Но вот, наконец. Наконец-то.
Таща один из котлов к сливному баку в главном зале магнанерии, Фрейя осторожно огибает дерево, и тут одна из других работниц, идущая впереди, роняет на пол булавку, воткнутую в складки юбки. Фрейя на миг останавливается, замирает. Похоже, за нею никто не следит. Булавка едва видна даже ей, а работница, кажется, не замечает пропажи. Присев, будто затем, чтобы поправить туфлю, Фрейя украдкой сует булавку в карман.
Взглянуть на добычу Фрейя отваживается, только вернувшись к рабочему месту. Бронзовая игла, увенчанная стеклянной бусиной… Что ж, Фрейя не медлит. Всего одна капелька крови, а сколько потом удовольствия!
– Ай! – восклицает она в тот миг, как булавка вонзается в палец, и, затаив дыхание, ждет, когда же на коже набухнет крохотный алый бутон.
Вскоре кровь льет, бурлит, точно Криммельские водопады[46], хлещет на пол, струится по водосточному желобу магнанерии, не смочив, не напоив собой дерева (такого даже сама Фрейя видеть бы не желала), стекает в сливную решетку, мчится по трубам и, пузырясь, выплескивается из унитаза в ванной роскошных апартаментов на верхнем этаже некоего венского небоскреба. Происходит все это среди ночи, ванной теперь не воспользоваться, и для жилья апартаменты более не годятся.
Фрейя следит за током крови, затаив дух. Когда-то она прославилась множеством самых прекрасных и самых ужасных чудес, но это – всего-навсего кровь.
Станки останавливаются. Около дюжины других работниц магнанерии в страхе таращатся на Фрейю. Несмотря на радость и тягу к бегству, Фрейе становится совестно, а угрызения совести тут же рождают в сердце ненависть к самой себе. Закусив губу, она, наконец, слизывает с пальца алую струйку.
– Простите. Да, это вправду, вправду ужасно, – говорит она, но женщины не отвечают.
Железные двери, ведущие на погрузочную эстакаду, распахиваются. На пороге появляется Вотан – ее начальник, один из ее «бывших». Он-то и основал эту магнанерию много столетий назад. На нем куртка-«бомбер», через плечо перекинут мешок, в мешке кто-то барахтается, рвется наружу.
Оба глядят друг на друга, округлив глаза. Оба чувствуют влекущую Фрейю тягу. Он знает: если уж Фрейя пустила себе кровь, от бегства ее не удержишь.
Знает, и потому просто насмешливо машет рукой.
И даже не провожает ее взглядом, в то время как она низвергается туда, в Столицу Империи, в Красный Город, и это сбивает с толку сильнее всего остального: ведь на самом-то деле ему на нее плевать, она для него – так, сбоку припеку… зачем он долгие годы держит ее под замком в магнанерии?
Конечно, низвергаться на землю, лететь вниз, будто моча с самолета, ей было не впервой, и всякий раз – в Вену. Вена служила им второй родиной вот уже тысячу лет. Вначале, еще до Габсбургов, Вотан позволял ей гулять по городу, сколько душа пожелает. Магнанерию тогда еще не построили, и на ее месте не было ничего, кроме сверкающего золотом дерева посреди бескрайнего поля. В листве его обитали шелковичные черви – сползались, кормились, вили коконы, превращались в бабочек и улетали прочь. И Вотан в те времена был вовсе не так жесток, как сейчас. И все барахло Фрейи еще оставалось при ней – и милый домик, и драгоценности, и коты, и соколы, и вепрь, и толпы страстных покойников, и мужчин и женщин – тащи в постель кого пожелаешь…
И, если уж на то пошло, думает Фрейя, приходя в чувство среди спартанской обстановки апартаментов с видом на Дунай (или, по крайней мере, на смутный блеск дунайских вод вдалеке), даже ожесточившись, он продолжал обходиться с ней как с более-менее равной, а порой даже сам, неожиданно, низвергал ее на землю, чем доставлял ей особую радость. Какое это было счастье – умереть с перерезанным горлом и очнуться под сенью Драйфальтигкайтсзауле[47], воздвигнутой в память о временном прекращении чумного мора, принятом Леопольдом I за милость Божию! И как же мерзко теперь вспоминать былую жажду внимания Вотана, чтоб он им подавился!
Но вот, около сотни лет тому назад, он начал воспринимать свой чудовищный «фёлькиш»[48] бред всерьез…
Апартаменты пусть и обставлены по-спартански, однако роскошны. Возможно, их роскошь, дороговизну, не желали выставлять напоказ. Более всего прочего этим стенам хочется излучать безмятежность, надежность сродни надежности бомбоубежища пополам с кабинетом частного консультанта по вопросам личной безопасности. Ванная – главная ванная комната – катастрофически залита кровью (собственной ее кровью, кстати заметить).
Фрейя неторопливо обходит комнаты. Спальня, гостевая спальня, две ванных, кухня, «общая комната» с настольным футболом и кабинет. На тумбочке у изголовья ее кровати – журнал на английском, раскрытый на статье под заглавием «15 сверхбогачей, живущих по-прежнему уединенно и скромно». Фрейя насмешливо фыркает. До нее здесь явно жил какой-то социопат, а то и вовсе лич.
