Способ выяснить это имелся только один.
Поле того как Джули ушла домой, Саре сделалось как-то не по себе. Отложив гитару, она принялась наводить в комнате порядок, однако на каждую посвященную уборке минуту приходилось три, в течение коих она просто смотрела в сад за окном.
И думала: «Мне никогда ничего не снится».
Разумеется, правдой это быть не могло. Во всех прочитанных ею книгах об исследованиях сна и сновидений утверждалось, что сны ей сниться должны. Без этого человеку не обойтись. При помощи сновидений подсознание освобождается от накопившегося за день хлама, и в силу сего факта сны снятся каждому. Просто она их не запоминает.
«Но ведь в детстве запоминала же, – думала Сара. – Отчего перестала теперь? И как могла забыть о рыжеволосом мальчишке, жившем в дубовом стволе?»
О Мерлине…
Сумерки за окном спальни застали ее сидящей на полу – руки сложены на подоконнике, подбородок покоится на предплечьях, взгляд устремлен за стекло. Когда снаружи стемнело, она, наконец, встрепенулась, бросила делать вид, будто прибирается, накинула куртку, спустилась вниз и отправилась в сад.
В чащу Мондримского леса.
Избегая расходящихся в стороны тропок, она прошлась по росистой траве, провела ладонями по мокрой листве кустов и нижних веток деревьев. Роса напомнила ей о Григоре Пеневе, старом болгарском художнике, гостившем в Доме, когда она была много младше. Григор знал множество странных историек и причудливых объяснений явлениям природы – совсем как дядя Джейми (оттого-то, наверное, они с Григором и поладили).
– Заплакала е гората, – ответил он, когда Сара спросила, откуда берется роса и для чего она. – Это лес плачет. Вспоминает древних героев, живших под его кровом – героев, волшебников… теперь-то из них никого не осталось. Ни Робина Гуда. Ни Индже-Войводы[80]. Ни Мирдина.
Мирдин. Еще одно имя Мерлина… а еще Сара где-то читала, будто Робин Гуд – на самом деле тоже христианизированный Мерлин, будто англская версия его имени – искаженное саксонское «Роф Брехт Воден», то есть «Светозарная Сила Вотана». Но если вернуться подальше назад, там, в глубине времен, все имена и сказания сплетаются в один клубок. Предания об «историческом» Робине Гуде, как и об «историческом» Мерлине из Приграничья, вобрали в себя многие элементы более древних мифов, которые к тому времени, как были записаны, сделались общими для всего мира в целом. На самом же деле обе легенды повествуют о герое, Весеннем Короле, супруге Майской Королевы – о том, кто, в плаще из юной листвы, в венце из оленьих рогов, во множестве разных прочих обличий являет собой хранителя тайной истины, что кроется в сердце любого леса.
– Но это же европейские герои, – помнится, возразила она Григору. – С чего бы деревьям в нашем лесу о них плакать?
– Все леса на земле – одно целое, – в кои-то веки серьезно объяснил ей Григор. – Все они – эхо, отзвук того, первого леса, породившего Тайну в начале времен.
На самом деле, в то время Сара его не поняла, а вот теперь, по пути к фонтану посреди сада, к самому сердцу Мондримской чащи, где стерег свои тайны древний могучий дуб, начала понимать. Каждый лес, в какой ни войди, в действительности – не один лес, но два. Реальный, видимый, по коему ты идешь, и тот, незримый, что неразрывно связан со всеми другими лесами, невзирая на пространство и время.
Первозданный лес хранится в исторической памяти каждого дерева примерно так же, как мифы хранятся в человеческой памяти – в том самом «коллективном бессознательном», карту коего вычертил Юнг. Общий для всех мифический резонанс таится в глубинах сознания каждого человека. Легенды и мифы, вплетенные в письмена деревьев, люди помнят, не всегда понимая, но с неизменным трепетом. С неизменным благоговением.
Вот отчего друиды дали знакам огамического письма имена деревьев.
И отчего Мерлина часто считают друидом.
И отчего предводители ведьмовских ковенов принимали имя «Робин».
И отчего Зеленый человек носит рога – ведь отростки оленьих рогов подобны ветвям деревьев.
И отчего в древние времена образы божества так часто вешали на дерево. Того же Озириса. И Бальдра. И Диониса. И Христа…
Остановившись в самом сердце Мондримского леса, Сара окинула взглядом старый дуб. За самыми его ветвями, непостижимо близкая, сияла луна. Казалось, воздух наэлектризован, словно перед грозой, однако на небе не было ни облачка.
– Вот теперь я припоминаю, что случилось той ночью, – негромко проговорила Сара.
Выросла Сара невысокой, худой, как щепка, а уж в девять-то лет была вовсе крохой – не углядеть, как говаривал дядя Джейми. При этакой миниатюрности форм ей ничего не стоило беззвучно миновать заросли, сквозь которые взрослый прошел бы лишь с немалым трудом. Так она и поступила.
Курчавая, стриженная под мальчишку, она тенью просочилась сквозь кусты боярышника, окаймлявшие главную дорожку. Неслышно пересекла лужайку, охраняемую мраморным человечком с рожками на лбу (дядя Джейми называл человечка Фавонием[81], но Сара втихомолку считала его Питером Пэном, хотя на картинки из книжки Барри он вовсе не походил). На цыпочках прокралась мимо клумб, заросших хаотической мешаниной самых разных цветов, и обычных, и экзотических. Отсюда до фонтана было рукой подать. Дуб Мерлина возвышался над всем вокруг величаво, как и подобает владыке леса.
