Как только корабль выходит в открытое море, где ему уже ничто не грозит, Тесея удаляется на нос и долго стоит там, одна, крепко прижимая голову Минотавра к груди.
Солнце – багровый шар в пелене тумана. Тесея ждет Астерия на морском берегу.
«Он придет. Придет. Не сегодня, так завтра».
День ото дня слышит она новости о Дедаловом бегстве и о народах, отказывающих Миносу в его притязаниях. Минос втянут в неизбежную, заведомо проигрышную войну: враги подступают к Криту со всех сторон.
Над водой разносятся крики чаек. Негромко, мерно плещет прибой. Вдоль берега, в сторону Тесеи, идет человек. Кажется, он ей знаком.
– Это ты, – говорит он.
Тесея, обнажив меч, принимает боевую стойку.
– Разве не узнаешь?
Да ведь это тот самый рыбацкий сын, вечно таскавшийся за нею хвостом… Узнав его, Тесея чуточку опускает клинок.
– Я с родными живу, вон там, помнишь? – поясняет он, указывая наверх, в сторону домика у самого края утеса. – А это тебе.
Щедрый дар – удочка, сеть, коврига хлеба…
– Захочешь порыбачить – загляни к нам, спроси. Не обязательно у меня. Мать или сестры тоже могут всему научить.
В конце концов Тесея стучится в дверь домика. На стук к ней выходит мать семейства. Да, юноша не соврал. Женщины хлопочут над нею, наперебой учат ловить рыбу, собирать травы да ягоды, готовить разные вкусности на углях костра.
Однажды вечером Тесея, сидя рядом с его матерью, учится чинить сети. Ловкость хозяйки приводит ее в восхищение.
– Я перед замужеством была в тягости. От другого.
Тесея поднимает взгляд, однако ее наставница не отрывает глаз от работы.
– Муж мой об этом знал. И был ко мне добр. Со временем я всем сердцем его полюбила. А многие… – хозяйка дома презрительно хмыкает. – Многие осуждали меня, не зная, что да как. Но все это – не их дело. Растить ребенка одной – занятие не из легких. Ты на котором месяце?
Тесея изумлена: как так, ведь живот только слегка округлился? Щеки ее заливает румянец.
– Когда тебя увезли, моему мальчику не одну неделю кусок в горло не лез. Он ведь любил тебя с детства. И до сих пор любит, несмотря ни на что.
Но об этом Тесея не хочет и слышать. Без Минотавра новообретенная жизнь для нее словно бы кончилась.
«Где ты, Астерий? Что же ты не идешь?»
– Вот так все и произошло. Подите сюда, поцелуйте меня на сон грядущий.
Первой, все еще принимая картинные позы, разыгрывая в лицах выслушанную сказку, к матери подходит Елена. Идущий за нею Астерий необычайно высок и силен для своих лет. Когда его впервые уложили ей на живот, Тесея сама не сумела понять, рада ли тому, что у него нет ни хвоста, ни рогов, или, напротив, разочарована.
– Идешь? – спрашивает муж.
– Минутку. А ты ступай, не жди меня.
Тесея принимается расставлять по полкам тарелки, складывает аккуратной стопкой высохшую после стирки одежду, и, наконец, убедившись, что осталась одна, достает ключ от того самого сундука в углу, принадлежащего ей и только ей. Из-под поднятой крышки на нее взирает голова Минотавра. Оживленные светом поднятой лампы, бездонные глаза влажно поблескивают. Да, чудотворец Дедал сработал ее на совесть…
Муж дремлет. Задув лампу, Тесея ложится рядом. Горло ее сжимается, к глазам подступают слезы. Муж, повернувшись набок, нежно утирает ей щеки. Тесея ловит его руку, подносит к губам, целует.
– А вот интересно: что же случилось с Дедалом? – спрашивает муж.
Дедал и Икар парят в небесах. За крылья можно не опасаться: полиуретановая смола держит куда надежнее воска.
Солнце слепит глаза. Оба возносятся ввысь.
Лисий огонь, ложный огонь[101]Юн Ха Ли
Прислушайся я к тому давнему предостережению мудрой тигрицы, ни за что не застрял бы в этом городе, в Самдэ, во время всеобщей эвакуации. Дома – что старые, что новые – здорово пострадали под артобстрелом, порой то тут, то там слышался вой сирен. Даже в столь поздний час целые семьи не спали: одни уводили из старых домов сгорбленных бабок да дедов, другие обшаривали брошенные дома в надежде на невеликие сокровища – соль, или какое тряпье, или вяленый перец. Пробираясь по ночным улицам, я то и дело натыкался на обломки той самой черепицы в форме цветов, которой так славен Самдэ. Вдали мутно мерцали огни уцелевших небоскребов – памятников тем временам, когда полуостров охватила повальная тяга к модернизации. Жаль, вся эта модернизация не предотвратила гражданской войны…
На ходу я размышлял, взвешивая, оценивая перспективы охоты. Разумеется, лучше, разумней всего было бы снова принять лисий облик да удрать себе за город, отказавшись от цели, что многие годы назад привела меня в Самдэ. Однако для того, чтоб окончательно стать человеком, требовалась всего-навсего одна, последняя жертва, а лишать жизни какого-нибудь полунищего лавочника или повитуху мне не хотелось. Во-первых, я не питал к ним никакой вражды, во-вторых же, их знания и умения были мне совсем ни к чему.
