– Итак, э-э… хм, – сказал он, оглядывая пленных. – Кто из вас кого из них изловил?
– Мы трудились вдвоем, наравне, – отвечал первый охотник. – Значит, и заслуги нам делить поровну.
– Верно, – подтвердил второй.
– А-а, – протянул Ихак. – Понимаю.
С этим он оглядел вереницу пленников внимательнее.
– Ага. Хм… Так ты говоришь, всю дюжину вы изловили вдвоем и трудились на равных?
Оба охотника подтвердили его правоту.
– Итак… Выходит, вам полагается дюжина бирок, по шесть на брата. И отныне можете величать себя Воинами Ау.
– Жду не дождусь прогулки по рынку, – мечтательно вздохнул первый охотник. – Ох, погляжу, как у всех вокруг морды вытянутся!
– Да, а вот эта, что в тягости? Живот уже вон какой. Не следует ли посчитать ее за двоих?
– О, нет, – твердо ответил Ихак. – Как ни жаль, нет. В наставлениях об этом сказано вполне определенно. Так что… Но разве вам с этим не повезло? Как бы вы разделили тринадцать бирок без спора, м-м?
Вот так Ихак по всей форме, от имени бога, принял принесенную парой охотников жертву, вручил им заслуженные бирки, а после отправился рассказать обо всем жене.
В должное время родилась у них девочка, и Ихак известил всех о том, что жена его наконец-то произвела на свет дитя. Обнаружив себя в тягости, она очень удивилась, но тут ее можно было понять: ведь знаков непраздности она давным-давно не ждала. Вдобавок, о женщинах, не подозревавших о своем положении чуть не до последних минут, слыхивал каждый. Ясное дело: вот и жена Ихака – одна из таких.
По такому случаю Ихак устроил великий пир, за коим представил дочь друзьям и, не скупясь, отблагодарил бога Ау. Девочку он назвал Ифанеи – то есть «ниспосланной от бога».
Когда миновало время поста, бдений и умерщвления плоти, каждый из шестерых капитанов Флота Безбожников возглавил трапезу в честь «божества этих мест, покаравшего нас за недавнее прегрешение». День был пасмурно-сер, ветер с силой швырял в лица мелкие брызги затяжного дождя. Обитатели каждой из лодок, собравшись вместе на центральных палубах, возносили хвалы местному богу – сильнейшему, милосерднейшему, полноправному и единственному владыке сих островов и окрестных морей.
– Жаждем услышать волю твою! – кричали Безбожники, из осторожности ни о чем более не прося и аккуратно воздерживаясь от каких-либо обещаний, в то время как капитаны лили в воду собственную кровь.
Затем Стек с перевязанной раной уселся за трапезу, и его люди вокруг принялись есть, с каждым куском славя великодушную щедрость неведомого бога. Сам Стек был не особенно голоден, но знал: ради своих людей, да еще после кровопотери, поесть необходимо, и потому постарался от остальных не отстать.
Безбожники жутко страдали от холода, каждый скорбел о гибели двенадцати товарищей, а аскеза только усугубила их горе. Однако за трапезой, невзирая на тучи, и дождь, и сомнения в собственном будущем, общее настроение мало-помалу начало подниматься. А почему бы и нет, если перед тобою – обильное угощение, приготовленное самым изысканным образом (насколько, разумеется, обстоятельства позволяют)? Улыбки и смех начались с притворства, но, как нередко случается, вскоре и чувства начали хоть немного, да совпадать с действиями. Правда, сам Стек заставить себя улыбнуться не мог, однако радости Безбожников был искренне рад.
– В крайнем случае, – крикнул капитан «О, Боги, Смилуйтесь» со своей палубы, – погибнем на сытое брюхо!
– Слова твои мудры, как всегда, – откликнулся Стек с горькой усмешкой на губах.
Мало-помалу трапеза подошла к концу, и Безбожники принялись убирать недоеденное угощение. Стек, погруженный в раздумья, сидел под единственным прямым парусом своей лодки, привалившись спиною к мачте. Тем временем люди вернулись к обычным, повседневным делам, и вот, к концу дня, ветер разогнал тучи над западным горизонтом, расчистив полосу небесной синевы, плавно переходящей в зеленый с оранжевым, а лучи заходящего солнца окрасили волны россыпью золотистых бликов. Все краски, потускневшие под пеленой серых туч, словно бы разом набрали силы: изумрудная зелень венчавшей остров травы, побуревшие доски палубного настила, ветхий парус цвета спелой пшеницы, розовый пласт тюленьего жира, уносимый коком на камбуз, засияли россыпью самоцветов. Солнце клонилось ниже и ниже, а Стек все сидел у мачты, задумчиво глядя вдаль.
Когда солнце почти скрылось за горизонтом, Стек вдруг вскочил и подозвал к себе одного из детишек.
– Отправляйся на «О, Боги, Смилуйтесь», – велел он, – да поскорее. Передай капитану: пусть держится начеку: у меня мурашки по коже, а в воздухе веет какой-то жутью. Еще скажи: пусть он передаст мое предупреждение дальше.
– Да, я тоже чувствую, – подтвердил мальчуган.
Но не успел он и шагу ступить, как все прочие капитаны тоже вышли на палубы собственных кораблей: очевидно, в дурных предчувствиях Стек оказался не одинок. Все работы на лодках разом прекратились. Безбожников охватил страх.
