То, что началось как сугубо этическая перепалка между просвещенными активистами по борьбе с насилием над детьми и косными сторонниками патриархата, стало превращаться в грязную войну, в которой граница между добром и злом постоянно смещалась. Внезапно психотерапевтов начали обвинять в том, что это они – плохие, это они – продажные наемники, жадные до денег и власти, фанатики, которые манипулируют своими клиентами, заставляя их соглашаться с популярным, но ошибочным диагнозом, создают им дополнительные психологические проблемы, вместо того чтобы их решать, и разрушают семьи. Психотерапевтов стали сравнивать с сейлемскими охотниками на ведьм и с маккартистами, преследовавшими красных. Дескать, они так же переворачивают каждый камень и заглядывают под каждый куст в поисках того, кого сами назначили источником зла.
Этот скептицизм (который психотерапевты стали называть «волной ненависти») отразился и во многочисленных газетных и журнальных статьях. Журналист Дебби Нейтан написала статью для журнала Playboy, детально описав свой опыт поездки на четырехдневный ретрит-марафон для жертв сексуального, физического и эмоционального насилия или пренебрежительного обращения. Утром первого дня около тридцати участниц в обнимку с плюшевыми медведями и другими мягкими игрушками, вместе с шестью психотерапевтами собрались «в комнате, где из мебели не было ничего, кроме матрасов». На них лежали толстые телефонные книги. Жертвам насилия велели встать на матрасы или опуститься на четвереньки и резиновыми шлангами молотить по телефонным справочникам, которые олицетворяли собой насильников.
Большинство женщин представились как жертвы инцеста или сатанинского ритуального насилия. Когда настала очередь «Донны», она спокойно представилась жертвой эмоционального насилия. Но затем «ее лицо исказили рыдания».
«Понимаете, – проговорила она сквозь слезы, – мне кажется, что я не достойна быть здесь. Мне стыдно, потому что у меня нет никаких воспоминаний об инцесте».
Главный психотерапевт, социальный работник по имени Бет, ничуть не смутилась. «У скольких из вас нет воспоминаний о насилии?» – спросила она. Одиннадцать женщин подняли руки. «Посмотрите вокруг, – пылко обратилась к нам Бет. – Посмотрите на всех этих людей, у которых нет воспоминаний. Все вы заслуживаете быть здесь. Неважно, помните вы что-то или нет. Неважно, что случилось или не случилось».с
Скоро настало время чудовищных подробностей. Началось настоящее соревнование: кто вспомнит больше ужасов. Одна за другой участницы рассказывали свои леденящую душу истории. Андреа вспоминала свечи, которые вставляли в разные части тела, проколотых мечами детей и каннибальские пиршества. Кэти рассказывала, как убила трех младенцев – своих собственных детей, а потом вырезала им печень. Тереза утверждала, что ее отец был вождем культа, практиковавшего сатанизм всего в нескольких милях от места, где проводился ретрит. Незадолго до этого он изнасиловал ее, надеясь, что она забеременеет, и он сможет принести новорожденного ребенка в жертву Сатане1.
Воспоминания Донны блекли на фоне этих рассказов. «Господи, – позже говорила она. – Люди, которых насиловали в сатанинских культах. Кто после такого захочет слушать про то, как папа ругал меня за неправильно выполненное домашнее задание?»
В последний день ретрита Донна обратилась к группе с заявлением.
«Прошлой ночью мне приснился сон, – сказала она. – Сон об инцесте. – Она казалась спокойной, будто испытывала облегчение. – Помимо моего отца там были и другие люди. Было приятно. Но мне за это стыдно».
Психотерапевт по имени Бет ответила словно по команде. «Донна, – сказала она, – начало положено. Когда дети внутри вас [то есть внутренние дети] будут готовы, к вам вернется больше воспоминаний».
Все заулыбались.
Статья Дебби Нейтан была опубликована в октябрьском номере журнала Playboy 1992 года. В том же месяце в газете Los Angeles Times появилась статья, автор которой скептически рассуждал о вытесненных воспоминаниях:
Ученые все чаще призывают к осторожности: то, что кажется давно забытой правдой, на самом деле может оказаться чистейшей выдумкой или искаженными воспоминаниями о том, что происходило с человеком в детстве… Самые суровые критики говорят, что вытесненные воспоминания стали универсальным диагнозом, которым ошибочно объясняются любые психологические страдания и который потенциально опасен для пациента.
А позднее в том же месяце в журнале Time было напечатано следующее:
Воспоминания могут изменяться при их извлечении из памяти. Вспоминание – это процесс реконструкции, а не воспроизведения… Критики заявляют, что наводящие вопросы, а также популярность темы детского насилия в СМИ часто приводят к тому, что в сознание восприимчивых к внушению детей и взрослых закладывается идея о том, что они были изнасилованы, хотя на самом деле ничего подобного не происходило.
