– Да, кое-что организовать можно, – подтвердил я. Правда, мать, в числе всего прочего, предупреждала, что на каких-либо богов слишком уж полагаться нельзя, однако Чон знать об этом было совсем ни к чему.
– В пути обсудим, – рассеянно сказала она, больше не глядя в мою сторону.
Видя это, я призадумался, не попробовать ли веревки на зуб, хотя вкус синтетического волокна исключительно мерзок, но тут катафракт содрогнулся и шагнул вперед. От неожиданности я едва не взвизгнул, а в карих глазах Чон засиял жутковатый золотистый огонек – говорят, таков побочный эффект нейрокомпьютерного интерфейса, но вблизи я подобного никогда еще не видал. И, разумеется, знать не знал, что случится, если связь разорвется. Не настолько отчаянным было мое положение, чтобы рисковать окончательно вывести машину из строя, а самому остаться внутри, связанным, в то время как на нас охотятся неведомые враги. Оставалось лишь мысленно проклинать Чон, втянувшую меня во все это, а заодно и свои собственные амбиции, но запоздалые сожаления делу помочь не могли.
Весь первый час я хранил молчание и не сводил с Чон глаз в надежде освоить управление катафрактом обычным, традиционным путем. К несчастью, из всех мною съеденных хоть каким-то сходством с водителем катафракта обладал только некий радист, а этого было прискорбно мало. Недаром, недаром Сонгхва, сестра моей бабки, постоянно подчеркивала важность систематического образования, пусть даже в то время я пропускал ее наставления мимо ушей… (Кстати заметить, одной из ее первых жертв был студент университета, только изучал он не инженерное дело, а классическую литературу. Что и неудивительно: в те времена, цитируя направо и налево максимы из «Двадцати трех принципов добродетельного управления» да время от времени обращаясь в стихах к луне, можно было добиться немалых чинов.) Да, способность вмиг овладеть всеми знаниями и умениями человека, сожрав его печень, прилежания и трудолюбия в лисах не развивает.
– За что они тебя преследуют? – спросил я, рассудив, что лишняя информация о Чон мне вовсе не помешает. – И кто, кстати, эти «они»?
Чон повернула какую-то ручку, и на одном из экранов возникло множество линий вроде спутанных нитей.
– За то же, за что и всех остальных.
Не настолько глупа, чтоб раскрывать незнакомцу всю свою подноготную… ну что ж, в этом ее вполне можно было понять.
– А откуда мне знать, что ты не пристрелишь меня после того, как я помогу тебе?
– Неоткуда. Но, уйдя от преследования, я тебя отпущу.
Не самый удовлетворительный из ответов.
– Это если уйдешь.
– Должна уйти.
Тут дружелюбная безмятежность Чон в первый раз дала сбой.
– Может, сумеем договориться? – предложил я.
Чон не откликнулась, но в это время путь наш лежал по краю обрыва, вдоль отвесной скалы, и, вероятно, она не решалась отвлечься от управления: что, если машина, оставленная без внимания, споткнется о камень и кувырком полетит в пропасть? Сам я разобрать, что вижу, почти не мог. Во-первых, следить за дорогой с такой высоты не привык, а во-вторых, по запахам из рубки катафракта тоже не сориентируешься, хотя к вони металла и немытого тела нос мой мало-помалу начинал приспосабливаться.
– И что же ты можешь со своей стороны предложить? – спросила Чон, остановив катафракт под каменным выступом так, чтоб его не заметили сверху.
Выходит, нам следует опасаться преследования с воздуха? Но ведь теперь, когда двигатель катафракта умолк, вертолеты я наверняка услышать смогу? Полагаться на мелких божков ветра и бури не стоило: они почти так же капризны, как и огонь.
Вглядевшись в россыпь мерцающих на экране точек, Чон задышала чаще и тихо выругалась на одном из сельских диалектов, который я понимал разве что с пятого на десятое.
– Остается только надеяться, что они слишком рассредоточились и не сумеют понять, какой мы выбрали путь, – тихо, словно ее могли услышать снаружи, сказала она. – Пока я не удостоверюсь, что их приборы нас не засекут, двигаться дальше нельзя.
– Что, если я поклянусь перед духами предков отвести тебя куда нужно, скрыв от погони тепловое излучение машины при помощи мелких божеств? – предложил я. Предложение было сделано наугад, но возражать Чон не стала, и я рассудил, что догадка попала в точку. – Может, тогда ты меня хотя бы развяжешь?
– Не думала я, что лисы поклоняются предкам, – проговорила Чон.
Смерив меня недоверчивым взглядом, она выудила из бардачка «кирпич» и ловко, проворно вскрыла обертку.
Несмотря на отвратительный запах, рот немедля наполнился слюной: в последний раз ел я довольно давно.
– Лисы есть лисы, а не божества, – ответил я. – Что толку поклоняться лисице? Однако я помню, как мать и остальная родня заботилась обо мне. Их память многое для меня значит.
Но Чон, не дослушав, покачала головой, подхватила крошку «кирпича», упавшую на колено, задумчиво оглядела ее и отправила в рот.
Скорее всего, рацион, разработанный, чтоб кое-как поддерживать силы человека, мне в лисьем облике на пользу бы не пошел, однако сдержать обиду на то, что со мною не поделились, несмотря на всю ее иррациональность, оказалось непросто.
