А после на месте тигрицы появилась женщина, вполне обычная с виду, если бы не янтарная желтизна глаз да обнаженные в улыбке клыки. В черных ее волосах, будто изморозь, поблескивали белые и серебристые пряди, шелка, ниспадавшие с плеч, отливали цветами гор – багрянцем рассвета, белизною снегов, строгостью серого камня, а перепоясывал их изумрудно-зеленый кушак. В то время я еще не понимал красоты, но, спустя многие годы, вспомнив все это, пойму, что мудрая тигрица приняла облик последней законной королевы (да, лишней скромностью тигры отроду не страдали).
– Что же тебе, лисенок, известно об обычной цене превращения? – спросила тигрица в образе женщины. Голос ее, надо заметить, почти не изменился.
«Лисенок»… Это не слишком-то пришлось мне по вкусу, однако не затевать же свары с тигрицей из-за мелочей – тем более что она в любом облике намного крупнее меня.
– Чтобы стать человеком, нужно убить ровно сто человек, – отвечал я. – Риск меня не пугает.
Тигрица в образе женщины досадливо хмыкнула.
– Да, похоже, напрасно я ожидала от лис просвещенности.
Мать сохраняла спокойствие.
– Люди говорят, я – последняя из мудрых тигров, – сказала тигрица в образе женщины. – А знаешь, почему?
– Я думал, все остальные разошлись в другие места, – ответил я, так как причин скрывать правды не видел. – А ты в самом деле последняя?
Тигрица в образе женщины расхохоталась.
– Почти что так. Почти что так…
Шелковые одежды подернулись рябью, и мудрая тигрица вновь приняла истинный, изначальный облик.
– Я в свое время прикончила куда больше ста человек. Уж если за что берешься – не бросай дела на полпути. Но со временем быть человеком мне надоело. Затосковала я по прежнему платью – полоскам, клыкам да когтям.
– И что же? – спросил я, встопорщив усы.
– И, чтобы вновь стать тигрицей, пришлось мне убить и съесть сто мудрых тигров, своих же сородичей.
Мать напряглась всем телом, а у меня от изумления глаза полезли на лоб.
Тигрица смерила меня пристальным взглядом.
– Ну что ж, если лисенок от своего не отступится – а он не отступится, я эту порчу безошибочно чую – есть у меня для него пара слов.
Я смотрел на тигрицу, точно завороженный. В эту минуту она могла бы броситься на меня, а я бы и не шелохнулся. Мать негромко, отрывисто рыкнула.
– Стать человеком… тут дело вовсе не в плоской морде, слабом чутье да манере разгуливать на двух ногах, – сказала тигрица. – Вот чего ваше племя никак не может понять. Дело в вечном влечении к сплетням, к постельным перипетиям да совершенно не свойственным лисам привязанностям – одним словом, в человеческом сердце. Мне, разумеется, эти материи глубоко безразличны, вот почему я никогда в ловушку человечьего облика не попадусь. А вот лисы, в силу причин, которых мне так и не удалось постичь, неизменно теряют себя, тонут в новых обличьях.
– От всей души благодарим тебя за совет, – сказала мать, пристукнув хвостом по земле. – А благовоний я для тебя непременно стащу.
По всему было видно: ей не терпится поскорее убраться подальше отсюда.
Тигрица не слишком-то благосклонно махнула лапой.
– Ради меня, лисичка, можешь не утруждаться. А тетке своей передай от меня предостережение… если, конечно, успеешь.
Спустя две недели после визита к мудрой тигрице я услыхал о прискорбной гибели сестры моей бабки, Сонгхвы, но это меня от выбранного пути не отвратило.
– Смелее, лис, – поторопила Чон. – Если твое предложение искренне, то и мифических тигров тебе опасаться незачем.
Тут я чудом не рявкнул, что эти «мифические» тигры – самые страшные создания на свете. Обычные – и то не подарок, а, сделавшись старше и оценив, насколько опасны мудрые тигры, я предпочел бы к себе их внимания не привлекать. Но оставаться связанным мне тоже ничуть не хотелось: как знать, много ли у меня времени, чтоб выпутаться из этой передряги?
– Клянусь кровью мудрых тигров, – сказал я, – исполнить заключенный с тобой уговор без обмана. Без лисьих хитростей.
В ушах загремел циничный, раскатистый хохот мудрой тигрицы. Счастье, если это – просто игра воображения…
Не тратя времени на новые угрозы, Чон расстегнула ремни, склонилась к моему креслу и развязала меня. Ловкостью ее рук оставалось только восхищаться. «А ведь она могла бы стать моей», – с сожалением подумал я, но уговор есть уговор. Возможно, лисьи обещания стоят недорого, однако стать добычей разгневанной тигрицы мне вовсе не улыбалось. К клятвам мудрые тигры относятся крайне серьезно… если, конечно, внимание на них обратят.
Затекшие лапы ныли, в горле саднило так, что больно было глотать и говорить. Но что такое боль в сравнении с чувством свободы?
– Благодарю тебя, – сказал я.
– Рекомендую снова стать человеком, если тебе это по силам, – сказала Чон.
Я едва сдержал усмешку.
– В кресле будет удобнее, – пояснила она.
