– Они не такие, как у нас на пижамах.
Ох, Леда! Моя Леда в саду, склонившаяся над летними розами, в шелковом кимоно (со стрекозами), а под ним – ничего… А я этак нежданно натыкаюсь на нее, замираю, гляжу – жена моя, и тут она поднимает взгляд, видит меня и прекрасно знает, что делает, распуская пояс, роняя кимоно наземь, а после вновь отворачиваясь да нагибаясь подрезать розы! Ха! Посреди грядки, посреди бела дня, посреди темной ночи – Леда моя всегда, неизменно прекрасна. Но вот…
Вот Леда входит на кухню. Под глазами чернеют круги, босые ноги опухли, живот далеко выдается вперед. Останавливается на пороге, смотрит, как я разбиваю яйца, кашляет, шаркая по полу, идет к кофеварке, наполняет кружку, сыплет в нее сахар, ложку за ложкой, целую гору. Как ни борюсь с собой, а порыва сдержать не могу – в конце концов, я, было дело, любил ее, и потому говорю:
– Он с кофеином.
Знаю, усталый взгляд ее васильковых глаз устремлен на меня, но той же любезностью отвечать не желаю и, безукоризненно верно работая кистью руки (о, что знает Леда о верной работе руками!) начинаю взбивать яйца в пену.
– Сколько раз тебе повторять, – говорит она, – это не та, не обычная беременность.
Я пожимаю плечами. Да, что мне об этом известно?
– Лебедь, – говорит Леда. – Яйцо…
Ага. Проделал он эту штуку со стрекозами – с тех пор я только о ней и слышу.
– Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? – снова и снова заводит он одну и ту же волынку. – Разве не помнишь всех тех стрекоз?
Ага, помню, конечно, еще бы не помнить. И стрекоз в сахарнице, и стрекоз в банке с медом, и стрекоз, застрявших в москитной сетке, и стрекоз в волосах, и стрекоз на спине – лапки жесткие, цепкие, просто дрожь пробирает.
А лучше всего насчет этих стрекоз помню, что он так ничего и не понял. Он же, видите ли, убежден, будто ради меня все на свете следует менять к лучшему. Вот так он меня любит. Я это знаю, и знала давно, и проблемой никогда не считала: уж очень он был хорош в постели, и посреди грядки, и на кухонном столе – ну, не понимает, так что с того? А между тем пары симпатичных стрекоз-сережек да бус к ним хватило бы за глаза. Хотела б я жучков-паучков, так на себе бы их не носила. Одним словом, вот так мы все это время и жили, и то, что он малость глуповат, меня не волновало, но теперь – дело другое.
Вон, бьет эти яйца, будто в том есть какой-то высший смысл… но я так устала, что разбираться даже не пробую. Наливаю себе кофе, а он этак подчеркнуто на меня не глядит, бормочет, что кофе – с кофеином, и мне жуть как хочется вылить ему этот кофе на голову, однако я сдерживаюсь, ухожу в гостиную, усаживаюсь в глубокое зеленое кресло, заваленное грудой одеял, будто гнездышко, принимаюсь за кофе, любуюсь птицами за окном. Все тело ноет.
Надо бы от него уйти. Как он меня подвел… Пью кофе, пытаюсь не вспоминать. Крылья – о, крылья невероятной величины! Запах перьев. Острый клюв. Пронзительный крик. Быстрые-быстрые толчки… Прижимаю ладони к животу. Надо бы позвонить кому-нибудь, но после той, первой ночи, после того, первого телефонного звонка просто сил нет. С той ночи для меня началась совершенно другая жизнь. Я больше не прекрасна и не любима. Теперь мы друг другу чужие, и я совсем, совсем одна.
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ ЖЕРТВАМ ИЗНАСИЛОВАНИЯ, «ГОРЯЧАЯ ЛИНИЯ»
– Я… я…
– Окей, вдохните поглубже и успокойтесь.
– Он… он…
– Да?
– Он…
– Да?
– Меня изнасиловали.
– Окей. Окей. Очень жаль. Хорошо, что вы позвонили сюда. Наш долг – помочь вам. Он рядом?
– Нет.
– Вы в безопасности?
– Что?
– С вами кто-нибудь есть?
– Да, муж, но…
– Муж сейчас с вами?
– Да, но…
– Если вы продиктуете адрес, я могу прислать к вам кого-нибудь.
– Я…
– Окей, вы плачете?
– Он…
– Да?
– Он меня изнасиловал.
– Ваш муж?
– Нет, нет. Муж мне не верит…
– Жаль. Очень, очень жаль.
– Но меня в самом деле…
– Понимаю. Понимаю. Окей, не могли бы вы назвать адрес?
– Лебедь.
– Что?
– Ужасный.
– Вы сказали «лебедь»?
– Я всю жизнь считала их такими красивыми…
– Лебедей?
– Да.
– Простите, но при чем здесь… э-э… лебеди?
– Я просто вышла на двор прогуляться: понимаете, луна сегодня такая милая… и тут он бросился на меня с неба.
– Лебедь?
– О, господи… да. Просто ужас.
– Мэм, вы хотите сказать, что изнасилованы лебедем, я правильно вас понимаю?
– Да. Думаю, опознать его я смогу.
– Не могли бы вы… не могли бы вы передать трубку мужу?
– Он мне не верит.
– Мне очень хотелось бы поговорить с ним.
– Я показала ему и перья, и следы от когтей. У меня все тело в красных рубцах и укусах, а он… знаете, что он думает?
– Мэм…
– Он думает, будто я обманываю. Будто сама, нарочно все это подстроила.
