Важной работой, наверное, заняты эти, на поле для гольфа. Остается надеяться, что она имеет в виду нечто другое – не только деньги. Такое ощущение, будто тебе вообще неизвестно, что такое важная работа.
– Наверняка, – соглашаешься ты.
Безрукая дева вечно одинока.
Даже во снах рядом с ней нет никого. Даже если леса кишмя кишат безрукими девами, каждая обитает в мире, известном одной только ей.
Если б леса кишмя ими кишели, безрукие девы попросту не поверили бы собственным глазам. Каждая шла бы своей дорогой, думая обо всех остальных: «Как эта девушка одинока, как похожа на призрак!»
В добрых, радостных снах мир безрукой девы – мир тишины, мир колец из чистого серебра, мир, где топор бессилен.
Исследовательница является в четверг вечером, с чемоданом на колесиках, в точности такая, какой описал ее Пит. Заказывает кофе, приглашает тебя присесть.
В заведение то и дело заглядывают посетители из тех, что едут на ярмарку антиквариата, и рассиживаться недосуг, однако после того, как ты приносишь ей кофе раз десять, она, наконец, придвигает к тебе увесистую папку.
Склонившись к столу, так как тебе невтерпеж разобраться, в чем дело, ты раскрываешь обложку и быстро (заказанный в угловую кабинку омлет с тостами остынет в десять секунд) окидываешь взглядом страницу.
«Безрукие девы американского Запада, – говорится в первых строках, – несмотря на название данной статьи, чисто локальным феноменом не являются. Региональные ограничения всего лишь позволяют, сведя выборку к разумной величине, по возможности опросить достаточное количество респондентов».
И далее: «В целях сохранения анонимности респондентов все имена заменены вымышленными».
За этим следуют списки имен, куча таблиц и графиков с уймой самых разнообразных базовых координат – многие тебе даже в голову бы не пришли. Одна из осей озаглавлена «Возраст на момент увечья». Тут у тебя аж дух перехватывает.
Рядом с исследовательницей лежат еще папки. На обложках крупно, печатными буквами (наверное, чтоб легче было искать) выведены имена: «АННА», «КАРЛИ», «МАРИЯ»…
Имена эти ненастоящие, и ты невольно задаешься вопросом, кто выбирал их – исследовательница или же сами девы?
– Что с ними стряслось? – наконец-то, решив, что ни за какие деньги в мире не сможешь заставить себя прочесть хоть одну, спрашиваешь ты.
В руках у тебя папка с надписью «КАРЛИ». Под именем значится: «Возраст – 13 лет».
Исследовательница раздумывает над ответом, словно не хочет тебя напугать.
– Разное, – отвечает она.
Это тебя настораживает. Ища утешения в старой сказке, ты думала, будто такое может проделать только отец, а, раз с твоим папкой все было в порядке, полагала, что уж тебе-то подобное не грозит.
К горлу подкатывает комок.
– А с ними… с ними все хорошо?
– С некоторыми – да, – отвечает исследовательница. – Многое зависит от того, что происходит впоследствии – кого они знают, чувствуют ли поддержку, помогающую вернуться к жизни. В благоприятствующих обстоятельствах их руки даже отрастают заново.
Что это за обстоятельства, ты примерно догадываешься. Догадаться нетрудно: безрукая дева живет рядом давно и на поправку не идет, а между тем все, кого ты знаешь, вечно о ней говорят, но чтобы заговорить с нею самой…
– Хотелось бы мне побеседовать с ней, если вы знаете, где ее можно найти, – говорит исследовательница. – Беседа – лучшая отправная точка. Чем больше мы с ними разговариваем, тем легче отследить прогресс.
Прогресс…
Прогресс мог бы уже идти, если бы кто-нибудь хоть раз удосужился пересечь поле для гольфа и взглянуть ей в глаза.
Желание продолжать разговор пропадает.
– Я принесу счет, – говоришь ты, наполняешь ее чашку так, что кофе льется через край, и нечаянно отмечаешь выход на перекур дважды подряд: руки ходуном ходят.
Принимая решение, ты досасываешь сигарету до самого фильтра.
В этот же день, попозже, когда на поле для гольфа обычно никого нет, ты отправляешься в лес.
Любители гольфа тебе несимпатичны. В ресторанчик они никогда не заглядывают, пусть даже тот прямо у выезда на хайвэй и им его не миновать – казалось бы, легче завернуть, чем объехать.
Остановившись под деревом, ты ждешь. С собой у тебя прихвачено кое-что, и от этого ты чувствуешь себя как никогда глупо – глупей, чем в тот раз, на уроке истории, когда делала устный доклад о Французской революции и вдруг сбилась, запнулась, а вредина Томми, конечно, закончить не дал.
С собой у тебя ножницы, гребень, витамины и платье с длинными рукавами. Нужно быть наготове: глядишь, она на встречу с исследовательницей и согласится.
Незадолго до темноты, до наступления ночи, безрукая дева все той же опасливой поступью выходит из зарослей.
Увидев тебя, она останавливается.
– Привет, – говорит безрукая дева.
– Привет, – откликаешься ты.
Услышишь вопль ее, дай ей медку[116]Мария Дэвана Хедли
Посреди лабиринта всегда обитает чудовище.
Не будь его, люди с радостью возвели бы там дом (а что – тепло, уютно, шум за окнами не мешает), так что чудовище ко всякому лабиринту должно прилагаться непременно. И в описании объекта недвижимости значиться.
