Волшебство на сей раз снабдило меня не ножом, не кинжалом, а шпилькой для волос. Вынув ее из прически, я кольнул острым концом ладонь и размазал набухшую каплю крови по рукояти джойстика.
– Помогите нам ноги отсюда унести, – сказал я мелким божествам.
Не слишком-то красноречиво, однако выдумывать что-либо лучшее было некогда.
Мир накренился набок, побледнел, потемнел, пошел трещинами. Кажется, Чон что-то сказала, но я ни слова не разобрал. Миг – и все вновь стало по-прежнему.
– Еще, – потребовали мелкие божества. Голоса их звучали, точно зловещий, сухой перестук трясущихся костей.
Я зашептал им сказки о том да о сем, по-прежнему – на языке гор и лесов, в котором нет иных слов, кроме воскрешения в памяти запаха опавшей хвои на заре осеннего утра, или жирного перегноя, взрыхленного земляными червями, или капель дождя, заполняющих оставленный в глине след. Я еще оставался лисом настолько, чтоб не забыть всего этого.
– Ну, что там твои хваленые боги? – с нетерпением спросила Чон.
Далекий звон колоколов услышала даже она. Музыка – одно из человеческих изобретений, пришедшихся мелким божкам по душе.
– Строят лабиринты, – ответил я. – Укрывают наш путь от чужих глаз. Пошли!
Бросив на меня жаркий, недоверчивый взгляд, Чон кивнула и двинула вперед рычаг, активирующий ходьбу. Катафракт затрясло. Экран системы целеуказания заморгал алым, в центре его возник хаотически движущийся силуэт – еще один катафракт. Чон нажала на спуск.
Я так и съежился: очередь из четырех снарядов, выпущенная из автоматической пушки, загрохотала, словно молот адского кузнеца о последнюю в мире наковальню. Мелкие божества одобрительно заворчали. Заставив себя снова взглянуть на экран прицела, я решил, что Чон промахнулась, но тут силуэт вражеского катафракта покачнулся и рухнул набок.
– Минус нога, – с мрачным удовлетворением пояснила Чон. – Ни к чему нам сейчас заботы о чести и боевом счете. Обезножим врага – и дальше себе побежим.
Нас самих тоже несколько раз зацепили. Да, сбить с толку приборы врага мелким божкам было по силам, но механическую начинку катафракта защищала только броня. От каждого попадания машина содрогалась так, что у меня не только лязгали зубы – тряска пробирала до мозга костей. По-моему, наш катафракт держался на ногах только каким-то чудом.
И, кстати, когда это я начал думать о нас, как о «нас»?
– Мы погибли, – невольно пробормотал я, когда что-то, насколько мне удалось понять из показаний приборов, ударило катафракт слева, в верхнюю часть торса, и рубка заходила ходуном.
Чон усмехнулась, беззаботно блеснула зубами.
– Не будь таким пессимистом, лис, – негромко сказала она. – Или ты о распределении повреждений ни разу в жизни не слышал?
– Каком распределении?
– После объясню. Если, конечно, нас…
Тут ее фразу прервал пронзительный писк.
– Ого! Нет, лучше сперва разобраться с этим.
– Много их там еще?
– Трое.
А изначально было пятеро. Выходит, второго подбитого я даже не заметил.
– Эх, хладагент на исходе, а то бы я…
Из того, что Чон пробормотала дальше, я не понял ни слова. В хаотическом хороводе моргающих ламп и шепотов мелких божков она разительно переменилась, засияла необычайной, завораживающей красотой, ничуть не похожей на великолепие тех цветов, что распускаются при дворе. То была красота безупречного оружия, каждой чертой своей служащая одной-единственной цели. Тут я и понял, что в самом деле погиб, только совсем по иной причине: романы с людьми никогда еще не доводили лис до добра. К тому же что я могу тут поделать? Уговорить ее бежать со мной в лес, а там кормить белками да кроликами? Ну нет. Помогу ей уйти от погони, а после отправлюсь своей дорогой.
Каждый новый сигнал тревоги, каждый новый удар, сотрясавший громаду машины, вгонял меня в дрожь, искусанный язык кровоточил. Я даже припомнить не мог, когда еще в жизни был так перепуган.
«Как же ты, матушка, была права, – подумалось мне. – Уж лучше скромная, тихая жизнь в лесах (хотя с тех времен, когда на земле еще не разрослись города со своими уродливыми небоскребами, они и поуменьшились), чем та неотвязная жажда, что погнала меня к людям, к их превосходным нарядам, к их восхитительным пирогам со сладкой бобовой пастой, к их играм в кости, в ют и в бадук!» Только теперь я окончательно осознал, как высока цена всех этих радостей: сколь они ни заманчивы, им неизбежно сопутствуют человеческие привязанности, человеческие неприязни – одним словом, все «прелести» человечьего сердца.
Тут в уголке одного из экранов что-то мелькнуло.
– Позади, справа! – воскликнул я.
Джойстик в руках Чон описал затейливую крючковатую дугу, и катафракт пригнулся к земле, да так резко, что у меня зарябило в глазах.
– Спасибо, – откликнулась Чон.
– Скажи, у тебя ведь есть какой-нибудь план помимо «бежим, пока у всех не кончится топливо»? – спросил я.
Чон хмыкнула.
– Так ты в устройстве катафракта вообще ничего не смыслишь? Тут, внутри, ядерный реактор. Топливо – не проблема.