– Не трусь, ребята, – сказал Стек. – Если сейчас и погибнем, всем нашим бедам конец. Если останемся живы – тем более не о чем горевать. Как бы ни обернулось, сделаем все, что сумеем. Мы с вами всегда встречали свою судьбу лицом к лицу, и сегодня спины ей не покажем!
Все замерли в ожидании. Вдруг за самой кормой взвился к небу мощный фонтан; за ним, извиваясь в воздухе, из моря поднялось мертвенно-бледное щупальце. Змеею скользнув вдоль палубы, щупальце глухо шлепнуло по основанию мачты и обхватило ее в том самом месте, где минуту назад сидел погруженный в раздумья Стек. Корма лодки резко качнулась книзу.
– Черпай! – крикнул Стек.
Безбожники в тот же миг бросились к черпакам. Кому черпаков не хватало, поспешили на нос, чтобы уравновесить судно, а также из страха перед блестящими, студенистыми щупальцами, поднявшимися над водой вслед за первым, обвившим, ухватившим лодку с другой стороны. Видя все это, команды других лодок дружно пригнулись к самым ширстрекам[44], завопили от ужаса.
Тут за кормой раздалось странное бульканье, сложившееся в журчащий, клокочущий оклик:
– Стек!
– Не отвечай! – вскричал один из Безбожников.
Но Стек невозмутимо, как можно тверже ступая по накренившейся палубе, осторожно перешагивая присосавшиеся к настилу щупальца, двинулся к корме. Вся команда его, кроме черпальщиков, замерла без движения, не смея даже перевести дух. Наблюдавшие с других лодок умолкли.
Остановившись у края палубы, Стек склонился над леером и взглянул вниз. Из волн на него взирал огромный серебристо-черный глаз величиною не меньше его собственной головы. От окружавшей глаз белой плоти тянулись в стороны щупальца, удерживавшие лодку Стека, а посреди них торчал клюв наподобие птичьего.
– Стек! – вновь пробулькала тварь.
– Я здесь, – отвечал Стек. – Чего ты от меня хочешь?
– Вот-вот, о наших с тобою желаниях давай и поговорим, – пробурлило морское чудище. – Союз принесет выгоды нам обоим.
– Объяснись.
– А ты немногословен. Кое-кто счел бы это непочтением, но я отнесу твою резкость на счет дурного обхождения со стороны других богов. Или, может, на счет твоей несравненной храбрости – если так, я буду этому рад.
Правду сказать, Стек не смел шевельнуться – только б не задрожать и тем не выдать своего страха. Он знал: в эту минуту от самого незначительного его поступка зависит судьба и жизнь каждого во всем флоте, и изо всех сил старался не допустить дрожи даже в голосе.
– Ты весьма великодушен. Я жду твоих объяснений.
Тварь протяжно взбурлила, ни слова не говоря. Казалось, она задумалась.
– Что ж, объясню. Тысячу лет назад, на том самом острове, который сейчас перед тобой, я заключил сделку с человеком. С жителем Ау.
– Ау – это самый большой остров гряды?
– Да. Я пообещал, что человек этот и все его потомки будут править Ау, если только согласятся приносить мне надлежащие жертвы, а в обрядах да молитвах из всех богов славить одного лишь меня. Они условия сделки блюдут. Я – тоже.
– Мы под условия вашей сделки не подпадаем, – заметил Стек.
– В некотором смысле подпадаете. По уговору, мне в жертву положено приносить людей, объявленных вне закона. Вначале вне закона считался любой, не желавший ограничиться поклонением мне. Теперь на Ау таковых не осталось, и мне в жертву приносят только убийц, разбойников, да самых разных мелких преступников.
– Начинаю понимать, – сказал Стек. – Мы принесли жертву, которую можно счесть жертвой какому-либо другому богу, и стали подходящей добычей для твоего алтаря.
– Именно так, – пробулькало чудище. – Но впредь ты этого не допустишь?
– Знай я обо всем наперед, и первого случая бы не допустил, – не без горечи в голосе заметил Стек.
– Ладно, неважно, – объявила тварь, таращась на Стека немигающим взглядом. – Друг друга мы в тот день еще не знали, а что было – то быльем поросло. Кроме того, я предлагаю тебе такое, о чем ты, думаю, и мечтать не дерзал.
– А именно?
– Себя самого. Прежняя сделка мне разонравилась. Скажу прямо: я амбициозен. Я замышлял, получив безраздельную власть над Ау, расширить влияние далее. Но, покорив собственный остров, жители Илу оказались не склонны отправиться дальше и устроили все так, чтобы этого не потребовалось. А вот вы, не в пример им, странствуете по всему свету.
Казалось, в эту минуту ветер, и без того ледяной, сделался холоднее прежнего.
– Но ты накрепко связан договором с жителями Ау, – напомнил Стек.
– Свои пределы и у этого договора имеются.
– Как, несомненно, и у будущего договора с нами.
– А ты прозорливей, чем этот Этойе из Илу, – пробулькала тварь. – И людям твоим не в новинку сохранять за собой все возможные преимущества, имея дело с богами. Так что друг другу мы подойдем.
На это Стек не ответил ни словом.
– Жертвы, полученные за тысячу лет, придали мне сил, – проклокотал бог Ау. – Разве вы не бежите от всех на свете богов? Разве все остальные народы не гонят вас прочь? Возьмите меня себе в боги, и б