Двадцать шестого марта Дебби по телефону сообщила, что доктор Бейкер порекомендовал Дагу съехать от семьи как минимум на полгода, чтобы Дженнифер смогла вернуться домой. В тот же день все четыре сестры встретились в кабинете психотерапевта, чтобы поделиться своими чувствами и переживаниями. Элисон, вторая по старшинству из четырех сестер, проявляла открытую враждебность к Кристен и психотерапевту, отказываясь верить, что ее отец был способен изнасиловать собственного ребенка. Анна была в полном смятении. Дженнифер поддерживала Кристен. Психотерапевт надеялась, что этот сеанс поможет наладить общение между сестрами.
Два дня спустя Дженнифер сказала, что не уверена, стоит ли продолжать сеансы психотерапии. Они стали исследовать причины, подтолкнувшие ее к этому решению, и психотерапевт пришла к выводу, что Дженнифер пытается избежать той боли, которую влекла за собой работа над воспоминаниями о насилии.
В течение следующего месяца Дженнифер выглядела подавленной и замкнутой, но все же согласилась продолжить терапию. Был назначен еще один совместный сеанс с Кристен, и психотерапевт описала его одним предложением: «Кристен настроена положительно, Дженнифер все еще в депрессии».
Через неделю, 25 апреля, Дженнифер по-прежнему страдала от депрессии и сомневалась, что ее действительно насиловали.
Однако 9 мая неопределенности и смятению внезапно настал конец. Воспоминания Дженнифер восстановились, и они оказались поразительно четкими и предельно точными. Она вспомнила, что отец ее насиловал, когда она училась в четвертом и пятом классе. Она также вспомнила, что, когда ей было четыре или пять, отец схватил ее за запястья и лег на нее сверху. Она вспомнила, как плакала, пиналась и визжала всякий раз, когда он к ней приближался. Вспомнила, что он целовал ее в шею и в грудь, заставлял ее трогать его пенис и засовывал руку ей между ног.
По ее словам, он начал насиловать ее совсем маленькой. Она в этом не сомневалась, поскольку всего двумя днями ранее сестра Дебби рассказала Дженнифер, что ее наверняка изнасиловали, когда ей не было еще и двух лет. Тетя Дженнифер помнила, как лежала вместе с ней на кровати, и вдруг девочка начала ползти и извиваться, стараясь забраться на нее. Преждевременное «сексуальное поведение» ребенка убедило ее тетю, что Дженнифер была изнасилована отцом.
В июне Дженнифер, Кристен, Анна и Дебби три недели путешествовали по Европе, а психотерапевт Дженнифер посетила мастер-класс Лоры Дэвис, соавтора книги для самопомощи «Мужество исцеления».
Второго июля Дженнифер сказала своему психотерапевту, что понимает, как важно говорить о насилии, которому она подверглась в прошлом. Психотерапевт предложила ей прочитать «Мужество исцеления» и поделилась идеями, которые почерпнула на мастер-классе. Она рассказала девушке, что многие жертвы думают, будто выдумали свои воспоминания, а некоторые и вовсе считают, что сходят с ума. В разговоре всплыла тема прощения, и психотерапевт сказала Дженнифер, что ей вовсе не обязательно прощать отца.
Через неделю к Дженнифер вернулось еще одно воспоминание о том, как ее насиловали: этот случай якобы произошел, когда ей было четыре. Отец эякулировал ей в рот. Ее вырвало, и он ее ударил.
Одиннадцатого июля Дженнифер попросила назначить внеочередной прием, потому что ей было тяжело справиться с чувствами вины и стыда, и ей казалось, что ответственность за все лежит на ней. Психотерапевт заверила ее, что насилие произошло не по ее вине, и отметила, что над этим вопросом еще следует поработать.
Дженнифер и ее психотерапевт провели еще двадцать три дополнительных сеанса с августа по январь 1991 года. Записи психотерапевта о том, что происходило во время этих сеансов, занимали всего десять страниц. Их разговоры, казалось, превращались в более общие обсуждения отношений с подругами, парней и проблем с самооценкой. Арт-терапия помогла Дженнифер начать бороться с чувствами горя и гнева. Она продолжала «двигаться вперед», хотя часто с грустью говорила о своих воспоминаниях.
В последней короткой записи, датированной 29 января, говорилось, что Дженнифер с тревогой ждет приближающегося слушания и особенно страшится назначенной судом беседы с психологом, который, как она опасается, не захочет вникнуть в ее версию произошедшего.
Стив Моуэн положил записи психотерапевта обратно в папку и снова взял в руки черную папку со стенограммами разговоров доктора Штайна с Дженнифер. Штайн представлял сторону защиты, и Дженнифер обсуждала его со своим психотерапевтом во время последнего сеанса. Вот уже, наверное, десятый раз пробегая глазами стенограммы сеансов Штайна, Стив сделал вывод, что тот не только хотел вникнуть в слова Дженнифер, но и с искренним сопереживанием относился к ее страху и чувству того, что ее предали.
В ходе предпоследнего сеанса, прошедшего 29 мая, всего за месяц до слушания, Штайн попросил Дженнифер описать отца.
Штайн. Каким он был?
Дженнифер Нейгл. Он не был заботливым… Его часто не было дома. Он был рассеянным. Мне не хватало отца… Он просто всегда был занят работой… Он много работал.
Позднее, в самом конце сеанса, состоялся следующий разговор:
Штайн. Твой отец был эгоистичным?
