В то время, когда Безбожники вошли в воды Ау, Стек был уже немолод, а за шестнадцать прошедших с тех пор лет изрядно поседел, но в остальном нимало не изменился. А значит, и на жителей Ау был непохож: кожа слишком темна, волосы слишком жидки, черты лица тоже не совсем те, хотя необычной для мужчин с Ау в них могла показаться разве что грубоватая лепка губ да резкость морщин у рта. Капюшон куртки он натянул на самый нос, голову опустил пониже, и те, кто шел рядом, решили, что незнакомец – попросту из другой деревни, а молчаливость его отнесли на счет вчерашней браги и разговорами ему не докучали.
Вокруг простирались земли Ау, ковер из высоких трав, отлого тянувшийся к склонам горного пика, увенчанного ледяной шапкой. Вдоль ручья там и сям торчали чахлые кустики ивняка, но других деревьев на острове не имелось. Повсюду – лишь зелень травы, черный камень да белый лед, и над всем этим нависла серая пелена облаков. Деревни, попадавшиеся на пути, казались не более чем кучками тесно прижавшихся друг к дружке земляных курганов, кое-где укрепленных китовьими ребрами. Заслышав путников, из низких землянок с криками выбегали детишки, одетые в куртки и штаны из тюленьих шкур, но все, как один, босиком. Поток паломников приостанавливался, обращался в буйный людской водоворот. Вслед за детишками из землянок со смехом, оживленно махая руками пришельцам, выходили взрослые, раздавали направо и налево еду и бурдюки – надо полагать, все с тою же неизменной брагой. Затем, будто бы по сигналу, которого Стеку приметить так и не удалось, пара-другая жителей деревни впрягалась в постромки своих саней, вереница паломников снова трогалась в путь, и деревня оставалась позади.
Издалека Илу казался лишь кочкой среди безлесого склона, Обитель Бога – лишь грудой черных камней; над всем вокруг господствовала громада все той же горы да льдисто-голубая речушка, бежавшая с ледника к морю. Подойдя ближе, Стек увидел перед собой всего-навсего очередную россыпь крытых дерном землянок, всего-навсего очередную толпу кричащей босоногой детворы, и только у самой Обители Бога сообразил: да ведь он уже в городе! А он-то думал, будто паломники просто минуют очередную деревню…
Разбившись, точно волна, о сооруженные из китовьих ребер ворота Обители Бога, людской поток хлынул в русла окрестных улиц. Увлекаемый толпой, Стек вскоре оказался на грязной, немощеной площади под открытым небом. Здесь ждали паломников женщины в куртках, расшитых перьями морских птиц, украшенных белыми, бурыми, тускло-зелеными узорами. При виде путников женщины громко, во весь голос запели. Единственным знакомым Стеку словом оказалось «брага» – его он запомнил в первые же часы после того, как примкнул к шествию. Паломники тут же обступили женщин со всех сторон и вроде бы завели с ними отчаянный торг, хотя ничего похожего на деньги Стек в их руках не заметил. Повернув назад, он не без труда протолкался сквозь встречный поток и вернулся к Обители Бога.
К воротам тянулась вереница саней, а многие из тех, кто за ними присматривал, с тоской поглядывали в сторону только что покинутой Стеком площади. Подойдя к мрачному, будто туча, человеку, стоявшему в очереди последним, Стек решительно взялся за постромки его саней, свитые из тонких полосок тюленьей кожи. Паломник тут же расправил плечи, заулыбался и, судя по тону, о чем-то спросил, однако на языке островитян Стек знал всего-навсего несколько слов. Возможно, «да», «нет», или «брага» за ответ бы вполне сошли, но тут лучше всего было промолчать. Старательно пряча лицо под капюшоном, Стек попросту кивнул в сторону площади.
Паломник, улыбаясь от уха до уха, бросил постромки, сгреб Стека в охапку, привлек к себе, обдал густым духом перебродивших водорослей, от души поцеловал в щеку. Сказав что-то еще (и с тем отправив в сторону Стека новую, духовитее прежней, волну перегара), он порылся за пазухой, вложил в ладонь благодетеля нечто твердое и не слишком уверенным шагом двинулся к площади.
Подарок островитянина оказался фигуркой какого-то неизвестного Стеку зверя, грубо сработанной из стеклянистого, золотисто-коричневого камешка. Пожав плечами, Стек спрятал ее в кошель под полой куртки.
Тем временем дело шло к вечеру. Вереница саней мало-помалу продвигалась вперед. Каждые сани останавливались перед стражниками у ворот, один из стражников, осматривая поклажу, пересчитывал горсть мелких округлых камешков, извлеченных из кошеля у пояса, и пропускал тащившего сани паломника внутрь. Другие стражники, ждавшие за воротами, оттаскивали сани в сторону, третьи разгружали их и оставляли порожними у входа в здание. Покончив с делами в Обители Бога, паломники один за другим выходили из ворот и со всех ног спешили на площадь, где собрались их товарищи.
К тому времени, как у ворот остановились сани, присвоенные Стеком, солнце почти скрылось за горизонтом. Страж осмотрел груз, сосчитал свои камешки и, почти не глядя на Стека, махнул ему: проходи. Подражая предшественникам, Стек бросил постромки и, как ни в чем не бывало, проследовал в Обитель Бога.