«Необоснованные обвинения в сексуальном насилии над детьми разрушают семьи по всей Северной Америке», – говорилось в статье канадской газеты Toronto Star. В ней же приводилась цитата одного из обвиненных родителей: «Некоторые из этих так называемых психотерапевтов проводят операции на мозге при помощи ножа и вилки».
Автор научных материалов для газеты The New York Times Дэниел Гоулман начал свою статью «Детская травма: воспоминание или выдумка?» с упоминания судов над ведьмами:
Так Сатана ли это или Сейлем? Целая волна случаев, когда взрослые мужчины и женщины внезапно вспоминали травматичные события из своего детства, положила начало спору среди психологов, изучающих работу памяти и психологические травмы… Критики сравнивают волну подобных случаев с истерией и ложными обвинениями сейлемских охотников на ведьм.
«Эксперты по вопросам воспоминаний говорят, что психотерапевты создают атмосферу истерии», – трубил заголовок статьи из газеты San Diego Union-Tribune.
Работающие в самых престижных американских университетах психиатры, социологи и эксперты по работе памяти говорят, что многие из «восстановленных» воспоминаний на самом деле внушены пациентам психотерапевтами и не могут быть правдой. Ученые также критикуют психотерапевтов, которые, чаще всего имея магистерскую или докторскую степень по психологии, соглашаются с теорией, не подтвержденной никакими научными фактами. Кроме того, они осуждают таких специалистов за то, что они, пусть и руководствуясь благими намерениями, закладывают в разум своих пациентов идею о пережитом насилии, которого во многих случаях попросту никогда не было. При этом пережитое в прошлом насилие стало безосновательным и универсальным объяснением любых психологических проблем.
Даррелл Сиффорд, колумнист газеты Philadelphia Inquirer, посвятил серию статей критике психотерапевтов, «которые копают-копают и в конце концов… находят то, что пытаются раскопать, даже если его там нет». Он откровенно рассказал о юридических проблемах, с которыми сталкиваются отдельные психотерапевты, и о потенциальных катастрофических последствиях для всего психотерапевтического сообщества. «Я думаю, проблема ложных обвинений станет главной катастрофой для психотерапии 1990-х годов», – писал он.
Некоторые психотерапевты потеряют свои лицензии, когда профессиональные организации начнут сокращать штат. Думаю, в конце концов против отдельных специалистов будут поданы иски по обвинению в преступной халатности, после того как их пациенты поймут, что с ними сделали.
Сиффорд даже предположил, что у самих психотерапевтов, которые не переставая «копают», могут быть серьезные психологические проблемы.
Я поневоле задаюсь вопросом: в каких отношениях с собственными родителями находятся эти психотерапевты? Не подвергались ли они сами насилию, будучи детьми? Возможно, поэтому оно им повсюду мерещится? Или дело в чем-то другом? Быть может, виной всему беспринципность? Или невежество?
Психотерапевты по понятным причинам разозлились и испугались: все это бросало тень на их репутацию, профессию и даже психическое состояние. Масла в огонь подливал еще и тот факт, что им приходилось привыкать к неласковому прозвищу, введенному в употребление группой «отрекшихся» – бывших пациентов, которые считали, что их «воспоминания» им внушили психотерапевты. Отрекшиеся, по аналогии с сокращенным прозвищем perp, которое используется в США по отношению к преступникам (от англ. perpetrator), стали применять к психотерапевтам слово therp (от англ. therapist) – «терапевтишка».
Это и положило начало контратаке. Психотерапевты не только обвиняли скептиков в том, что те выступают против интересов женщин, детей и жертв насилия и встают на сторону правых реакционеров, демонстрирующих полное отрицание («снайперы в рядах ненавистников», как выразился один известный активист по защите детей), но также пробовали и более мирный подход. Одна из их стратегий заключалась в том, чтобы пересечь линию фронта и отправиться на вражескую территорию, ища понимания и поддержки у критиков. Они надеялись, что некоторые критики перейдут на их сторону.
Я стала одной из основных мишеней по нескольким причинам: я ученый, я женщина, и я занимаю относительно либеральную позицию в борьбе, которую ведут экстремисты. Поскольку я ученый, специализирующийся на изучении памяти, в частности – гибкости памяти, результаты моих исследований представляли собой ценный трофей. Психотерапевты и борцы за права детей надеялись, что, если им удастся каким-то образом привлечь меня на свою сторону, они смогут совершить маневр, обойти вражеские ряды и получить стратегическое преимущество.
Если бы я отказалась изменить свое мнение как ученый, возможно, они бы обратились ко мне как к женщине, которой должно быть хорошо известно, что нельзя становиться на сторону мужланов, думающих только левым полушарием. Спор о природе вытесненных воспоминаний быстро перерастал в схватку между мужчинами и женщинами, между патриархатом и матриархатом в войне за прекращение насилия над детьми. Психотерапевты дрожащим от волнения голосом, с трудом сдерживая закипающий внутри гнев, рассказывали мне, что скептики (такие, как я) уничтожают достигнутые огромным