Дженнифер Нейгл. Не думаю. Он мало давал семье, зато много отдавал другим людям. Мальчикам.
Штайн. Он сказал то же самое. Честно говоря, я думаю, что вы оба не совсем правы, но это лишь мое личное мнение.
Дженнифер Нейгл. Что он не эгоистичен?
Штайн. Нет, я думаю, что он эгоистичен.
Дженнифер Нейгл. Почему?
Штайн. Я думаю, что он очень далек от того, чтобы кому-то что-то отдавать.
Дженнифер Нейгл. Не знаю. Я вынуждена признать, что семье он отдавал мало. Но было много ребят, которые его уважали, знаете, довольно много.
Штайн. Тебе нужно было больше, чем какие-то подарки или поездки… Ты испытывала эмоциональную боль. И я думаю, что именно в этом отношении он давал тебе недостаточно.
Дженнифер Нейгл. Мне кажется, никто в семье не оказывал мне эмоциональной поддержки.
Штайн. Это тоже мое личное мнение. Прежде чем мы закончим, ты можешь рассказать мне что-нибудь еще, что пролило бы свет на родственные, семейные отношения между тобой и твоим отцом?
Дженнифер Нейгл. Я не думаю, что нас можно назвать семьей. По крайней мере, я частью семьи не была. Возможно, они были семьей без меня. Не знаю.
Штайн. Не думаю, что это правда. Но даже если и так, это вовсе не твоя вина.
Дженнифер Нейгл. Так мне и говорят.
Штайн. Мне бы хотелось, чтобы ты в это поверила.
Дженнифер Нейгл. Я стараюсь.
Стив Моуэн полагал, что в этом разговоре, занимавшем всего одну страницу с тремя пробитыми дыроколом отверстиями, аккуратно напечатанном, отксерокопированном и помещенном в черную папку, предназначенную для юристов вроде него самого, содержался ключ ко всему делу. Дженнифер была ранимой, одинокой девочкой, которая испытывала сильную эмоциональную боль на протяжении всего своего детства. Мать казалась ей холодной, незаботливой и бесчувственной, поэтому она обратилась к отцу в поисках любви и поддержки. Но ее чувства по отношению к отцу были глубоко противоречивыми. Стив вспомнил разговор, во время которого Даг пытался разобраться в сложных эмоциональных перипетиях их семьи. «Я старался быть Дженнифер другом, – рассказал он Стиву, – но она всегда держалась от меня на расстоянии. Думаю, она старалась защитить мать, которая вечно ревновала, потому что я и две наши старшие дочери были так близки». Даг рассказал ему о письме, которое он написал Дженнифер, когда она гостила у дедушки на Восточном побережье. «Я хочу узнать тебя поближе», – писал он.
В ответном письме Дженнифер объяснила, что она не хочет быть ближе к отцу, потому что ей нужно «личное пространство», но он может возить ее с друзьями на машине, когда пожелает. Даг с уважением воспринял слова Дженнифер о «личном пространстве» и возил Дженнифер и ее друзей, куда им было надо, когда выдавалась такая возможность. Но у него и дальше возникали трудности в общении с дочерью, и как-то раз он попытался поговорить с ней об этом. «Мне плохо оттого, что мы с тобой так далеки друг от друга, – сказал он, – но я рад, что вы с матерью довольно близки».
«Но, папа, мы с тобой тоже близки», – ответила Дженнифер.
Подумав о том, как Даг описывал свои воспоминания об этих разговорах, и о прочих деталях из жизни Нейглов, о которых он уже знал, Стив понял: что-то и правда пошло не так. Возможно, что-то с самого начала было не совсем «правильно» в отношениях Дага, Дебби и их детей. Но каждый прочитанный Стивом документ, каждый разговор и все, что он знал о человеческой натуре, – все это заставляло его сомневаться в том, что Даг Нейгл был виновен в сексуальном насилии над своими детьми.
Разбирательство длилось три недели. Даг отказался от права на суд присяжных и предоставил возможность вынести окончательное решение судье Малкольму Уорду.
Согласно показаниям Дебби, она не хотела верить в то, что ее муж насиловал их детей, но, выслушав их рассказы, не могла прийти к иному выводу. Она оставалась сдержанной и спокойной и полностью себя контролировала, стоя за свидетельской кафедрой. «Превосходный свидетель со стороны обвинения», – наклонившись к Дагу, шепнул Стив. Но Дага беспокоила та расслабленность, с которой она давала показания. Пока в зал не вошел судья, она болтала с заместителем прокурора, рассказывая всякие анекдоты и истории. Даг подумал, что она как будто хорошо проводила время. Она смеялась и шутила, стоя за свидетельской кафедрой – можно ли считать это нормальным поведением для женщины, мужа которой судят по обвинению в сексуальном насилии над их детьми? Что это за странный мир, в котором он оказался, и что его в нем ждет?
После выступления Дебби настала очередь Дженнифер. Она рассказала суду, что испытывает очень сильные эмоции по поводу «вероятности» того, что отец мог ее изнасиловать, и считает эти чувства доказательством того, что насилие имело место, хотя поначалу она не могла вспомнить конкретных случаев. Большая часть воспоминаний вернулась к ней летом и осенью 1990 года, и она подробно описала процесс, использованный для того, чтобы их «сгенерировать». Каждый раз, когда она чувствовала тревогу, нервозность или беспокойство или не могла уснуть, она знала, что в ее сознании вот-вот всплывет новое травматичное воспоминание.