– Нужны гарантии, – сказала Чон. – И не лисьи, а настоящие.
– И как ты себе это мыслишь, учитывая, что я и есть лис?
Чон улыбнулась, странно блеснув зубами в неярком свете пригашенных ламп. В этот миг лицо ее очень напомнило мне изображения жутких боевых масок из книг о древней истории.
– А вот как. Поклянись кровью мудрых тигров.
Сердце мое так и екнуло.
– Мудрых тигров на свете уже не осталось, – сказал я, и это вполне могло оказаться правдой.
– Ничего. Тут я согласна рискнуть, – ответила Чон, улыбнувшись шире прежнего.
Когда я был лисом юным, практически взрослым – то есть как раз доросшим до попадания в беды самого скверного свойства, – мать повела меня к мудрой тигрице.
До тех пор я думал, будто мудрые тигры давным-давно ушли с полуострова. Бывало, люди на них охотились, а порой – куда реже – искали их, чтоб испросить совета, хотя в тигриных советах неизменно таится подвох. Как-то, прослышав о старом тигре, добытом на охоте жителями одной из окрестных деревень, я спросил у матери, не из тех ли он, не из мудрых ли. На это мать только фыркнула и ответила, что настоящего мудрого тигра так запросто не возьмешь.
Да, знаю, мудрые тигры отнюдь не бессмертны. Однако губят их не охотничьи пули, не сети, не бычьи туши, начиненные ядом. Чтобы убить мудрого тигра, нужен, к примеру, меч, инкрустированный ограненными зеркальцами, или стрела с перьями, добытыми из гнезда жар-птицы. Мудрого тигра можно убить, перехитрив за игрою в загадки во время сезона тайфунов, или когда его, обессиленного затянувшейся партией в бадук – затейливое состязание двух стратегов, разыгрываемое на доске девятнадцать на девятнадцать скрещенных линий при помощи белых и черных камней – сморит сон. Если мудрые тигры и умирают, то не иначе как с собственного согласия.
Шли мы не один день, так как перед обороной, воздвигнутой мудрым тигром, меркнет даже лисья способность пронзать дали насквозь. Такой беспокойной, нервной, я матери в жизни не видел… ну а сам, несмышленый, попросту радовался новизне впечатлений.
Наконец подошли мы к логову мудрой тигрицы – к пещере высоко-высоко в горах. Вход в нее обрамляли деревья, а тоненький слой земли перед ним порос пестрым ковром из мелких цветочков. Повсюду вокруг витали сильные, резкие запахи, как будто мы оказались в опасной близости к грани, что отделяет «всегда» от «никогда». В прежние времена пещера служила обителью кому-то из мудрых людей. У входа высилась любовно начищенная позолоченная статуя, изображавшая женщину, сидящую, скрестив ноги. В одной ладони, поднятой и сложенной горстью, она держала увесистую жемчужину, другая покоилась на колене. Подле статуи, на земле, лежал череп какого-то большого зверя с грозными острыми бивнями. Пожелтевшую кость украшали следы когтей.
Мудрая тигрица выступила из пещеры – медленно, плавно, текуче, словно дым невидимого очага. От ее белой шкуры, исчерченной черными, будто ночь, полосами, веяло ледяной стужей, глаза мерцали янтарными звездами. Она считалась последней из мудрых тигров: согласно лисьим преданиям, все остальные один за другим ушли жить в иные земли. Что побудило остаться эту – упрямство ли, или же интерес к причудам людей, или просто апатия – мать сказать затруднялась. Впрочем, какая разница? Лисьим умом побуждений священномудрых все равно не постичь.
– Лисы, – пророкотала тигрица, смерив нас взглядом, лишенным всякого интереса. – Скверно, что на гадальные кости вы не годитесь. Лисьи кости постоянно лгут… Ну, так хоть благовоний бы с собой прихватили! Мой запас уж два месяца, как подошел к концу.
Уши матери дрогнули, однако сказала она всего-навсего:
– О, священномудрая, пришла я не ради себя – насчет сына пришла с тобой посоветоваться.
Я подобрался, присел, постарался принять подобающе скромный вид: этаким образом мать на моей памяти не разговаривала еще никогда.
Тигрица зевнула во всю широченную пасть.
– Сколько затейливых слов – в глотке не помещаются. Похоже, ты слишком много времени проводишь среди людей. Говори прямо.
В обычных обстоятельствах мать разразилась бы бурной отповедью – я ведь с малых лет рос под их с сестрой бабки, Сонгхвой, споры о преимуществах человеческой культуры – однако сейчас на уме у нее было нечто совсем иное… а может, блеск острых тигриных клыков вовремя напомнил ей, что для тигра все на свете – добыча.
– Сын вбил себе в голову блажь: человеческий облик принять собирается, – сказала мать. – Я уж его отговаривала, но слова матерей не всесильны. Может быть, ты согласишься направить его на путь истинный?
Тигрица бросила взгляд на меня, улыбнулась той самой тигриной улыбкой, предоставив мне случай поразмыслить, сколько раз ей понадобится сомкнуть челюсти, чтоб разжевать меня и проглотить, а после поднялась на дыбы… нет, выпрямилась! Секунду-другую я, обмерев от испуга, не мог сосредоточить взгляда на ее силуэте: казалось, все черты мудрой тигрицы тают, как дым.