Посидел он так еще какое-то время, вдруг слышит: зовет его чей-то голос.
– Этойе, – шепчет, – Этойе!
Огляделся Этойе по сторонам, но никого не увидел.
А голос снова:
– Этойе!
На этот раз бросил Этойе взгляд на теплый источник, и видит: лежит на краю его рыба, наполовину высунувшись из воды.
– Это ты говоришь со мной, рыба? – спросил Этойе.
Выглядела она точь-в-точь как любая другая рыба – серебристая чешуя, плавники, бессмысленный взгляд…
– Говорю я, – отвечает рыба, – да только я не рыба.
– А с виду – совсем как рыба, – заметил Этойе.
– Я – бог этого острова, – все тем же жутковатым шепотом объявила рыба. – Но, чтоб говорить, нужен рот. Вот мне, волей-неволей, воспользоваться этой рыбой и пришлось: другого-то ничего под рукой не случилось.
– Тогда благодарю тебя, о, бог этого острова, как бы тебя ни звали, будь ты мужчина иль женщина, или и то и другое, или ни то ни другое, за гостеприимство. Правда, кроме благодарности, мне за него отплатить нечем.
– Вот о плате-то мне и захотелось поговорить. Не сослужить ли нам друг другу службу, не заключить ли союз?
– А на каких же условиях? – спросил Этойе, даже в таком отчаянном положении не забывавший: ведешь дело с богами – держи ухо востро.
– Я родился с этим островом, – отвечала рыба, – и вот теперь одинок. Все эти опоясанные скалами островки вокруг пробавляются случайными молитвами охотников. Все они безмолвны, и богов на них почти не осталось. На моих голых скалах нет птичьих гнезд, а значит, нет и охотников, и, скорее всего, на моем острове, как и на тех, остальных, никто никогда не поселится. Отвези меня на Ау, и я щедро тебя награжу.
– А вот это, боюсь, невозможно, – сознался Этойе и рассказал рыбе обо всем – о смерти отца, о хитрости брата, о собственном гневе и бегстве.
Но рыба не унималась:
– Отвези меня на Ау, – говорит.
И посулила Этойе: если-де он согласится, и принесет все нужные жертвы, и исполнит все требующиеся обряды, он, Этойе, станет на Ау первым и главным среди всех людей.
– Я сделаю тебя и твой род правителями всего Ау. Пообещаю окружить особой заботой тебя, и твоих потомков, и ваши судьбы, до тех пор, пока Ау высится над волнами!
– А вдруг высокая волна набежит?
– Ах, Этойе, ах ты хитрец прозорливый! Но я хитрить да обманывать не намерен. Давай скажем иначе: «До тех пор, пока хоть малая доля острова Ау высится над волнами». Будешь кормить меня досыта – мне наверняка хватит сил на все обещанное, и даже на большее.
– А-а, – смекает Этойе, – так тебе нужна кровь?
– Мне нужно, чтоб люди Ау славили одного меня и жертвы приносили одному мне. Провозгласи богом своих людей меня и только меня. Меня и только меня провозгласи богом Ау. Всякого же, кто с этим не согласится, объяви вне закона – их кровь и достанется мне.
– А что станет с уже живущими на Ау богами? С голоду они не помрут?
– А им сейчас много ли дела до того, что голоден ты? – спросила рыба.
– Да, тут ты прав.
И Этойе на время умолк.
– С твоей помощью, – продолжила рыба, – я вселюсь в любой принесенный тобою камень подходящей величины – тут, неподалеку, с десяток таких найдется. Его ты и отвезешь на Ау. А после принесешь жертву и из камня меня освободишь.
– Жертву? Какую же?
– Я слышу крики чаек над волнами. Они пролетали над Илу и рассказали мне, что брат твой не убит, а только ранен. Не приходило ли тебе в голову, насколько проще могла бы решиться загвоздка с вашим наследством, будь он мертв?
– Поразмыслить бы надо, – сказал на это Этойе.
– Разумеется. Только ты с размышлениями не затягивай. Рыбы этой надолго не хватит.
– Кстати о рыбе, – вспомнил Этойе. – Для разговора она непременно нужна тебе вся целиком? Я здорово проголодался, а на сытый желудок, уверен, и голова работает куда лучше.
– Забирай всю, – отвечала рыба. – А утром принеси к источнику новую. А еще лучше – птицу или тюленя. Рыбы, знаешь ли, для разговоров не приспособлены, и эта беседа довольно утомительна.
– Вот спасибо тебе! – воскликнул Этойе. – Такое здравомыслие очень меня обнадеживает. Тогда я посвящу рыбу сию тебе, предамся священной трапезе, а уж после нее как следует взвешу все тобой сказанное.
Так он, Этойе, и сделал.
За тысячу лет, истекшую после того, как Этойе заключил сделку с богом, деревня Илу стала городом Илу. Город раскинулся возле устья полноводного ледяного ручья, стремительно несшегося вниз, к морю, с ледника, укрывавшего вершину горы Муэу. Колодец в пещере на нижних склонах Муэу по-прежнему курился паром, но обитавший там бог давно молчал – то ли ушел куда, то ли и вовсе умер. За горой тянулись в глубину острова холодные высокогорные долины, пустынное царство застывшей лавы и льдов, куда никто не ходил.
