Когда оба проснулись, Примус успел проделать четверть пути к зениту.
Умывшись в чистом, прохладном озере, Алуан принялся разделывать и жарить подстреленного им зайца, а Ли повернулась к Примусу, крепко зажмурилась (великолепие Примуса могло ослепить в мгновение ока) и затянула утреннюю молитву.
О Дарующий Свет, о Первый Среди Равных! Ты – самый теплый и яркий, самый щедрый даритель жизни из десяти братьев. Прими от нас благодарность, Владыка Примус. Пусть наши вожди ведут нас за собой так же мудро, как ты ведешь за собой солнца Зиксларов!
Тут Ли заметила, что Алуан не только отказался присоединиться к молитве, но даже работы не прекратил. «Неужто он вправду так возгордился? – охваченная злостью, подумала она. – Ведь он не может знать всего на свете! Всего на свете не знает никто из людей. Разве Странствующие Мудрецы с Луговых Земель не учат, что Терранам не подобает знать, как устроен наш мир, иначе мы станем подобны Зиксларам?»
После еды, в то время как оба омывали в озере руки и лица, Алуан сказал:
– Не раздобудешь ли ты дичи на ужин сама? Мне нужно кое-что сделать и показать тебе.
Погруженная в мысли о том, как примирить отца с Алуаном, Ли рассеянно кивнула.
К тому времени, как Ли вернулась к месту стоянки, Примус склонился к западному горизонту, а на востоке взошли Секундус и Терциус. С луки ее седла свисала пара каменнопанцирных полевок, а в поясном кошеле, обложенные мягкой травой, покоилась дюжина яиц степного газокрыла. В их шатер Алуан пришел малышом недокормленным, изголодавшимся, и отец долгие годы сберегал все раздобытые яйца степных газокрылов для него. Возможно, вспомнив об этом, он устыдится и согласится вернуться с нею домой?
Взмокший, порядком уставший, Алуан трудился над какой-то странной штуковиной. Похоже, он мастерил ее весь день. Возможно, пожертвовав и обедом, и даже послеобеденным сном.
– Эй, есть пора!
Алуан поднял взгляд и улыбнулся.
– Я почти закончил. Нужно успеть, пока Примус не закатился.
Присев рядом с ним, Ли раздула огонь в костре, поставила яйца вариться в лубяном котелке и принялась свежевать полевок, нет-нет да поглядывая на Алуанову выдумку.
Алуан сооружал что-то вроде длинного прямоугольного ящика, обтягивая шкурами каркас из прочного тростника, росшего у берега озера. Торцевая стенка ящика была сделана из мягкой, упругой шкурки лисенка, туго натянутой на тростниковую рамку, с крохотной дырочкой, очевидно, проколотой заостренной тростинкой, посередине.
– Что ты такое делаешь?
– А вот увидишь.
С этими словами Алуан развернул ящик к Ли другой стороной. Ли ахнула от удивления. Другой торец ящика представлял собой полупрозрачный, тонкий, матово-белый экран.
Экран был изготовлен из паутины, шелковистыми шариками парящей над степью по весне, стоит только подуть ветерку. Паучий шелк так тонок, что Алуану наверняка пришлось провести в кропотливой работе весь день, отделяя тонкой тростинкой каждую ниточку и натягивая ее поперек тростниковой рамки. Ничего прекраснее Ли в жизни своей не видывала.
– Столько трудов, а ведь дунешь – и разлетится, – нахмурив брови, сказала она.
Силы следовало беречь, иначе в степи не выживешь. Силы и время, потраченные на подобную штуку, могли быть потрачены на охоту… какое досадное расточительство!
– А ты на него не дуй.
Алуан поднял ящик, повернув его к Примусу стенкой, затянутой лисьей шкурой с дырочкой посередине, а паутинным экраном – к Ли. Взглянув на экран, Ли снова ахнула.
На экране возникло изображение Примуса величиною примерно с ладонь, белое, но не такого оттенка, как паутина, а намного ярче. И это эхо, отражение Примуса, в отличие от него самого, не причиняло боли глазам.
– Что это за волшебство? – спросила Ли.
– Это вовсе не волшебство, – пояснил Алуан. – Ящик непроницаем для света, а…
Ли вздрогнула. Без света хотя бы одного из десятка солнц мир не оставался ни на минуту. Солнечный свет не проникал только в пещеры глубоко под водой, в укрытые под землею змеиные норы да в каменные дома, где оставляли на смерть в темноте душегубов и ведьм. Соорудить нечто непроницаемое для света означало соприкоснуться со злом.
– А вот через эту дырочку, – словно бы ни о чем подобном не ведая, продолжал Алуан, – может пройти только одна тысячная доля испускаемого Примусом света. Этот-то свет, падая сюда, на экран, изображение Примуса и создает. Но оттого, что в изображение вложена только малая часть его мощи, на него можно смотреть без вреда для глаз. Я называю эту штуку «солнцескоп».
– Хитро придумано, – сказала Ли, дивясь на изображение.
