Маг при полном параде, включая цилиндр. На ведьме – флисовый плед с рукавами и карманом для бумажных салфеток. Губы ее подкрашены, но кривовато, на ногах чулки в сеточку – возможно, не настоящие, а иллюзорные.
И ведьма, и маг чувствуют себя не лучшим образом. Носы у обоих текут, сердца обоих разбиты, у каждого за спиной целый мешок невзгод.
Ведьма отчаянно кашляет, извлекает из накрашенного рта крохотного, измазанного помадой белого кролика, глядит на зверька, взвешивает его в ладони.
Маг, подняв бровь, сверлит ее пристальным взглядом. Чуть помолчав, ведьма смеется, снова сует кролика в рот, жует, проглатывает.
Маг изумленно хлопает глазами, давится, хватается за ворот сорочки, но галстука-бабочки на прежнем месте нет. Бросив косой взгляд на ведьму, он, в свою очередь, выуживает изо рта черную летучую мышь. Мышь яростно сверкает глазами, исходит пеной, хлопает крыльями. На лбу ее сияет одинокая черная блестка.
– Может, хватит валять дурака? – спрашивает ведьма.
– Хватит, – соглашается посрамленный маг.
Летучая мышь в его руке прекращает рваться на волю и вновь превращается в «бабочку».
К столику, поджав губы, подходит официантка.
– С животными нельзя, – говорит она, указывая на соответствующую табличку и с плеском наполняя их чашки кипящим кофе.
– Что можешь предложить? – спрашивает ведьма.
– А ты мне? – откликается маг. – Я люблю жену.
– Это для нас с тобой в прошлом. Обратно ты ее не получишь, если только не хочешь жить дальше с половинкой жены… а я – с половинкой мужа. Гляди.
С этим она вынимает из сумки рентгеновский снимок – остовы двух человек во время любовной игры, вид сверху, она спиною к нему. На снимке с потрясающей четкостью видно слияние двух сердец: его сердце рвется из груди вперед, ее же – тянется навстречу сквозь спину.
Маг ахает от восторга пополам с отвращением.
– Как ты раздобыла такое?
Ведьма только поводит плечом и подает ему еще снимок – темное, расплывчатое изображение сердца. На левом желудочке мелким, неразборчивым почерком жены выведено ее имя.
– История болезни сорокалетней давности, – поясняет ведьма. – Мы с тобой ни в чем не виноваты. Он родился с шумами в сердце. Теперь нам известно, кто там шумел.
Из сумки ведьмы появляется на свет еще фото. Век бы его не видать… однако маг смотрит и видит обнаженные груди жены. Однако фото каким-то образом проникает под кожу – к самому ее сердцу, к вытатуированному на нем имени мужа ведьмы.
– А какой тогда смысл? Месть? – спрашивает маг, скидывая фрак, отстегивая манжеты и закатывая рукава.
К уголку ведьминых губ прилип клочок пушистого кроличьего хвоста. Маг тянется к ней, аккуратно снимает пух.
– Месть, – повторяет она. – Не разлучаться вовек – вот чего им хочется.
Ведьма вынимает блокнот и раскрывает его. Изнутри доносится свист ветра, хлопанье крыльев, топот, негромкий рев, мало-помалу набирающий силу. Там, в этих страницах, заключено нечто – нечто, питающееся вечностью.
Маг с бледной улыбкой переворачивает над блокнотом солонку, вынимает ручку, чертит в рассыпанной соли затейливый лабиринт. Такое чувство, будто его вот-вот вырвет.
– Что-то вроде? – спрашивает он.
Ведьма кивает. Ей тоже кажется, что ее вот-вот вырвет. Подобного поворота событий никто никогда не желает, однако они…
– Что-то вроде. Крови добуду я.
– Могу и я, если тебе не хочется, – не слишком-то искренне предлагает маг. В этой магии он никогда силен не был.
– Нет, я у тебя в долгу. Я ведь кролика твоего съела.
Маг роется в своем мешке невзгод и достает из него обрывки черных ажурных трусиков. И лифчик с разогнутыми крючками. И фотографию женщины в голубом платье – смеющейся, беззаботной, глаза огромны, волосы вьются по ветру… и «вороньи лапки» в уголках глаз. Побочный эффект улыбчивости. Вороны гуляют по тем, кто смеется во сне. А он ведь ей говорил… да только она не прислушалась.
С этими мыслями он придвигает все извлеченное из мешка к ведьме. Ведьма достает из своего мешка бритву, разорванную футболку в чернильных кляксах, использованную «резинку» (мага едва не передергивает) и сверкающую золотую нить. Как же ей хочется с маху прижать футболку к губам, вдохнуть ее запах!.. Чтоб совладать с собой, приходится поскорей провести запястьем вдоль лезвия бритвы.
– Бифштекс, – говорит ведьма, взмахом руки подозвав официантку. – С кровью. Я мяса обычно не ем, но уж очень после такого слабею. Да, и мартини.
– Два, – уточняет маг.
– Бифштексов у нас не подают, – возражает официантка. – Хотите – берите гирос[117]. Он с курицей… кажется.
Маг щелкает пальцами, и официантка делает пируэт, не хуже заправской балерины.
Минуты не проходит, как она возвращается с камчатной скатертью безукоризненной белизны и парой зажженных свечей. Следом из кухни величаво выплывает пара тарелок с ломтями лучшей говядины – дымящимися, истекающими кровавым соком. Флуоресцентный свет моргает и гаснет. Ведьма и маг салютуют друг другу бокалами.