С этим было не поспорить. Невзирая на боль, я сумел сосредоточиться и воззвать к волшебству превращений, а волшебство это, надо заметить, обладает своеобразным чувством юмора. На сей раз оно, вместо старомодного придворного платья, нарядило меня в одежды подметальщицы улиц, не позабыв и о шляпе. Как будто эта шляпа (особенно здесь, в рубке катафракта) годна хоть на что-нибудь, кроме того, чтоб шутом меня выставить!
Чон, к чести ее, даже не улыбнулась. А если бы засмеялась, я бы и в горло ей мог вцепиться – настолько был выведен из себя.
– Нужно идти, – зевнув, сказала она, – но преследователи слишком близко. Упроси мелких божков укрыть нас от их приборов. Тогда мы сможем двинуться дальше, подыскать укрытие и как следует отдохнуть.
Подобная вера в мою способность уговорить мелких божков откликнуться на мои просьбы трогала до глубины души… однако слово я дал, а значит, придется сделать все, что смогу.
– Тебе повезло, – отвечал я. – Сегодня мелкие божества как раз голодны.
Если она и почувствовала в этом иронию, то никак на нее не отреагировала.
Кормление богов – дело хитрое. Большую часть познаний на этот счет я почерпнул от Сонгхвы, сестры моей бабки. Мать подобной волшбой пренебрегала: дескать, собственный мех, не говоря уж обо всех обыденных уловках, перенятых у матери, укроет ее от напастей куда вернее всяких богов. Что до меня, я ей в подобных вещах значительно уступал.
Великие божества Небесного Чина, направляющие круговорот звезд, откликаются на человечью лесть – благовонные курения (кстати сказать, я не раз задавался вопросом, зачем возжигает благовония та мудрая тигрица – на радость золоченой статуе, или для собственного удовольствия), подношения в виде жареной утки с мандаринами либо рулонов шитого золотом шелка, а к самым могущественным из великих божеств не подступиться без ритуалов и песнопений. В этом я, так и не набравшийся храбрости сожрать шамана или волшебника, разумеется, ничего не смыслил (зато об участи сестры моей бабки, Сонгхвы, ни на минуту не забывал). По счастью, иметь дело с мелкими божествами было куда как проще.
– Нет ли в твоей машине детали, без которой можно обойтись? – спросил я Чон.
Чон поджала губы, но спорить не стала. Достав отвертку, она отвинтила одну из приборных панелей вместе с джойстиком и всем остальным, однако винты бережно спрятала в карман.
– Похоже, поврежденная рука уже ни на что не годна, – сказала она.
Оголенные пучки проводов и трубки системы охлаждения выглядели, точно обнаженные вены. Поморщившись, Чон принялась выдергивать разъемы кабелей из гнезд и вскоре освободила панель.
– Сгодится?
Мелкие божества навряд ли разбирались в устройстве катафракта лучше меня.
– Да, – подтвердил я с уверенностью, которой на самом деле за собой вовсе не чувствовал, и протянул руку к панели.
Прижав к ее нижней, изнаночной стороне ладонь, я невольно поежился: в тепле разогретого металла чувствовалась неприязнь.
– Вот мое подношение, – заговорил я на языке гор и лесов, известном даже городским лисам (а меня мать, лисица старых обычаев, как и подобает, растила в лесу). – Земля, и камень, и…
Тут Чон досадливо выругалась и отвлекла меня, хотя звонкое напряжение в воздухе подсказывало, что мелкие божества уже столпились вокруг, тянутся, тянутся к нам.
– Что стряслось? – спросил я.
– Без боя не обойтись, – пояснила Чон. – Пристегивайся.
Для этого панель из рук пришлось выпустить. Едва я успел разобраться с ремнями безопасности, оказавшимися гораздо сложнее автомобильных, панель лязгнула об пол: катафракт зарокотал, пробуждаясь к жизни. Мелкие божества придвинулись ближе, завыли, требуя дани – я, лис, прекрасно их слышал, пусть даже Чон ничего не замечала.
Разноцветные лампы вспыхнули, засияли в полную силу. Их свет покрыл глянцем сальные, слипшиеся волосы Чон, отразился в ее глазах, проложил длинные тени от крыльев носа к уголкам губ. Взвыли сервомоторы – я мог бы поклясться, что катафракт, пробуждаясь от сна, стонет, скрипит всем телом.
Склонившись, я подобрал с пола панель. Ее края больно впились в ладони.
– Много их? – спросил я, но тут же задумался, стоит ли отвлекать Чон от дела перед самым началом боя.
– Пятеро, – отвечала она. – Что бы ты там ни делал, заканчивай поскорей.
Покинув расщелину, в которой мы прятались, машина перешла на бег – в собственной, разумеется, версии. Желудок сжался в комок, ухнул куда-то вниз, но куда хуже тряски оказалось замирание сердца при каждом ударе тяжелой металлической ступни оземь: меня никак не оставляло ощущение, будто катафракт вот-вот провалится в землю по пояс. Пусть даже божества земли и камня смягчали удары, взяв на себя роль амортизирующих подушек, несоответствие ожиданий происходящему здорово нарушало гармонию мира (в моем, разумеется, понимании таковой).
Системы управления разразились звуками, которых я иначе, как «пронзительные», отрекомендовать не могу. Предоставив разбираться в их смысле Чон, я снова сосредоточился на мелких божествах. Судя по ряби, по коловращению воздуха в рубке, терпение божков подходило к концу: в конце концов, земля и камень в союзе с металлом, а металл, особенно призываемый на помощь оружию, тоже не отличается постоянством.