Развернувшись, он выбрался из-под полога и вновь поднялся на палубу.
В тот вечер Стек ужинал под левым носовым пологом «О, Боги, Смилуйтесь», сидя на груде шкур, при свете одинокого жирника. Капитан «О, Боги, Смилуйтесь» сидел напротив, на койке. Склонив пониже головы, едва не касаясь друг друга коленями, оба вели негромкий разговор.
Стек рассказал товарищу обо всем происшедшем.
– Не сомневаюсь, этот бог сделает для нас все, что пообещал, – подытожил он. – Но также не сомневаюсь, что, отыскав другую, лучшую сделку, или решив, будто ему угрожает опасность, он без колебаний утопит нас в море, как народ Ау.
– Это само собой очевидно, – согласился капитан «О, Боги, Смилуйтесь». – Однако покоя тебе не дает другое. Сейчас ты в сомнениях из-за этой девчонки.
– Я ни в чем не сомневаюсь, – возразил Стек.
– Я знаю тебя с тех пор, как ты мамкину грудь сосал, – напомнил ему капитан «О, Боги, Смилуйтесь». – Другим можешь врать что угодно, но меня не обманешь.
Стек промолчал.
– Она не из наших. Спроси, где ее дом, кто ей родня – ответит: я, дескать, с Ау, а родней назовет людей, о которых мы слыхом не слыхивали.
– Но, если б не тот самый случай, – сказал Стек, – она выросла бы одной из нас.
– Если б не «тот самый случай», я был бы королем Терете, одевался в шелка да сидел бы на троне из золота и слоновой кости, окруженный придворными и рабами. Но так уж случилось, что король Терете стал одним из нас, бегущим от гнева богов, живущим тем, что добудет из волн, без роскошеств и без особых радостей, хотя, уверяю тебя, этаких мыслей ему даже в голову не приходит. И правильно. На эту дорожку только ступи – и куда она приведет? Одним из нас всякий становится лишь потому, что такой уж ему случай выпал.
– Многие годы тому назад ты отговаривал нас от этого курса, – с горечью сказал Стек. – А вот теперь он тебе по душе…
– Нет, – возразил капитан «О, Боги, Смилуйтесь», – вовсе не по душе. Главное, если уж ты намерен спустить этого бога и мертвяка его за борт, не приняв уговора, сделай так потому, что нашел выход, который не приведет всех нас к гибели. Помни: последствия этого шага будут ужасны. Не стоит предпринимать его из жалости к этой девчонке. Всем нам доводилось терять своих по ошибке или по невезению, и все мы об этом жалели, но никто никогда не рисковал из-за собственной жалости погубить весь флот. Не хотелось бы мне, чтобы ты стал в этом первым.
– Я о таком шаге ни слова не говорю.
Капитан «О, Боги, Смилуйтесь» промолчал.
Стек выудил из миски еще кусок рыбы, прожевал, проглотил.
– Бог крепко привязан к камню, и без жертвы его не освободить, – сказал он.
– Не так уж коротка его привязь: сил на оживление трупа ему хватает. Возможно, хватит и на что-то еще.
– Что сделают наши, если я швырну камень в море?
Оба умолкли, обдумывая Стеков вопрос, а, может статься, не желая на него отвечать.
– Противились мы богам и прежде, и, как видишь, живы, – сказал, помолчав, капитан «О, Боги, Смилуйтесь».
– Только не все, – заметил Стек.
– Что толку волноваться о мертвых? – возразил капитан «О, Боги, Смилуйтесь», опустив миску на койку, рядом с собой. – Слишком уж легко да просто жили мы все эти годы…
– А, может, до этого жили слишком уж тяжело?
– Может, и так. Но жили ведь.
Подходящего ответа у Стека не нашлось.
Тем временем Ифанеи, связанная по рукам и ногам, лежала в койке на борту «Праведной Мести». Напротив сидели двое караульных, ни на минуту не сводившие с нее глаз. Когда она задрожала от холода, ее укрыли потеплее, однако руки оставили на виду.
А если б и не оставили, что в том проку? Связали Ифанеи надежно, крепкой веревкой, свитой из тонких полосок тюленьей кожи, а разрезать пут было нечем. Нож у нее отняли сразу же, а, раздев, отыскали и иглы да шильца, аккуратно завернутые в лоскут кожи и пришитые изнутри к штанине. Сколько она ни искала пути к бегству, ничего толкового в голову не приходило.
Ифанеи понимала, что находится на борту одной из лодок Флота Безбожников, хотя названия этого, конечно, знать не могла. Не понимала другого: зачем ее захватили в плен? Убить даже не пробовали, не били, не унижали. Одежду, покончив с обыском, вернули. Зачем она вообще могла кому-либо понадобиться? Вот разве что им известно об Ихаковых захоронках… но это вряд ли.
В раздумьях прошел день, другой, третий… Все это время Ифанеи кормили и о прочих ее надобностях заботились, будто она больна и беспомощна. Только с койки вставать не позволяли, а рук и ног не развязывали ни на минуту.
Вокруг постоянно царила тьма. В туго натянутом сверху пологе не имелось ни щелки. Возможно, паре солнечных лучей и удалось бы просочиться внутрь, но солнце затмили густые тучи дыма и пепла, только Ифанеи об этом не знала. Знала одно – тесноту, темноту, крохотный огонек жирника да вонь немытых тел. Время шло, ничего не менялось, и, наконец, совершенно отупев от этакого однообразия, она вовсе бросила думать о том, что с нею станется дальше.