Впервые в жизни она сумела увидеть, как выглядит Примус на самом деле. И вместо безупречного круга, каким всегда его себе представляла, увидела диск с лохматой, расплывчатой кромкой. Тянувшиеся от него во все стороны языки пламени напоминали тонкую бахрому исполинских нефритовых медуз, что водились в озерах. Сам диск тоже оказался совсем не похожим на поверхность жемчужины. Его белизну портили, оскверняли темные пятнышки вроде сора в чаше кумыса или юношеских прыщей на щеках.
«Но ведь Владыка Примус непорочен! Он же предмет не земной, а небесный, откуда на нем могла взяться грязь?»
– Далек от совершенства, не так ли? – устало, но и с облегчением в голосе спросил Алуан. – И это еще не самое интересное. Постарайся запомнить расположение точек.
С этими словами он развернул «солнцескоп» в сторону Секундуса.
– Рассказывай, что теперь видишь.
Секундус был далеко не так ярок, как Примус, и изображение на экране тоже получилось много более тусклым. Но как только глаза Ли приспособились к этому, она снова увидела и языки пламени, окаймлявшие солнечный диск по краям, и россыпь черных точек на его поверхности. На этот раз точки напомнили ей торчащие из озера камни, а вон та группа очень похожа на сотни туров, змеей протянувшихся от края до края Таннерджина, священного поля, где каждый год сходятся все племена…
«Стоп!»
Выхватив ящик из рук Алуана, Ли развернула его в сторону Примуса, а после снова направила на Секундус, а после – на Терциус, а после – снова на Примус…
Наконец она опустила «солнцескоп» и в изумлении уставилась на Алуана, но тот держался как ни в чем не бывало. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он просто стоял и ждал – ждал, что она обо всем этом скажет. Но в то, что увидела Ли, невозможно было поверить. Нет, это морок, мираж!
– Секундус и Терциус, – дрожащим голосом заговорила она, – выглядят в точности как Примус… как отражение Примуса в зеркале!
Чего бы ни ожидала она от Алуана, но только не этого. Алуан торжествующе завопил, захохотал, прошелся колесом, а после подскочил к ней и крепко поцеловал.
Ошеломленная, Ли утратила дар речи.
– Наконец-то, наконец-то!!! – вскричал Алуан, стиснув ладонями ее щеки и прижавшись лбом ко лбу. – Я ведь ни с кем не мог этим поделиться! И долгое время думал, будто повредился умом, будто мне только чудится! Делал солнцескопы, а после ломал их только затем, чтоб сделать еще один и еще. Но ты видела то же, что видел я! Значит, это не морок!
– Но что это значит?
– Не знаю! Я по секрету от всех наблюдаю за солнцами уже который год. И темные точки со временем становятся гуще.
С этим он вынул из-за пазухи и развернул огромный лист тончайшей тауроховой кожи, выдубленной и выскобленной до нежности носа новорожденного младенца. Кожа была сплошь исчерчена изображениями дисков в россыпях черных точек.
– Видишь? Со временем расположение точек меняется, и всегда одинаково. Что появляется на Примусе, можно видеть и на Секундусе, и на Терциусе, и на Квартусе… только наоборот: где восток, там запад, а где запад – восток.
Ли слушала все это с ужасом в глазах.
– Не понимаю. Ты хочешь сказать, что остальные девять солнц, кроме Примуса, миражи? Что их не существует?
Алуан покачал головой.
– Ответов у меня нет. Однако я точно знаю: сказания, на истинности которых настаивает твой отец, – неправда. Все десять солнц одинаковы, сушь усиливается день ото дня, дичь в прежние времена была крупнее и многочисленнее, а, может статься, в прошлом нам вообще не нужно было охотиться. Не знаю, как все это связано между собой, но одно знаю точно: заставлять себя верить в обман я больше не могу.
Тут он кивнул на «солнцескоп» в руках Ли, а Ли крепко задумалась о том, что видела на полупрозрачном экране. Действительно, едва она увидела бахрому пламени, окаймлявшую диск Примуса, всю веру в безукоризненно гладкие, неизменные рассказы отца как рукою сняло.
Но тут ей вспомнилась другая история, как-то рассказанная отцом в сильном подпитии. Сам он над этой историей насмехался: дескать, правды в ней нет ни слова.
– Этот старый миф о Земле, – сказал он, – просто-напросто выдумка.
Что такое «Земля» – название местности, имя человека или божества – не знал никто. Ясно было одно: корни сказания тянутся во времена до прихода Зиксларов, ведут к колыбели Терран, и эта история здорово Ли напугала.
– Давным-давно, в дни юности мироздания, когда Терране еще жили в родном своем мире, было на свете десять солнц.
Все разом они в небо не поднимались. Наоборот: спали себе в недрах мира, и каждый день на востоке всходило новое, согревало и освещало мир, а после садилось на западе, приводя в мир ночь.
– Ли, что такое ночь?
– Не знаю, отец не объяснял. Но, если солнца всходили в небо по одному, наверное, ночь – это время, когда солнца нет.
– Но ведь в небе всегда есть солнце – хотя бы одно, а то и несколько.
– Дай мне закончить рассказ.
– Однажды соскучились десять солнц и решили: выйдем на небо все вместе да поиграем. Жар десяти солнц разом оказался невыносим. Воды морей и озер закипели, обнажившиеся русла рек растрескались от жары, растения увяли, звери тяжко задышали от жажды, работавшие в полях попадали с ног…
– Что значит «работавшие в полях»?