Навстречу густо пахнуло потом пополам с вонью горящего жира. Ярко освещенная комната оказалась невелика – дюжина человек заполнила бы ее до отказа. Пол устилали грязные, изрядно истертые множеством ног травяные циновки, ровные каменные стены были темны. Центр комнаты занимал невысокий массивный стол, а на столе одиноко лежал черный камень. Перед камнем, спиной к дверям, не сводя глаз с человека напротив – по-видимому, жреца – стоял паломник, вошедший в Обитель прежде Стека. Закончив пространную речь, жрец вынул из-за ворота кожаной рубахи полированный костяной диск и вручил его предшественнику Стека, после чего тот, ни слова не говоря, развернулся и вышел.
Стек подступил к столу.
– Бог Ау, – заговорил он прежде, чем жрец успел хотя бы раскрыть рот, – я здесь, как ты и наказывал.
Жрец сдвинул брови, хотел было что-то сказать, но тут же вытаращил глаза и оцепенел.
– Ты в очереди последний? – безжизненно, монотонно спросил он на Стековом языке.
– Да.
По телу жреца пробежала дрожь.
– На славу сработано, – сказал он. – Впрочем, этому я не удивлен.
– Времени у нас много?
– Нет, – отвечал жрец. – Я вновь вселился в этот камень, и, пока мы не покинем Ау, нам угрожает опасность. Идем.
С этими словами жрец наклонился и поднял со стола черный камень.
– Что? Прямо так по улицам Илу и пойдем?
– Да. Никто нам не помешает. Но ты должен найти байдару и отвезти нас к своему флоту.
– А просто вселиться в жреца и заставить его привезти камень к нам ты не мог? – спросил Стек.
– Нет. Не мог.
– Интересно, почему, – проворчал Стек, следуя за жрецом наружу, в сумерки вечера.
Стражники их будто бы не заметили, а кроме них поблизости от Обители Бога не было ни души. Не глядя по сторонам, жрец двинулся прочь от Обители, к площади, где днем толпились попутчики Стека. Сейчас площадь была пуста и темна – ни огонька вокруг, за исключением отсветов пламени жирников в дверных проемах землянок. Посреди площади жрец остановился, да так резко, что Стек едва не врезался в него сзади.
– Найди кого-нибудь, – не оборачиваясь, велел жрец.
– Кого именно?
– Любой сгодится, – отвечал жрец. – Там, между площадью и берегом, где хранятся байдары, устроились на ночлег паломники из деревень. Лучше всего кто-нибудь здоровый и сильный, однако хватай любого, кого сможешь взять живьем.
Зачем богу требуется человек из лагеря, да непременно живьем, Стек понял без пояснений.
– А одержимый тобою жрец в жертву не подойдет?
– Он уже минут десять, как мертв.
– М-да, незадача, – хмыкнул Стек. – По-твоему, я вот так, запросто, явлюсь в лагерь да уведу кого-нибудь?
– Именно, – сказал жрец, двинувшись дальше.
– В последнем разговоре ты об этом ни словом не помянул.
– Я сказал: ты обо всем узнаешь, явившись ко мне, в Илу. И ты согласился на это, – напомнил жрец, не замедляя шага.
Стек поспешил вдогонку.
– Но ты обещал, что сложностей не возникнет.
– И не возникнет, если ты будешь следовать моим указаниям.
Какую пищу предпочитает бог Ау, и что, пойдя с ним на сделку, его придется кормить, Стек понял еще во время первого, шестнадцатилетней давности разговора. Как правило, излишней сентиментальностью он не страдал, но в эту минуту вспомнил всех тех, с кем несколько дней шел в Илу. Улыбчивые, жизнерадостные, они, не скупясь, делились с ним пищей и брагой, хотя понятия не имели, кто он таков…
А еще лишили жизни дюжину его товарищей, и, если бы не заступничество бога, погубили бы куда больше, и самого Стека прикончили бы, не задумываясь, кабы прознали, что он не с Ау. Нет, человеческие жертвоприношения для Стека были делом привычным, не внушали ни страха, ни отвращения – разве что кое-какое сочувствие: ведь Безбожникам тоже нередко приходилось расплачиваться с богами собственной жизнью… однако не для того он зашел столь далеко, чтобы в последний момент дать слабину.
В паломничьем лагере вовсю бурлило веселье. Тут и там возвышались походные шатры, но большинство предпочло устроиться под открытым небом, передавая по кругу кожаные бурдюки с неизменной брагой. Окрестности освещали несколько костров, хотя из чего их могли разложить, если на острове нет ни деревца, Стек себе даже не представлял. На первый взгляд, все держались компаниями – беседовали, выпивали, закусывали. Знай Стек получше их речь, пожалуй, мог бы взять намеченную добычу за руку и со словами вроде «отойдем-ка в сторонку, есть разговор» увести от остальных. Но сделать этого он не мог, и, достигнув дальнего края лагеря, возможности выполнить требование бога все еще не находил. Тут ему пришло в голову, что, если он не сумеет отыскать кого-либо на Ау, за это придется заплатить жизнью одного из своих людей. Нет, такого он не допустит.
Остановившись невдалеке от дальней границы лагеря, Стек повнимательнее пригляделся к ближайшим островитянам. Дважды ночуя среди пилигримов, он старался устроиться с краю, где темнота надежно скроет чужеземные черты его лица, а окружающие не станут сверх меры докучать ему нежеланным вниманием. Если кому-то из этой толпы захочется побыть одному, он, вероятнее всего, проделает то же самое.