С этой мыслью Фрейя касается собственных плеч. Что ж, тело неплохое. Не то, какое она предпочла бы, имея выбор, но вполне подойдет. Переступив порог небольшой гардеробной, она надевает то, что там обнаруживается: серый кашемировый кардиган поверх белой рубашки на пуговицах, черную юбку-«карандаш», черные полусапожки. И серьги из халцедона. И темно-синий шарф. Пожалуй, очень даже ничего.
Сейчас 2018-й – эпоха кровавая, как никакая иная. Всем смерчам, зачисткам, осадам, оккупациям и моровым поветриям прошлого не сравниться с превращением бессмертной имперской столицы в инвестиционную Мекку, в город, где царственные олигархи паркуют прибыли от торговли едва созревшими девчонками из Молдавии да ядерными боеголовками, пропавшими в Казахстане, и покупают апартаменты, расплачиваясь за них рогами белого носорога и чемоданами наличных. Ныне Вена – и цель, и стартовая площадка множества самых ужасных затей. Это Фрейе известно точно. Прежний жилец ее апартаментов спешно покинул их накануне, а в прихожей, под дверью – уведомление о выселении. Выходит, Фрейя – на волосок от превращения в бродягу или сквоттершу. В уведомлении говорится, что компания, распоряжающаяся зданием, какой-то франкфуртский холдинг, начинает его «реновацию», а это, скорее всего, означает снос и постройку чего-либо еще более дорогого.
Фрейя вздыхает: что ж, ладно. Сейчас все прекрасно. Превосходно. Она здесь. Легкое кровопускание еще никогда никому не вредило. Пора отправляться на работу. Да, пожалуй, обязанностями этого тела можно и пренебречь, однако работа – простейший способ взаимодействия с большой группой людей, тем более что Фрейя для них не совсем уж чужая. Быть все равно что экспатом так тяжело!
А на улице… март? Да, вот он, знакомый мартовский ледяной дождь, «дер шнеереген»[49]. В устах Фрейи это слово звучит как-то неловко. Ее небоскреб находится на одной из тихих боковых улочек Зиммеринга, в двух кварталах от Централфридхоф, главного венского кладбища, где похоронены три миллиона душ. Фрейя сворачивает к остановке трамвая у кладбищенских ворот. Кладбище напоминает о родине, о том, что она более не несет на себе сигиллы любви – одну только сигиллу смерти.
– Сука, – доносится до нее откуда-то издали, из-под земли, из могил. – Сука ты клятая, сортировщица душ!
Однако Фрейе сейчас не до мертвых. На мостовой перед ней что-то поблескивает. Наклонившись, она видит среди дождевых капель свою булавку, бронзовую иглу со стеклянной бусиной на конце. Там, в магнанерии, булавка была отмычкой, а сама Фрейя – замком. Должно быть, Вотан выкинул ее вон, смел вниз, будто мусор. Ну что ж… аппетиты Фрейи поставили бы в тупик всю Вену, все двадцать три ее района, если б Вена узнала о них! С этой мыслью Фрейя прячет булавку в шов висящей на плече сумки. Осталось разжиться наперстком, парой ножниц, катушкой, люцетом[50], веретеном да ткацким станком, приводимым в движение токами крови тысяч невинных жертв, и будущее обеспечено. Открыть магазин на Этси[51] и шить на продажу шляпки. Или саваны для врагов.
Тут к остановке подходит трамвай – тот самый, «der 71er»[52]. Как долго Фрейя скучала по этим вагонам, по их скрипучему уюту! Ведь она помнит те времена, когда «семьдесят первые» лавировали среди развалин домов. Но никого из той саги в этой истории не осталось. Осталась лишь…
– Не получается… Диска с обучающим видео из блюрэй-плеера не достать! – сообщает начальница Фрейи, молодая энергичная американка с тягучим акцентом уроженки прерий.
Фрейя в этом теле слегка младше нее. Ни той ни другой не хочется выглядеть неумелой, но выражается это совершенно по-разному. Фрейя, согласно двуязычным визитным карточкам, найденным в столе, числится здесь, в этом форпосте некоего американского рекламного агентства на землях Центральной Европы, новейшем среди еще двух десятков подобных, составляющих вместе что-то вроде сети факторий колониальной державы из прежних времен, «стратегом диджитал-маркетинга». Чем ей надлежит торговать, какие разрабатывать стратегии – дело темное. Офисное здание, бывшее императорское артиллерийское училище, тоже выходит окнами на Дунай, только стоит куда ближе к берегу, чем ее дом. Здесь Фрейя над самой рекой. Отсюда хорошо видны лодки – в основном скоростные курьерские катера, будто ножом режущие сыплющую с неба снежную кашу. Как говорят венцы, Дунай кажется голубым только влюбленным… но Фрейе сейчас не до любви.
– Вот зараза! – рычит начальница. – Вот же зар-раза хр-ренова… Простите.
Об этой несдержанности она действительно сожалеет. Зовут ее Агатой. Ростом она высока, к столу ей склоняться неловко. Светлые волосы, собранные в хвост, то и дело падают на глаза.
– Позвольте, я попробую, – говорит Фрейя.
– Там, на блюрэй-диске, обучающее видео, – поясняет начальница, – но что-то оно не грузится.