– Мэм, по-моему, вы не туда звоните. Вам нужна другая горячая линия.
– Вот и вы мне тоже не верите.
– Не сомневаюсь, вы пережили некую травму.
– Вы ведь не верите, что меня изнасиловал лебедь, так?
– Мэм, сейчас я продиктую номер, позвоните туда. Там вам непременно помогут.
– Ну нет, сомневаюсь. Похоже, все вокруг слишком любят птиц. Возможно, не ворон с голубыми сойками: все знают, что они крадут яйца и выклевывают мозг у птичек помельче, но лебедей – лебедей любят все, верно?
– Прошу вас, позвольте, я дам вам другой номер. Обратитесь туда.
– Похоже, это бессмысленно.
Да, помню, прекрасно помню этот звонок. Он до сих пор не дает мне покоя. Что же произошло с ней на самом деле? А может, это шутка была? Нам, знаете ли, звонят иногда телефонные шутники, но я лично представить себе не могу, что творится в голове человека, полагающего, будто звонить с подобными шуточками в службу помощи жертвам изнасилования – это смешно. В конце концов, если линия занята пустым разговором с телефонным хулиганом, до меня не дозвониться тем, кто действительно нуждается в помощи!
Что? Э-э… нет, ночь та была вполне спокойной. У нас тут, слава тебе, господи, не Нью-Йорк – в среднем, два, ну три изнасилования в год, не больше.
Так вот, она заявила, будто изнасилована лебедем. Легко ли в это поверить? Я вам скажу: не очень. Вот только не знаю… с тех самых пор мне все думается, что с этим звонком можно было разобраться лучшим образом, понимаете? Я ведь психолог, специалист, и потому гадаю: что же на самом деле произошло? Что мог символизировать этот лебедь? В традиционном понимании лебедь – прекрасная птица, ассоциирующаяся с волшебными сказками, невинностью и чистотой. Порой я даже сомневаюсь: действительно ли звонившая была изнасилована?
Что? Нет, не лебедем, разумеется! Я все же специалист-психолог, в сказки, знаете ли, не верю. Уж я-то реальность от игры воображения как-нибудь отличу. Это как раз мой профиль. Птицы женщин не насилуют. Но насилию женщины подвергаются. Вот я порой и думаю: возможно, насилие в самом деле произошло, да такое ужасное, что пострадавшая повредилась умом, оттого и цепляется за лебедя, крылатый символ целомудрия? Ну, то есть… не станем вдаваться в… э-э… живописные подробности, но какой величины может достигать половой орган лебедя?
Прошу прощения? Нет, разумеется, я вовсе не говорю, будто ужас жертвы насилия можно измерить величиной, так сказать, орудия преступления. Напомните еще раз, из какой вы газеты? Ну, ладно. Пожалуй, с меня ответов на вопросы довольно, а вот что можете сказать об этой девушке – то есть, женщине – вы?
ЖЕНЩИНА, НЕСУЩАЯ ЯЙЦА!
Доктора пункта неотложной помощи были удивлены и потрясены появлением на свет яйца в двадцать фунтов весом, снесенного женщиной, доставленной в приемный покой мужем в ночь с четверга на пятницу.
– С виду – беременность как беременность, – поведал нам Х. О. Маккилл, санитар приемного покоя. – Пациентка ничем не отличалась от любой другой беременной дамы. Разве что вела себя немного истеричнее прочих, про яйцо кричала, но на это, честно сказать, никто внимания не обратил. От дам, когда у них начинаются схватки, чего только не наслушаешься! Вдруг слышу, наш доктор Стивенс говорит: вызывайте, говорит, доктора Хогана, а доктор Хоган – он же городской ветеринар! Но вот подошел я поближе, пригляделся как следует, и точно: из дамы-то появляется не ребенок. Яйцо появляется, точно. Но тут сестра Хийт занавеску задернула, а я стою рядом с мужем и говорю ему: «Вам-то войти дозволено, это сестра Хийт только меня туда не пускает. Вы ведь муж, верно?» А он, бедняга, просто сам не свой. Ну да, как его в этом винить: не каждый же день твоя жена откладывает яйца весом по двадцать фунтов!
Слухи, будто эта женщина до сих пор находится в больнице, в отдельной палате, где все время сидит на снесенном яйце, лишь ненадолго сменяемая мужем, представители руководства больницы комментировать отказались. Однако лицо, пожелавшее остаться неизвестным, сообщает:
– Нам всем трепаться об этом запрещено. Я так и работу могу потерять. Но – да, она там, яйцо свое высиживает. И вот что я еще вам скажу: не очень-то эта дамочка жизни больничной рада, дома яйцо высиживать хочет, но доктора вокруг нее так и вьются, да только не думаю, будто из-за заботы о ней. Понимаете, о чем я? А вот о чем. Помните ту клонированную овцу? Ну, так женщина, несущая яйца, – это ж куда удивительнее! Вот попомните мое слово: начнут ее вскоре уламывать, чтоб еще раз такое проделала. А куда же это годится? Она ведь женщина, мамой готовится стать, а не зверушка из зоопарка! Только имени моего нигде не поминайте, окей? Я с работы вылететь не хочу.
Порой она засыпает прямо так, на яйце, моя Леда, прежде такая красавица… Отчего это с нею произошло? Отчего это случилось именно с нами? Отложив эту штуку, она снова стала легкой, как перышко. Поднимаю ее, укладываю на кровать. Леда моргает, открывает васильково-синие глаза.
– Яйцо, – говорит она, порываясь встать. – Мой малыш.
– Ч-ш-ш-ш, – отвечаю я, – ложись-ка, поспи. Я за тебя посижу.