Так вот, посреди лабиринта обитает чудовище, а состоит оно из всего позабытого, всего выброшенного из головы, всего хранимого в тайне. Об этом следует помнить. Второе, о чем нельзя забывать: выбраться из лабиринта всегда трудней, чем войти (впрочем, это – вещь самоочевидная). И то и другое касается также любви.
За всю историю существования чудовищ и лабиринтов еще ни одна пара влюбленных не повернула назад потому, что лабиринт слишком темен, или памятуя о том, что чудовища всегда хуже, чем ожидаешь. Чудовища неизменно разозлены. Неизменно напуганы. И неизменно хотят медку, так как содержат их впроголодь.
Влюбленные, со своей стороны, неизменно бессмертны. Оттого о чудовище и забывают.
Однако чудовище о них помнит, да еще как. Память у чудовищ великолепная. Итак, посреди лабиринта обитает чудовище, живущее только воспоминаниями. Если уж обо всем позабыли, не забывайте хоть этого. Помните это, переступая порог.
Повстречались они на чужом празднике, на чьей-то свадьбе в северной части штата – китайские фонарики, бенгальский огонь каждому гостю, джин с тоником… Взглянули друг на друга через танцпол, оценили марципановые цветы на свадебном торте и, не сговариваясь, решили их не съедать.
Медленное затемнение. Ее голубое платье из легкого хлопка в лучах солнца кажется совершенно прозрачным. Стоя на краю причала, она раздумывает, не прыгнуть ли в воду, не уплыть ли. Его сорочка с нагрудным карманом, разорванным колпачком ручки. Ее блестящий локон, намотанный на палец. Вздувшиеся, различимые с полусотни футов вены на его предплечьях.
Чувствам они противятся, сколько хватает воли, но едва начинает темнеть, едва в полумраке загорается бенгальский огонь, зажженный от найденных им в кармане, возможно, переживших химчистку спичек, она поднимает на него взгляд, и воздух меж ними будто бы вспыхивает пламенем.
Оба не одиноки, но двух прочих членов сего уравнения с четырьмя неизвестными на свадьбе нет. Они ничего не знают.
Пока.
Укрытые тенью ореха (в ложбинке между ее грудей конфетти, в его карманах памятные сувениры, знак благодарности за поздравления), они без оглядки, не говоря ни слова, стиснули друг друга в объятиях.
Бегите. Посреди лабиринта всегда обитает…
Однако бежать никто из них и не подумал. Прикрыла она рукой губы, пробормотала три слова в ладонь, да и закусила ее, что было сил.
– Что ты сказала? – спросил он.
– Нет, ничего, – отвечала она.
Вот это самое и имеют в виду, говоря «любовь с первого взгляда». Вот об этом самом твердят уже семь тысяч лет.
Взглянул он на нее и покачал головой, хмуря брови.
Пальцы их соприкоснулись во тьме, и узоры совпали, точно две половины ствола одного дерева: каждой линии, каждой выпуклости отыскалось подходящее углубление. Высвободив руку, он коснулся ее груди. Казалось, сердце ее бьется в его ладони.
– Кто же ты? – спросил он.
– А ты? – откликнулась она, и ее сердце застучало так бешено, что китайские фонарики заплясали в воздухе, а облепившие их мотыльки возмущенно взмахнули крыльями.
Прижимаются оба друг к дружке, его руки ложатся на ее плечи, скользят вниз, к талии, а затем, сминая голубой хлопок, задирают подол, стискивают обнаженные бедра. Ее губы тянутся к его губам, и…
И дело сделано. Чтоб сотворить подобное волшебство, не требуется никакого труда. И даже волшебства никакого не требуется.
Недолгое время спустя он несет ее к кровати в гостиничном номере. Поутру она, хотя сейчас этого и не замечает, обнаружит крючки лифчика разогнутыми, а черное кружево трусиков разорванным в клочья.
Вот так и выглядит начало великой любви. Это вороны, черные перья и куклы вуду, колдовской приворот, темная магия вожделения, неразрывные узы, всеобщее ликование, шампанское и «О, благословенна будь эта ночь».
Это «с тех пор жили они долго и…»
Минутку. Скоро и до «счастливо» дело дойдет.
Скажем, ее муж – маг и волшебник. Скажем, когда он входит в лес, деревья встряхиваются, выскакивают из листвы, глумясь над погибшими в кострах и печках собратьями. Скажем, в его присутствии люди встречают гробовым молчанием смешнейшие из анекдотов, в какие им только удавалось въехать, со смеху не умерев, за исключением разве что…
Ну да, вот так как-то.
Скажем, он знал обо всем наперед. Это – одна из множества худших задач, изученных и разбитых волшебниками на категории в самом начале времен. Задача из категории «Что Делать, Когда Твоя Женщина Влюбляется В Человека, Который Является Тем, Кто Совсем Не Похож На Того, Кем Являешься Ты».
Не на шутку расстроенный, маг тасует колоду карт. Эти карты здорово изменили его отпечатки пальцев. Шрамы от кромок карт, шрамы, оставленные кромками бумажных птиц и бумажных цветов, шрамы от разогретых над свечою монет, и, конечно, следы зубов девиц, из чьих ртов он вытаскивал предметы, относящиеся к категории «Вещи, Для Публики Неожиданные».