Нет, по Району Фонарей я бродил в поисках солдата. Конечно, солдат по пути попадалось множество, но мне был нужен отборный, сильный, здоровый экземпляр. На охоту я вышел в образе проститутки – единственное, что во всей этой затее вызвало бы одобрение матери. «Некоторые людские ремесла, – нередко говаривала мать, лисица, всю свою жизнь твердо державшаяся обычаев старины, – подходят лисам куда лучше других».
– Бэкдо, – сказала она однажды, когда я был еще юн, – отчего ты не можешь удовольствоваться курами да мышами? Полагаешь, будто сумеешь вовремя отказаться от пирогов со сладкой бобовой пастой? Но ведь на свете, не забывай, имеется и крупук[102], и печенье в шоколадной глазури, а после ты сбросишь нарядный мех, начнешь разгуливать в этих немыслимых штуках с пуговицами, карманами да резиновыми подметками. А там кто-нибудь из людей полюбит тебя, раскроет твой секрет, и кончишь ты, как сестра твоей бабки, Сонгхва – горсткой гадальных костей в мешочке какого-нибудь шамана.
Но лисы слушаются матерей так же скверно, как и люди. Мать еще до начала войны умерла. Конечно же, погребальных даров я ей приносить не стал. Всю родню одна мысль об этом привела бы в ужас, а мать, приверженка древних традиций, наверняка предпочла бы, чтоб ее тело оставили пожирателям падали.
Район Фонарей я полюбил с давних пор. Именно здесь отыскал я первую жертву, и, правду сказать, она принесла мне удачу. Опьяненный ароматами айвового чая и духов с ноткой сирени, я прокрался в квартиру некоей куртизанки. В то время я еще не разбирался в человеческой красоте и не умел отличить красавца от урода (лишь позже узнал, что куртизанка та славилась красотой на весь город), но ее многослойные, оранжевые с багровым шелка напомнили мне об осеннем лесе.
Ее-то обликом я в эту ночь и воспользовался. После раскола в местном правительстве солдаты день ото дня набирались дерзости, и потому заниматься сим ремеслом продолжали только совсем уж упрямые или отчаявшиеся. За себя я, разумеется, нисколько не беспокоился: девяносто девять убийств кого хочешь научат за себя постоять.
Ага, вот и достойная жертва – торчит на углу, болтая с торговкой сигаретами. Высок, не слишком стар, хорошо развит физически, красная повязка на рукаве мундира означает, что он на стороне революционеров. Удивляться тут нечему: приверженностью революции в те дни щеголяли все, кто ни остался в Самдэ. Многие из лоялистов бежали за море в надежде заручиться поддержкой иностранных властей. В этом им оставалось лишь пожелать удачи – тем более что лоялисты, в свою очередь, раскололись на тех, кто держал сторону королевы и королевской семьи, и тех, кто стремился заменить монархию Абалона парламентом. Захватывающе… однако сегодня мне было не до того.
С ленцою, неторопливо двинулся я к аппетитному с виду солдату, но тут услышал неподалеку шаги катафракта; судя по характерному жужжанию сервоприводов – «Чаньми 2–7». А если бы даже ничего не услышал (всякое на свете случается), волнение мелких божков земли и камня предупредило бы меня о его приближении. Божки встрепенулись, зароптали, да так тревожно, что, не будь я в человеческом облике, невольно прижал бы уши.
Суеверные люди называли катафракты великанами-людоедами – из-за исполинских размеров двуногих шасси. Кое-кто из патриотов не любил их потому, что эти машины приходилось импортировать из-за океана. В нашей стране делать таких не умели: секреты их производства иностранцы берегли пуще глаза.
Катафракт с грохотом выломился из-за угла. Люди бросились врассыпную. Попасть в возможную перестрелку – особенно помня, чем обычно вооружен катафракт – никто желанием не горел. Ростом он был впятеро выше человека, шагал широко, да так, что, не договорись производители с мелкими божествами земли и камня, на каждом шагу оставлял бы за собой новую рытвину – ведь вся его тяжесть ложилась на пару удивительно маленьких стоп.
Что одинокому катафракту могло понадобиться в этой части города? Разведчик? Дезертир? Но кому из дезертиров придет в голову тащить с собой такую приметную штуку, как катафракт?
Ладно. Не мое это дело. Вот только аппетитного вида солдат, увы и ах, поспешил скрыться вместе со всеми прочими, а мои кости уже начинали характерно, по-особому ныть, напоминая, что я слишком долго разгуливаю в человеческом облике.
Конечно, катафракт с его-то широким шагом мог двигаться на двух ногах куда быстрее, чем я, однако у расстояний в обычае приспосабливаться, приноровляться к желаниям лис, и это заронило мне в голову довольно опасную мысль. Стоит ли довольствоваться обычным солдатом, если под руку подвернулся водитель катафракта, один из элиты?
Шмыгнув за угол, в пасть темного переулка, я сбросил туфли – единственную деталь костюма, не сотканную из лисьего колдовства. Волшебные наряды, скажу я вам, никогда более одного обольщения не выдерживают… впрочем, мать отмечала, что в этом они подобны любой человечьей одежде. Так вот, эти туфли, позаимствованные у дочки богатого торговца, я полюбил всем сердцем, и расставаться с ними страсть как не хотел. Ну, ничего, после новые раздобуду.