На это мне сказать было нечего. Ядерная физика – не самая обычная специальность для лис, хотя астрологию, например, мать вполне признавала и одобряла.
– Отчего из-за тебя такой шум? Что им от тебя нужно?
Ответа я, правду сказать не ждал, однако Чон объяснила:
– Да, теперь хранить тайны уже бессмысленно. Я дезертировала.
– Почему же?
Впереди грохнуло, и катафракт угрожающе накренился, заставив меня судорожно вцепиться в подлокотники кресла.
– Из-за несогласия с командиром, – ответила Чон.
Голос ее звучал безмятежно, словно мы сидели бок о бок на крылечке, попивая рисовое вино, но руки так и мелькали над приборной панелью. Откуда-то издали донесся рев пламени.
– Ну вот, их всего двое. Мой командир чересчур любил власть. Между тем наша часть клялась защищать временное правительство, а не… не ввязываться в политические игры. Хотя… – Чон шумно перевела дух. – Хотя тебе все это, наверное, мало о чем говорит.
– Отчего же ты вдруг решила мне обо всем рассказать? – спросил я.
– Оттого, что ты вполне можешь погибнуть вместе со мной, а местонахождение наше им уже и без тебя известно. Вот я и решила, что так оно будет по справедливости.
Типичная человеческая логика… однако чувства ее я оценил.
– А что тебе проку в дезертирстве?
Тут мне пришло в голову, что она может знать какие-нибудь государственные тайны. Тогда к кому же, спрашивается, задумала перебежать?
– Мне бы только добраться до… – оборвав фразу, Чон покачала головой. – Словом, если я доберусь до безопасных мест, особенно – сохранив машину более-менее в целости, то смогу передать лоялистам информацию, которая пойдет им на пользу.
Говоря, она не сводила глаз с экрана тепловизора.
– Тебе настолько дорога монархия?
Стукнув по клавише, Чон заглушила новый сигнал тревоги.
– Так и ногу разбить недолго, – заметила она. – Монархия? Нет. Монархия свое отжила.
– Выходит, ты за парламент.
– Да.
По здравом рассуждении, все эти материи – монархии, парламенты, фракции – никак меня не касались. Исполнить бы только обещанное, и тогда я смогу распрощаться и с этой тревожащей, надрывающей душу женщиной, и с ее страстью к абстракциям вроде правительств и государств.
Чон собралась было добавить что-то еще, но… тут-то нас и накрыло. От происшедшего далее в памяти сохранились только фрагменты, разрозненные, словно осколки зеркала, выброшенные в озеро. Удар взрывной волны вдавливает в спинку кресла, швыряет в сторону. Внезапная острая боль в боку (несмотря на ремни, меня угораздило сломать пару ребер, но без ремней пришлось бы гораздо хуже). Резкий, тут же и оборвавшийся вскрик Чон. Смрад паники.
Катафракт замер на месте. Мелкие божества хором взвыли. Стоило мне повернуть голову, боль пронзила затылок от макушки до самой шеи.
– Чон? – прохрипел я.
Дышала Чон часто, неглубоко. Выскользнувшая из моих рук панель угодила ребром ей в лоб, из резаной раны обильно струилась кровь. Моей мелким богам показалось мало, и вот они получили плату сполна. Если б я мог это предвидеть…
– Лис, – прошелестела Чон.
Огоньки ламп то гасли, то вспыхивали, слагаясь в безумные, невообразимые узоры. Казалось, кто-то высыпал в рубку полное ведро созвездий, и каждое сулило нам только беду.
– Чон, – сказал я. – Чон, что там с тобой?
Глаза ее округлились до предела, в огромных, темных, как омут, зрачках мерцали отражения алых и янтарно-желтых огоньков световых индикаторов. Я чуял исходящий от нее дух смерти, слышал отчаянный, лихорадочный стук сердца, с каждым ударом сильней и сильней разрушавшего тело. Внутреннее кровоизлияние, причем серьезное…
– Мое дело, – точно в бреду, проговорила она. – Лис, мое дело придется довести до конца тебе. Разве что… может, ты, ко всему прочему, доктор?
– Чш-ш-ш, – откликнулся я. – Успокойся.
Есть медиков я избегал – не из соображений морали, а потому, что в старые времена лекари зачастую хорошо разбирались и во всякой волшбе, крайне опасной для лис-оборотней.
– Одного я подбила, – продолжала Чон. Голос ее с каждой секундой слабел. – Значит, остался всего один, и сейчас он наверняка вызывает подмогу. Если, конечно, им есть кого на помощь прислать. Ты должен…
Я едва не завыл от досады.
– Я тебя понесу.
В других обстоятельствах ее гримаса могла бы сойти за улыбку.
– Лис, мне жить осталось – всего ничего. Думаешь, я этого не понимаю?
– Но я же не знаю того, что известно тебе! – в отчаянии воскликнул я. – И, если даже это твое стальное чудовище еще может бежать, управлять им вместо тебя не смогу.
Дышать становилось трудней и трудней: в рубку сочился какой-то зловонный, щиплющий ноздри пар. Оставалось только надеяться, что он не ядовит.
– Тогда все пропало, – прошептала Чон.
– Погоди, – остановил ее я, кое-что вспомнив и тут же проникшись отвращением к себе самому. – Есть один способ.