И вот, спустя неведомо сколько времени, Ифанеи проснулась от холода: чья-то рука резко сдернула с нее одеяло. Один из караульных придержал стянутые веревкой запястья, другой разрезал веревку на щиколотках, затем ее, насколько уж позволял низкий потолок, заставили выпрямиться и вытолкнули в узкий проход, тянувшийся вдоль корпуса лодки: с одной стороны – ряд коек, с другой – какие-то непонятные тюки да полки. Не успела Ифанеи сделать и пары шагов, как ослабшие от долгого бездействия ноги подогнулись в коленях. Караульные подхватили ее с двух сторон, вновь помогли встать и повели вперед, к неяркому свету, сочившемуся сверху сквозь квадратный проем в потолке.
Протянутые навстречу руки подняли Ифанеи на обнесенный леерами помост. Небо сплошь затянула черная пелена, от ледяного ветра не спасала даже теплая куртка. Помост освещали только чадящие факелы, несколько жирников да пламя углей в большой жаровне. Повсюду вокруг, вдоль лееров, толпились люди, а прямо перед Ифанеи стоял тот самый человек, который схватил ее и привез сюда. Взгляд его был бесстрастен, непроницаем. Никто не двигался, хотя платформу качало из стороны в сторону так, что Ифанеи на первом же шаге споткнулась, взмахнула руками, едва устояв на ногах.
Из середины помоста торчал толстый, высокий шест, у его основания высилась груда серого пепла, а перед нею лежал Камень Этойе.
– Бог Ау! – закричала Ифанеи. – Помоги мне!
Серая куча у подножья шеста отрывисто, сдавленно заперхала, дрогнула, всколыхнулась, растревоженный пепел закружился по ветру, и из-под шеста, заходясь в кашле, слегка пошатываясь, поднялся человек.
Длинные светлые кудри, одежду, лицо его покрывал толстый слой пепла, но Ифанеи он был знаком. Мало этого, в следующий же миг она, похолодев от ужаса, поняла: одышливый, глуховатый звук, принятый ею за кашель – вовсе не кашель, а смех.
– Ифанеи, – безжизненно, монотонно заговорил мертвый Провозвестник, – отцу тебя, в самом деле, послал я, а теперь я же заберу дар назад.
Ифанеи молчала, не зная, что на это ответить.
– Какова симметрия, – сказал бог. – Каково совершенство!
– Бог мой, я знаю: ты не оставишь меня без защиты, – залепетала Ифанеи. Губы ее дрожали от страха и холода. – Люди Ау – твои люди, и ты неизменно берег нас от всех невзгод.
– Ау утонул в волнах, – сообщил ей жрец. – Ни пяди земли от острова не осталось. А ты была предназначена мне в жертву еще до рождения. Ихаку я тебя, можно сказать, одолжил. Если ты, наконец, вернешься ко мне, это будет только справедливо.
Однако и люди вокруг, и тот, темнокожий, с жестким, суровым лицом, хранили молчание.
– Ау ушел под воду? – ахнула Ифанеи. – Но почему? Выходит, ты предал нас!
– Такова уж природа вашего острова, – объяснил бог. – А даровать хоть одному из людей вечную жизнь я никогда не мог. И никогда никому ничего подобного не обещал.
Ифанеи почувствовала в словах бога обман, но подходящей отповеди подыскать не сумела.
– А как же Этойе? – спросила она. – Ведь он сослужил тебе службу! Не признай он тебя своим богом, не откажись от других богов, торчать бы тебе на том островке до сих пор, не слыша ничего, кроме птичьих криков. Неужели и это тебе нипочем?
– Этойе сослужил мне службу только из своекорыстия, – откликнулся мертвый жрец. – Ради собственной алчности он брата родного не пощадил. Но тебе, разумеется, об этом известно – сказание об Этойе у всех на слуху. И удивляться тут нечему. Так уж устроены люди, ну, а мне это волею случая оказалось на пользу.
Ифанеи окинула взглядом стоявших вокруг. Несомненно, они перережут ей горло так же легко, как сам Провозвестник, приносивший жертвы богу Ау. Понимают ли они, с кем связались? Языка их она не знает, предостеречь их не может… но, даже если б могла – захотела бы?
Однако сделать она не может ничего. А если так, не станет ни плакать, ни молить о пощаде.
Нетвердым шагом подступив к Камню Этойе, Ифанеи неловко опустилась на колени, расправила плечи, насколько позволил сотрясавший все тело озноб, и замерла в ожидании смерти.
Стек видел, что девчонка не из трусливых, и, думая о предстоящем, благодарил судьбу. По крайней мере, ему не придется, сжав сердце в кулак, выносить ее жалобный плач да вопли.
Охваченная дрожью, девчонка преклонила колени у камня и высоко вскинула голову, будто бы призывая руку с ножом не медлить. Глаза ее были открыты, но взгляд устремлен не на перемазанный пеплом труп жреца, а на него, на Стека.
Выходит, храбрость жертвы тоже способна обескуражить… а этого Стек вовсе не ожидал.
– Что она сказала? – спросил он бога.
– Это неважно.
– Однако мне любопытно.
– Ты тянешь время. Интересно, зачем?
– А куда ты так торопишься? – спросил Стек.
– Никуда. Просто это неважно.
Стек не ответил.
– Что ж, ладно. Эта девица молила меня о помощи, ссылаясь на договор, заключенный мной с жителями Ау. Я объяснил ей, как обстоят дела. Вот и все.