Пьют они во славу слова «навек».
Даже произнесенное ими, это слово, как всегда, остается волшебным.
Только-только выпущенное из клетки, чудовище оглаживает шкуру, открывает с иголочки новую пасть, учится страшно реветь.
Она засыпает, не выпуская из левой руки его правой. А просыпается в одиночестве. К левой груди прилипла игральная карта. Нет, вовсе не дама червей, не Королева Сердец – двойка пик.
Она в больнице.
Ее муж – маг. Жена возлюбленного – ведьма. Не стоило ей зарекаться, не стоило поминать о вечности… и вот теперь она здесь, а рядом – симпатичная медсестра, спрашивающая, в своем ли она уме, в ответ на просьбу вернуть обувные шнурки, пояс и ремешок от сумочки.
– Мне здесь не место, – необычайно спокойным тоном говорит она.
– Тогда отчего вы, по-вашему, здесь? – не менее спокойным тоном откликается медсестра.
Обручальное кольцо тоже пропало, но об этой пропаже она ничуть не горюет. На языке – вкус кроличьего меха и сверх всякой меры засаленных игральных карт. Если прежде она сочувствовала мужу, его странностям, его боли, то теперь начинает злиться.
Глядя на левую руку, она чувствует: любимый здесь, с нею. А взглянув на безымянный палец, обнаруживает нечто новенькое – яркую точку на самой подушечке.
Яркую красную точку, робко, неторопливо движущуюся вдоль завитков папиллярных линий. Там кто-то есть… и, стоит ей только подумать о «ком-то», она понимает, кто это такой.
Она подносит кончики пальцев к самым глазам, пристально вглядывается в линии, сосредоточивается. Проживешь столько лет с мужем-магом – непременно научишься хоть какому-то волшебству!
Его глаза открыты. Он замерзает. Кровь превратилась в вязкую снежную кашу, и ему вспоминается случай, когда он не на шутку обидел подругу в одной эсэмэске. Она посолила его, подкислила, а после семь минут кряду старательно, так, что щеки ввалились, высасывала через соломинку.
Прошлой ночью он держал в объятиях любимую, целовал ее шею под самым затылком, а она, свернувшись клубком, прижималась к нему спиной.
Во сне он слышал карканье таксомоторов.
Справа и слева вдаль, изгибаясь, тянутся стены. Высоко над головой – флуоресцентное, ослепительно-белое небо.
Но вот в вышине, откуда ни возьмись, появляются розовые облака. Мягкие, и в то же время тяжелые, они спускаются прямо к нему. Спускаются, расступаются, и узкий коридор заливает соленым ливнем. В ушах слышен голос любимой, но где же она сама? Голос звучит отовсюду, сотрясает и стены, и само небо.
– Я здесь, – говорит она. – Я рядом. Не тревожься.
Здесь? Однако он ее нигде не видит, и это пугает.
Откуда-то доносится пение – ужасающий и прекрасный, слащавый, приторный рев. Внезапно ему вспоминается, как он трахал жену на полу, среди цветов с его собственными лицами. Кончить ни он, ни она так и не смогли, и неудаче здорово удивились. Случилось это спустя многие годы после начала их отношений, но и до конца им было еще далеко.
– Я здесь, с тобой, – шепчет любимая. – Ничто тебе не грозит. Я знаю дорогу.
Может, она ему чудится?
Стены вокруг дрожат. Он чувствует биение ее сердца, сотрясающее лабиринт, и его сердце, пусть по сравнению – совсем крохотное, откликается, бьется в такт.
Разжав кулак, он видит на ладони клубок ниток.
Ведьма и маг в машине, едут к ней, а в дороге ласкают друг друга. Плед с рукавами скомкан, смят. Цилиндр и смокинг превратились в конский хвост и худи. Возможно, под одеждой мага имеется телесного цвета трико, а может, и нет. Старые привычки…
– Невероятная сволочь, – говорит ведьма. Она на грани слез. – Так ему и надо.
– Что ж тут невероятного? – возражает маг. – Мало ли идиотов на свете? Ладно. Так ей и надо. Я уже думаю: может, она никогда меня и не любила.
Глядя на черные локоны ведьмы, на смазанную помаду в уголке губ, он вспоминает о кролике в ее пищеварительном тракте. Ноги ведьмы по-прежнему обтянуты чулками в сеточку, что показались ему иллюзорными.
– Нелегко придавать этой сетке нужный вид, – говорит ведьма, повернувшись лицом к нему. Ресницы ее мокры. – Сложная геометрия.
Древнеримская монета, извлеченная магом из-за ее уха, неловко звякает о колечки сережек. Ведьма слегка улыбается и достает из капюшона его худи крохотного белого кролика. Маг поражен.
– Зачем напрасно добру пропадать? – поясняет ведьма.
Дрожащей рукой маг гладит ее колено. Она направляет его руку под плед. Маг снимает очки. Ведьма расстегивает лифчик.
Психушки и лабиринты никак не опустеют. Чудовища не переводятся. Любовь – все та же, прежняя глупость и бред.
Чудовище посреди лабиринта раскрывает рот и заводит песнь, чтобы кто-нибудь принес того, чего ему хочется. Когти его дрожат, хвост плетью хлещет из стороны в сторону, огромные глаза подведены краской и оттого кажутся еще огромнее, рога множатся, ветвятся, растут, пока не вонзаются в потолок, и лицо чудовища заливает кровью.