Зеленые с бурым землянки Илу, сооруженные из дерна, камня и кож, тянулись к морскому берегу, к длинным рядам вешал для сушки рыбы – туда, где каждую ночь отдыхали дном кверху, чтоб утром снова выйти на промысел, байдары охотников, туда, где волны прибоя мерно качали вверх-вниз широкие полосы водорослей пополам с плавником. Центр города украшала Обитель Бога Ау, огромное здание из тесаных блоков черной лавы, вздымавшееся к небесам выше всех прочих домов.
В дни давнего прошлого любой мог устроить набег на чужую деревню, привести в Илу пленников и досыта накормить бога, приумножив свое богатство и славу. Целые деревни были истреблены до последнего жителя, если не припадали к стопам правителей Илу, объявив себя верными слугами бога Ау. Немало бедных, но смекалистых и отважных юношей нажили в те дни состояния. Однако теперь на Ау вне закона считались лишь те, кто совершил преступление, и только с десяток чиновников, унаследовавших право вершить суд от отцов, могли приносить богу человеческие жертвы. Других людей вне закона в окрестных землях попросту не осталось. В каждой деревне (городов, кроме Илу, на острове не было) свершали обряды только в честь бога Ау и приносили жертвы только ему одному.
Взамен народ Ау процветал. Все были здоровы и ели досыта. Тюлени, киты и рыба сами шли в руки охотников и рыбаков. Правда, с течением лет заметно увеличилось число преступлений, караемых смертью, но этого солидным, законопослушным гражданам, исправно славящим бога, опасаться не стоило.
Был в те времена на Ау человек по имени Ихак, а жил он в Обители Бога. Как и отец его, и отец его отца, Ихак принимал от поимщиков предназначенных в жертву богу преступников, а взамен выдавал им особые знаки – бирки в виде маленьких рыбок, вырезанных из вулканического стекла. В былые дни состоявший при этой должности пользовался немалым влиянием, но теперь она сделалась чисто ритуальной. Ростом Ихак был высок, сложением хил, лицом узок, ходил слегка сутулясь. С женой они прожили много лет, однако потомства на свет не произвели. Много раз Ихак жертвовал богу и рыбу, и собственную кровь, а однажды пожертвовал даже преступника, выкупленного у чиновника, с которым он вел дела, хотя это обошлось ему в немалую часть сбережений. Принося жертвы, он неизменно напоминал богу о собственном верном служении и о верном служении своих предков, а после нижайше, от всего сердца молил о ниспослании того единственного, чего ему не хватало для полного счастья. Во всем остальном жизни его можно было только позавидовать.
И вот однажды в Обитель Бога явились двое охотников, волоча за собой вереницу из дюжины израненных пленников. Привратник в изумлении разинул рот, погнал их прочь, но охотники уходить не желали. Странно одетые пленники, похоже, не понимали человеческой речи, а потому все вопросы о том, как они, связанные, окровавленные, оказались у врат Обители Бога Ау, остались без ответов.
Наконец к воротам вышел Провозвестник Воли Бога – человек сановный, осанистый, ни на минуту не забывавший о долге потомка самого Этойе, всем видом своим, от густых, вьющихся светлых волос до безупречных, без единой пылинки сапог тюленьей кожи, внушавший почтение. Казалось бы, человеку столь важному разбираться с парой простых охотников не по чину, однако, едва услышав, что происходит, Провозвестник тут же сообразил: дело нешуточное, – потому-то и вышел расспросить охотников сам.
– Откуда взялись эти люди?
– Вчера к островам подошли какие-то лодки, – отвечал первый охотник. – Большие, широкими помостами по две соединены, и… – тут он попробовал описать мачты и паруса чужих лодок, но только привел слушателей в замешательство. – И каждая – с кучей людей на борту. Встали на якоря и начали охоту на птиц. Мы с двоюродным братом последили за ними и поняли: не наши они, не с Ау.
– Откуда же они пришли, если не с Ау? – усомнился Провозвестник. Насколько он знал, кроме как с Ау, взяться им было неоткуда. – Прямо из глубины морской выпрыгнули – и лодки, и люди на них?
– Может быть, – сказал на это первый охотник, – богу Ау наскучило питаться одними преступниками?
– Может быть, – с едва уловимым ехидством добавил второй, – богу Ау угодно, чтоб всякий имел возможность добыть себе богатства и славу, как это было заведено в прежние времена?
Услышанное Провозвестника ничуть не обрадовало, и он, по примеру привратника, принялся расспрашивать пленников. Один из них заговорил (по крайней мере, попробовал), но с языком его что-то явно было не так – ни единого слова, только бессмысленное лопотание.
Тем временем у ворот собралось немало зевак, и кое-кто из них подтвердил рассказ охотников о странных лодках, бросивших якорь среди островов, и о странно одетых людях, пришедших на них. И, хотя этот обычай не соблюдался уже две с лишком сотни лет, сию минуту отыскать основания для отказа в его исполнении Провозвестник не мог, зато оснований для примерного наказания смутьянов в будущем, если из-за этого возникнут сложности, мог отыскать множество. Потому-то он, поразмыслив, и отправил охотников к Ихаку.
Ихак был изумлен не меньше всех остальных. Однако, не в пример остальным, ему хватило здравого смысла принять такой оборот событий с изрядной долей невозмутимости.