблем?
– Я считаю, что в данном случае существует точно такая же опасность, – спокойно ответил Гэнэуэй и даже бровью не повел. – Два основных провоцирующих фактора ведут к созданию псевдовоспоминаний. Все мы восприимчивы к влиянию книг, газетных и журнальных статей, проповедей, лекций, фильмов и телевидения. Например, показ документальной драмы, в которой изложение фактов сопровождается зрелищной реконструкцией предполагаемых преступлений, может породить в восприимчивом сознании страхи, ожидания, мечтания и грезы. Еще одним мощным фактором нередко становятся предположения и ожидания авторитетного человека, с которым пациент хочет иметь особые отношения.
– Другими словами, слова психотерапевта, – перебила я.
Он кивнул.
– Я полагаю, пациент ищет одобрения со стороны психотерапевта и чувствует необходимость быть интересным, необычным, особенным. Или, возможно, пациент чувствует, что застрял на одном месте и ничего не достиг за время терапии. Теперь предположим, что психотерапевты, работающие с такими пациентами, считают, что сексуальное насилие приобрело масштабы эпидемии и что большинство приходящих к ним людей были изнасилованы. Предположим также, что некоторые психотерапевты считают, будто память работает по принципу видеомагнитофона, она записывает каждую мысль, эмоцию или событие и надежно все это сохраняет. Это самые что ни на есть благодатные условия для формирования ложного воспоминания, и я считаю, что такие условия создаются ежедневно во время сотен психотерапевтических сеансов.
– Так почему же пациенты стремятся внедрить в свою память и самовосприятие такие жесткие и болезненные воспоминания? – задала я вопрос, который часто задавала себе самой. – Что заставляет людей брать на себя роль жертвы, а своих близких выставлять жестокими и равнодушными?
– Покрывающие воспоминания дарят человеку иллюзию важности, исключительности. Иногда это даже кажется по-своему захватывающим, – объяснил мне Гэнэуэй. – Быть может, будучи ребенком, пациент чувствовал себя отвергнутым или лишенным внимания, или же слишком заурядным, потому что с ним не происходило ничего увлекательного или необычного. Любые события могут заставить внушаемого пациента сбежать в мир фантазий. Их тщательно продуманные псевдовоспоминания помогают им почувствовать себя особенными и достойными внимания и даже восхищения психотерапевта. Если психотерапевт задает особые, двусмысленные вопросы, выражает чрезмерное одобрение, удивление, отвращение, веру или недоверие, высказывает свое мнение, восхищается или беспокоится, пациент может почувствовать давление с его стороны и необходимость чем-то подтвердить свои слова. Другими словами, реакция психотерапевта может стать катализатором для того, чтобы аморфный материал фантазий превратился в конкретное воспоминание.
У меня был один последний вопрос:
– Как вы определяете, выдуманные у пациента воспоминания или реальные?
– Если нет фактических подтверждений, я не знаю, как психотерапевт может быть полностью уверен, – ответил Гэнэуэй. – Настоящая утрата и пережитое насилие, конечно, влияют на развитие психической реальности у ребенка, но не так, чтобы это позволило психотерапевту годы спустя точно определить, что реально, а что выдумано. Те психотерапевты, которые хорошо разбираются в психодинамике, понимают и учитывают этот факт, – продолжил Гэнэуэй, – поскольку современные методы терапии, основанные на известных психоаналитических данных, концентрируются на осторожном систематическом исследовании и понимании смысла, извлеченного из подсознательных фантазий, связанных с желаниями и страхами. Поиск фактов, на которых могут базироваться те или иные восстановленные личные воспоминания, не так важен. Лишь недавно, когда психотерапевты, в силу каких-то убеждений или личных мотивов, стали полностью игнорировать психодинамическое влияние подсознательных фантазий на воспоминания своих пациентов, возникла эпидемия «воспоминаний о насилии», и в нашем обществе начала расцветать психология жертвы. Фрейд в гробу бы перевернулся, если бы узнал, что наделали эти психотерапевты, столь непозволительно упростив, исказив и обесценив его сложную теорию о сознании и подогнав ее под свои личные интересы. Возможно, пройдут годы, прежде чем вера общества в эффективность традиционной психоаналитической психотерапии будет восстановлена после вреда, причиненного тем, что я называю «мактерапией» – методами псевдотерапии массового потребления 1980–1990-х годов.
Чрезвычайная внушаемость. Диссоциативные защитные механизмы. Система убеждений, навязанных психотерапевтом. Ятрогенные влияния.
Я вернулась в Сиэтл, чувствуя, что теперь у меня есть цель и я знаю, куда двигаться. Из клинических наблюдений Гэнэуэя я получила все недостающие детали – восприимчивые клиенты, наивные психотерапевты, доверчивое общество, повсеместный страх сексуального насилия. Теперь единственное, что мне оставалось сделать, – понять, как собрать все эти детали воедино и провести психологический эксперимент. Главная сложность заключалась в том, как заглянуть в суть проблемы, связанной с достоверностью этих потерянных и найденных воспоминаний. Хотя я не могла подтвердить, что то или иное воспоминание, появляющееся во время терапии, было ложным, но почему бы не подойти к решению этой проблемы с другой стороны? Благодаря тщательно спланированному экспериментальному проекту и контролируемым клиническим испытаниям мне, быть может, удалось бы выявить теоретические основы формирования ложных воспоминаний и тем самым доказать, что человек способен выдумать целое воспоминание о травматическом событии, которого никогда не было.