И тут Сара услышала голоса.
И, крохотной тенью прячась во тьме, там, куда не достигал свет желтой щекастой луны, подкралась ближе.
– А выбора тут нет и никогда не бывало, – говорил кто-то незнакомый. – Линии наших жизней, подобно лей-линиям[82], проложены прямо, от события к событию. Путь свой ты выбрал, теперь уж с дороги не свернуть.
Говорящего Сара не видела, но голос незнакомца был звучен, гулок, словно звон огромного колокола. А вот голос ответившего ему Мерлина она узнала немедля.
– Когда я выбирал путь, передо мной не было никаких дорог. Только непроторенная чаща леса, гребни холмов, рябью морской тянувшихся вдаль, да лощины, где были придуманы, а после и сделаны первые эоловы арфы. «Ступай без спешки», – сказала она, когда я вошел в Лес. Я полагал, идти не спеша – значит, идти спокойно, с оглядкой, а вовсе не уходить в царство эльфов и фей. Полагал, будто дуб, что стережет Приграничье, попросту отмечает собою рубеж, и даже не думал, что он окажется дверью.
– Всякое знание есть дверь, – возразил незнакомец. – И ты это знал.
– В теории, – буркнул Мерлин.
– Одним словом, нос ты туда сунул.
– Для этого я и родился на свет. Такова была уготованная мне роль.
– Но ведь, сыграв свою роль, – напомнил незнакомец, – ты на том не остановился.
– Любопытство – в моей природе, Отец. За то я и был выбран из всех остальных.
Тут оба надолго умолкли. У Сары отчаянно зачесался нос, но поднять руку и потереть его она не осмелилась. Все мысли ее были заняты стараниями осмыслить подслушанный разговор.
Как же все это понять? Судя по сказанному, ее Мерлин – вправду тот самый Мерлин из древних преданий. Но если так, почему же он выглядит, словно ее одногодок? Почему он вообще еще жив? Живет в стволе дуба, в саду дяди Джейми, с отцом разговаривает…
– Я очень устал, Отец, – нарушил молчание Мерлин. – И спор этот длится давным-давно. Зимы слишком коротки. Только-только уйдешь в сновидения – глядь, а уже весна. Мне нужно отдохнуть подольше. Я это заслужил. Меня зовут Летние Звезды.
– Но любовь не пускает, – сказал незнакомец.
– Дуб не пускает, а не любовь. Я ведь не знал, что она – дерево.
– Знал. Но предпочел игнорировать эти знания – ведь тебе непременно нужно разгадать все до конца. Ведь мудрости Лосося, съевшего девять лесных орехов с девяти священных деревьев, тебе мало. Тебе же во что бы то ни стало нужно отведать плод каждого дерева самому!
– Я понял свою ошибку, Отец, – сказал Мерлин. – Довольно. Освободи меня.
– Не могу. Освободить тебя может только любовь.
Мерлин устало вздохнул.
– Меня невозможно найти, меня невозможно увидеть. Да, обо мне помнят, но в рыцарских романах все так перепутано, что человека за этими сказками не разглядеть никому. Кто же, скажи, меня полюбит?
Раздвинув ветви кустов, за которыми пряталась, Сара ступила на озаренную лунным лучом траву.
– Я… – начала она, да тут же и осеклась.
Рыжеволосого мальчишки у дуба не оказалось. Под деревом стоял древний старик с глазами ее рыжего друга, а рядом – олень. Повернув к Саре увенчанную рогами голову, олень устремил на нее взгляд, под которым спина вмиг покрылась гусиной кожей. Долго смотрел олень ей в глаза, а затем развернулся, сверкнул рыжим боком в лунном луче и канул во тьму.
Дрожа с головы до ног, Сара прижала локти к бокам, обхватила ладонями плечи, но унять озноб не смогла.
Олень…
Это же невозможно! Да, сад всегда казался ей странным, куда просторнее отведенного под него участка земли, однако живущего в нем оленя Сара бы непременно заметила. Хотя… а как же насчет мальчишки, по ночам превращающегося в старика? Мальчишки, который взаправду, на самом деле живет в стволе дуба?
– Сара, – окликнул ее старик.
То был голос Мерлина. И взгляд Мерлина. Ее Мерлина, обернувшегося стариком.
– Ты… ты такой старый, – пролепетала Сара.
– Старше, чем ты можешь вообразить.
– Но…
– А к тебе я пришел, рассудив, что ты, весьма вероятно, будешь этому рада.
– Э-э…
– Скажи, ты всерьез говорила? – спросил Мерлин.
И тут Саре разом вспомнилось все. Сотня дней теплой сердечной дружбы. Бессчетные часы, проведенные в играх и тихих беседах. И, конечно, покой, пришедший на смену ночным страхам. Если ответить «да», Мерлин уйдет. Уйдет, и она потеряет друга. А ночные страхи… кто же тогда отгонит кошмары прочь? Ведь помочь ей сумел только он. Ни дяде Джейми, ни любому другому из жителей Дома это не удалось, как они ни старались.